У меня нет сил даже кивнуть.
Да и не хочу, потому что это будет ужасная ложь.
Молчу.
Закрываюсь в себе.
Прячу самое сокровенное, дорогое и еще более хрупкое, чем я полагала. Хватаюсь за мысль, что это ошибка. Просто мама что-то не так поняла. Он не мог уехать насовсем, просто не мог, мы ведь…
А что, собственно, «мы»? Были ли эти «мы»? Или я их придумала? Он ведь ничего не сказал, ничего определенного, ничего, где были бы «мы» или «я».
Глупо.
Так глупо все.
Но почему-то не больно. Уже нет. Наверное, потому, что я не упала в гудящую пустоту – и в отместку она во мне поселилась.
Школа, два языка, работа по вечерам и ночам – мало, этого слишком мало. Все равно остается много свободного времени, чтобы так часто смотреть на телефон и ждать, даже зная, что это бессмысленно.
И не потому, что у него тоже вряд ли есть в контактах мой номер. Он мог бы узнать его у отца, у моей матери, даже у домработницы, если бы захотел. Но зачем? Зачем ему я? Он никогда не страдал одиночеством, не был замечен в привязанностях. Расставался быстро, легко, а мы даже с ним не встречались – так…
Я не плакала. Не могла. Наверное, понимала: легче не станет и ничего не изменится. Долго, часами ставила на повтор песню про осень. Какое-то время жила машинально. Это была не жизнь, а привычка – такая же, как дышать и ходить. А потом появилась навязчивая идея, и я решила изучать испанский язык.
– Почему именно испанский? – интересуется мама, когда я сообщаю ей о своем намерении.
– Третий язык в мире по распространенности, – выдаю заготовленную фразу. – Более широкие перспективы в работе.
Она согласно кивает.
А я даже себе не признаюсь в настоящей причине. Нет, я не тешу себя иллюзией, что однажды поеду к тому, кто уже наверняка забыл обо мне, – зачем, меня ведь не звали. Но испанский – тот соломенный мостик, который хоть как-то свяжет меня с Кириллом. Как и песня про осень, которая теперь стоит у меня на рингтоне.
Правда заключается в том, что я пока не хочу его отпускать.
Знаю, что нужно, но не хочу.
Год… второй… третий… время так скоротечно – и в то же время так медленно двигает лапками. Ни звонка, ни хотя бы короткого визита домой – он словно вычеркнул из своей жизни не только меня, но и город, где вырос.
Уверена, с отцом он поддерживал связь, но я запретила себе о чем-либо спрашивать. И даже когда Федор Иванович и мама летали в Испанию, я тоже не задавала вопросов о том, как там Кирилл.
Зачем? Он там, а я здесь. Все точки расставлены.
Я пыталась встречаться с ребятами, некоторые из них очень нравились моей матери, некоторые сумели понравиться мне. Я училась снова жить – не по привычке, а в удовольствие. Наслаждаться тем, что предлагает мне день. И однажды у меня получилось.
Жить так, как хочу. Ценить то, что имею. Писать истории, которые читала уже не только я и за которые люди были даже готовы платить.
У меня получилось вернуться к себе и принять себя – другой, изменившейся, со всеми недостатками, которые могли кому-то не нравиться, но являлись частью меня.
Прошлое стало стираться, покрываться мелкими трещинками, чтобы однажды осесть у ног скупой пылью.
Рингтон изменился.
Я бы забыла о Кирилле гораздо раньше и гораздо раньше вытравила его из себя, если бы он не взял за привычку являться ко мне во сне. Поначалу часто, потом все реже и реже. Но это сон, там все можно, даже пустое безумство, и его контролировать нереально.
А сейчас Кирилл снова бесцеремонно – так же, как когда-то ушел, – ворвался не только в мою жизнь, но и в мой сон. Переплел его с реальностью – просто потому, что ему захотелось так сделать.
Ему захотелось, а мне…
Говорят, от любви до ненависти всего один шаг.
Так и есть, подтверждаю.
Просто мне понадобилось несколько лет, чтобы решиться и сделать его.
И мне страшно даже подумать о том, чтобы случайно шагнуть снова назад. Хорошо, что хотя бы в этом наши мысли с Кириллом сходятся…
Глава 24. Алиса, настоящее
– Приехали! – вырывает меня из вороха размышлений и прошлого голос таксиста.
Вздрогнув от неожиданности, смотрю в окошко. И правда приехали. Задумалась так, что и не заметила.
Расплатившись, тороплюсь забежать в дом, потому что дождик мелкий, но уж очень навязчивый, все норовит попасть за воротник да на шею – и от него чуть холодно, хотя вроде бы лето.
В доме тихо, свет в гостиной и на кухне. Но в гостиной никого нет. А когда заглядываю на кухню, застываю на пороге, не веря своим глазам. Славик сидит за столом, откинув голову назад, глаза закрыты, рука сжимает бокал с коньяком, и бутылка стоит, как приглашение продолжать.
Уснул или пьян? Никогда не видела, чтобы он пил. Хотя мы нечасто пересекались, и все-таки…
Видимо, услышав мои шаги или почувствовав, что уже не один, он открывает глаза и, несмотря на какой-то лихорадочный блеск в них, окидывает меня вполне трезвым взглядом. Наверное, сделал максимум глоток или два, просто сильно вымотался, устал.
