– Не расстраивайся, предлагаю взамен попробовать кое-что новое, – снова шепот и едва уловимое движение его бедер, которое заставляет меня вспыхнуть смущением, когда я чувствую, как он возбужден.
Он не пытается это скрыть – наоборот, потирается об меня своим членом и сильнее сжимает мою талию, когда я пытаюсь от него отстраниться.
– Не бойся, – горячит мою шею соблазнительный шепот. – Я всего лишь покажу тебе, как умею желать доброго утра.
Глава 27. Алиса, настоящее
Когда-то он говорил, чтобы боялась его, а теперь просит совершенно другого.
Когда-то он предлагал мне бежать, а теперь держит так крепко, словно боится, что я вспомню об этом.
Когда-то он сам ушел от меня, а теперь его шепот как кандалы – не позволяет сделать и шага.
Когда-то его поцелуи сводили меня с ума, а сейчас он будто сам обезумел.
Мы поменялись ролями? Или те роли изначально были не наши?
На глазах у фотографа, объектив камеры которого видит куда больше, чем кажется. На глазах у родителей, сестры и незнакомых людей он продолжает меня обнимать. Но, словно этого мало, словно ему не хватает той дрожи, которую он наверняка ощущает пальцами, которыми сжимает меня, он склоняет голову к моим волосам и делает вдох. Глубокий, медленный, громкий, задевающий во мне что-то живое, болезненное, хотя казалось, что давно упокоенное.
– Весна… – его шепот обдает мою шею горячим дыханием. – Даже не представляешь, как мне не хватало этой весны.
– Предлагаешь пожертвовать локоном, чтобы в Испании, как у нас, снова стало четыре времени года?
Его усмешка, как и его пальцы, теряются в моих волосах, которые он начинает наматывать на кулак. С меня тут же слетает показная бравада. Она и без того еле теплилась, а теперь сжимается так же, как пальцы у меня на ногах.
– Что ты…
– Отлично! – слышу радостный голос фотографа. – Уберите волосы больше, откройте это лицо, я хочу его видеть!
Кирилл сжимает мои волосы жестче, заставляя меня невольно чуть запрокинуть голову, и делает движение бедрами, чтобы я еще сильнее ощутила его.
– Не волнуйся, – второй рукой еще больше усиливает захват на моей талии, когда я хочу отстраниться, – твое лицо – единственное, что я позволю ему увидеть.
Судорожно бьется мысль, что так нельзя, не должно быть. И на нас же все смотрят, наверняка смотрят! Но затихает от очередного движения бедер Кирилла. Это как наказание, попытка доказать, к чему приводит мое сопротивление: чем сильнее я пытаюсь от него отстраниться, тем он становится ближе, бесстыдней.
Ткань платья слишком легкая, чтобы я могла не обращать внимания, что его кожа тоже горит от этих прикосновений.
Но еще можно держаться… как-то было можно держаться, пока новый шепот не пронизывает меня сотней иголок, словно едва вынырнувших из лавы вулкана:
– Не знаю, какой этот бородатый фотограф, но место для съемки он выбрал удачно. Никто ничего не поймет, даже если я сейчас задеру твое платье, отодвину в сторону твои трусики-невидимки и вставлю в тебя свои пальцы.
Я судорожно вздыхаю, делаю еще одну попытку отодвинуться от него, но это так же реально, как убежать от камнепада, который уже осыпается. И приваливает тебя раскатистым эхом:
– Ты ведь в таких же трусиках, в которых была тогда ночью?
Еще одно движение бедрами, едва уловимое, но более напористое, всего на секунду, но достаточно, чтобы он, как и я, успел почувствовать все.
– Да, – удовлетворенный выдох, – в таких же. И наверняка уже влажных, не так ли?
Даже если бы я хотела ему солгать – не получится. В горле пересыхает, и вряд ли я произнесу что-то внятное, а мои волосы все еще намотаны на его кулак, чем он без зазрения совести пользуется, удерживая меня возле себя. Заставляя чувствовать не только его желание, но и то, как неспешно, но неумолимо от каждого его порочного слова, от каждого его выдоха, что путается в моих волосах, нарастает мое.
– Отлично! – врывается в мои суматошные мысли голос фотографа. – Последние кадры, готовимся!
Я облегченно выдыхаю.
Еще несколько секунд.
Несколько секунд, и я буду свободна, а потом…
Кирилл снова делает движение бедрами. На этот раз жестче, даже сминая ткань платья. Тянет меня за волосы, заставив обернуться и взглянуть на него затуманенным взором, который я хотела бы спрятать. Тем более когда вижу откровенный голод в синих глазах. А потом он делает новый ожог своим шепотом, но уже не на моей шее, а практически на губах:
– Если хочешь, чтобы я снова помог тебе кончить, подай знак – оставь дверь в своей комнате приоткрытой.
Не дожидаясь ответа, просто не давая возможности прийти в себя от его наглого предложения и сказать все, что думаю, отпускает меня.
Отстраняется.
И с холодным, непроницаемым лицом, не глядя в мою сторону более, устремляется к фотографу, который внимательно рассматривает новые кадры.
Представляю, что он там увидит.
Что они там увидят вдвоем.