– Привет, – говорю почему-то негромко, как будто могу кого-нибудь разбудить.
– Привет, – кивает на бутылку, – не хочешь присоединиться?
Качаю головой: тяжелые спиртные напитки вообще не по мне. Вино – да, вкусное очень люблю, хотя тоже с ним не усердствую.
Я уже разворачиваюсь, чтобы уйти, но неожиданное признание Славика меня останавливает:
– Я ей мешаю.
Я так и стою, спиной к нему, потому что не знаю, что можно сказать. Не знаю, как можно солгать, да и стоит ли. Слова Полины на празднике лишь подтверждают то, что он говорит.
Но я хочу верить в лучшее. К тому же она сама его выбирала, а значит, есть шанс, что это пройдет, все наладится.
Обернувшись, бросаю короткий взгляд на мужчину младшей сестры и вижу такую надежду в глазах, что решаюсь все же выдвинуть свое пояснение.
– Она просто маленькая, – тут же нетерпеливо вздыхаю, злясь на себя. – Прости. Очень юная и…
– Нет, – качает он головой, – ты права. Она действительно пока очень маленькая, я все понимаю. Все. Даже сам удивляюсь, что вы так хорошо меня приняли, но…
Он отворачивается, смотрит куда-то вдаль, за окна и будто даже за дождливую пелену. Так долго молчит, что я сомневаюсь, помнит ли он про меня. А потом выдает очередное признание:
– Я был уверен, что ей девятнадцать.
Киваю, хотя он и не видит меня.
Полина действительно выглядит на пару лет старше, тем более когда сильно красится. Кто-то легко ей даст восемнадцать, кто-то семнадцать, кто-то двадцать, а кто-то, как Славик…
И вдруг застываю от осознания.
Он не сказал «я думал», «я считал» или «мне показалось, что ей девятнадцать». Он сказал, что был в этом уверен.
Но как?
И почему именно девятнадцать?
Не успеваю найти хоть какой-то ответ или списать на случайность, когда Славик поворачивается, смотрит на меня и едва не сбивает с ног еще одним откровением:
– И только за день до того, как Полина привела меня познакомиться с вами, я узнал ее настоящее имя. До этого я был уверен, что встречаюсь с Алисой. – Невесело улыбнувшись, он салютует бокалом. – С тобой.
Славик делает еще один глоток и снова устремляет взгляд вдаль, как будто ему тяжело находиться здесь.
А может, и тяжело. Может, действительно так. Он в чужом доме, на чужой территории, а любимый человек, ради которого он здесь находится, вдруг говорит, что он мешает ему. Говорит или дает понять – суть одна.
Полина бывает резка, категорична, иногда совсем не думает, о чем и кому говорит. К тому же сейчас в положении, что не сделало ее мягче.
Славик мог понять что-то не так, а мог сказать совсем не то, что имел в виду, и тогда его не поняла я. Но прежде чем я нахожу логичное оправдание тому, что услышала, пазлы, забытые, казалось бы, лишние, начинают складываться и я озвучиваю то, что теперь вижу на них:
– Знакомство.
Славик кивает.
Месяца четыре назад Федор Иванович попросил меня занести кое-какие документы и деньги бригадиру строителей, которые работали в его новом доме. За мной уже приехал Лука, он торопился и был не сильно рад, что нужно еще куда-то заезжать по пути. Рядом крутилась Полина и, услышав его ворчание, неожиданно вызвалась сама выполнить просьбу отчима. Нет, это не могло стать причиной путаницы, даже с учетом того, что Федор Иванович, я слышала, отзвонился бригадиру и сказал, что подъеду именно я.
Не могло, если бы Полина, сообразив, что бригадир принимает ее за меня, не решила ему подыграть.
Зачем? Вот в чем вопрос. И почему так долго тянула с признанием? Из-за возраста? Влюбилась и боялась сказать, сколько на самом деле ей лет?
– Федор Иванович не раз рассказывал о женщинах, для которых строится дом, – говорит Славик, будто считав мои мысли. – Я знал имена, знал, что старшей, Алисе, девятнадцать, знал, что приехать должна именно ты…
Он переводит задумчивый взгляд на меня.
– Имя, возраст, пишет она истории по ночам или нет, является ли лучшей на курсе института – все это уже не имело значения, когда она призналась, что солгала, – заметив, как на меня подействовали его слова, пытается улыбнуться. – Не бойся. В ее придуманном образе все равно было много ее настоящей. Я люблю не тебя, а ее. Ее и ребенка.
Поставив бокал, он поднимается, обходит меня и направляется к выходу. И я чувствую, что он идет не курить.
– Ты куда? – спрашиваю, когда уже подходит к двери.
– Хочу, чтобы они отдохнули, – поясняет он просто и выходит на улицу.
Мне хочется подняться к Полине и хорошенько встряхнуть ее, чтобы очнулась, чтобы перестала строить из себя принцессу, которая может топтаться туфельками по людям, которые ее любят и пытаются угодить. Но ссора ни к чему хорошему не приведет, сестру не исправить, разве что сама захочет открыть глаза наконец.
А медлить нельзя. Один глоток коньяка или два – неважно, иногда, когда в таком состоянии, и этого слишком много.