А потом и все остальные, к кому попадут эти снимки.
Прячусь в доме, в уютной домашней одежде и в новой истории. Скользить пальцами по чужим жизнями легче, чем идти по своей.
К тому же это отличная возможность не думать о том, что меня беспокоит. Не думать о том, что я сама делаю все, чтобы вновь причинить себе боль. И не терзаться мыслями: выдержу ли? Второе падение в пропасть может закончиться не так удачно, как первое.
В первый раз я просто не представляла, что окажусь там, а теперь сама приближаюсь к острому краю и всматриваюсь в клубящую тьму.
Кто я ему? Как и прежде – никто.
Тогда я понятия не имела, что он может уехать. Теперь знаю, что он здесь ненадолго.
Тогда я была уверена, что у нас все серьезно. Теперь знаю, что максимум, который он может мне предложить, – игра на быстрое выбывание.
Так же, как всем остальным.
Лучшее, что я могу сделать, – это держаться подальше. И не слушать тоненький голосок, который под удары разгоряченного сердца неуверенно предлагает: а может, попробуем? Тем более что ставки и условия знаем. Главное – остановиться вовремя и не ставить на кон сразу все.
Пульс начинает зашкаливать.
Душно, жарко, страшно от мыслей, которые слишком навязчивы и которым плевать на то, что будет потом.
Потом – не сейчас. Не попробуешь – не узнаешь. Жалеть лучше о том, что сделал, а не о том, на что не решился.
Десятки каких-то чужих установок, которые пытаются пробиться к моим.
И которые я отметаю.
Пальцы застывают над клавиатурой, мир, который казался ярким и сочным, медленно расплывается, словно беря тайм-аут, пока я не разберусь со своим. Теперь можно сидеть часами, но, пока не переключишься на другую волну, не выйдет ни строчки.
Решив встряхнуться, иду в ванную комнату. Но вместо того, чтобы помочь, горячие струи оживляют в памяти ощущения, когда меня обнимал Кирилл. Сильные руки, танцующие по моему телу… шепот, которым он бы вызвал подземного духа – не только дрожь у меня… и взгляд…
Взгляд, который открыто показывал. Мысленно он не просто прикасался ко мне, а уже жестко трахал.
И помимо воли мелькает мысль: интересно, какая у него любимая поза?
И тут же появляется подсказка-видение: мои волосы намотаны на его кулак, он заставляет меня запрокинуть голову, потому что любит не просто держать под контролем, а доминировать. И когда убеждается, что я понимаю это, уверенно прижимается сзади.
Вытираюсь полотенцем так усердно, словно каждая капля воды, что останется на мне, будет напоминать о тех мыслях, которые кружились в моей голове. Взглянув в зеркало, долго смотрю на расширенные, затуманенные зрачки, а потом пишу за запотевшем стекле свою личную мантру: «Нет, не хочу».
Пока она тает, читаю ее сотню раз, проговариваю про себя. Помогает. Облегченно выдохнув, обматываюсь полотенцем, выхожу из ванной и неожиданно впечатываюсь взглядом в Кирилла, который стоит на пороге, прислонившись к открытой двери моей комнаты.
– Что ты здесь делаешь? – подтягиваю на груди полотенце чуть выше. – Выйди, пожалуйста.
Он не двигается.
Лишь его взгляд медленно прохаживается по моим стопам, поднимается вверх, задерживается на моих оголенных плечах и только после этого смотрит прямо, в глаза.
– Выйди, – начинаю нервничать, хотя понимаю, что с ним лучше срабатывает совершенно иная тактика. – Ты меня слышишь? Убирайся из моей комнаты!
– Твоей… – его губы кривятся в привычной усмешке. – Отец переписал этот дом на меня, когда мне еще было двенадцать. Так что ты в моем доме. И, соответственно, в моей комнате.
Он склоняет голову набок.
– Не знала? Хм… Интересно, в курсе ли твоя мама… – тянет задумчиво. – Знает ли она, что если только я захочу… в любой момент…
Мне становится смешно и легко. Даже несмотря на то, что я в одном полотенце и он пытается меня напугать.
Но это не страшно, это и правда забавно.
– Вряд ли мама может о тебе так подумать, – говорю, пожимая плечами. – Но теперь я, кажется, понимаю, почему Федор Иванович еще два года назад купил и оформил на нее новый дом.
Лицо Кирилла не меняется, но по прищуренным глазам понимаю, что для него это новость.
– Не знал? Хм… – так же прищуриваюсь, устремляя на него задумчивый взгляд. – Интересно, почему твой отец тебе ничего не сказал? Потому что он мог это сделать… если бы захотел… в любой момент… и…
И замолкаю на пике маленького триумфа, когда Кирилл неожиданно отталкивается от двери, в два шага пересекает комнату и, нависнув надо мной, с резким выдохом обвинительно произносит:
– Блядь… тебе нужно что-то делать с этими дурацкими полотенцами… они слишком маленькие…
– Мне хватает! – возражаю уверенно.
Но моя уверенность меркнет и испаряется, когда я чувствую его ладонь.
Ползущую вверх. По внутренней стороне моего бедра – там, где кожа обнажена, потому что полотенце взяло и разъехалось в стороны.
Да.
Да, прямо там.