И сложно.
Но если таков его выбор…
Я могла сказать ему о том, что чувствую. Не намеком, а прямо. Могла объяснить, почему отталкиваю, когда сильнее всего на свете хочу согласиться. Но я, к сожалению, не такая, как героини моих романов.
Своим молчанием, своим страхом я тоже сделала выбор.
– Тебе плевать… – говорит Полина, не получив реакции, на которую, очевидно, рассчитывала. – Я поняла, тебе снова плевать! Ну конечно… Сначала я думала… Но нет, если бы ты его хоть когда-то его любила, если бы хоть немного любила, ты бы не была так спокойна. Ты отобрала у меня мужчину, которого я люблю, и тебе совершенно плевать на него! Где он, с кем…
– «Люблю»? – повторяю ее слова, надеясь, очень надеясь на оговорку. – Полина, у тебя же есть Славик и…
– Славик! – смеется она с каким-то отчаянием, и от ее смеха становится страшно. – Славик – моя неудачная попытка забыться! К тому же он так тобой восхищался… мне показалось забавным… Если бы он познакомился с тобой первой, ты бы точно его забрала. А так…
– Хорошо позабавилась, – киваю на ее живот, который пока не видно, слишком маленький срок, но, говорят, ребенок все слышит и понимает. – А о нем ты подумала? Ты вообще о чем-то подумала, кроме своей глупой мести, основанной на детских обидах?
Я так злюсь, что мой голос напоминает треск веток и тоже давно вышел за рамки тихого разговора.
Делаю шаг к Полине – не знаю зачем: встряхнуть ее, дотронуться до нее, обнять… Мне хочется хоть как-то пробиться через то отчуждение, которое она так долго выстраивала.
А она вдруг отшатывается. И начинает пятиться в дальний угол беседки.
– Как он… – глядя на меня огромными глазищами, снова повторяет она. – Ты совсем как он… Может, еще и ударишь меня?
– Славик… – Я останавливаюсь, холодея от того, что услышала, не могу поверить, что он на это способен. – Он что… применял к тебе силу?
– Не он, – отрывисто, так же на эмоциях, отвечает Полина. – И совсем не ко мне. Твой папаша. И он не просто, как ты говоришь, применял силу к нашей матери. Он ее изнасиловал. В принципе, потому ты и родилась.
Она все же добивается своего – ноги слабеют, и я прислоняюсь к деревянной опоре, а бокал в моих руках начинает негромко стучать о бутылку.
Когда-то, наверное, как все дети, которые своих отцов даже не видели, я спрашивала у мамы о нем. Просила хоть что-нибудь рассказать. А она ответила, что он был замечательным человеком, потому что подарил ей такую замечательную дочь. Просто они не сошлись, так бывает.
Потом, когда подросла, спрашивала о том же, но так, почти в шутку, просила признаться, кем же он был: летчиком, космонавтом или пожарным? А мама сказала, что главное не то, кем был мой отец, а кем стану я. И вообще, могут же у нее быть свои секреты, меня же она не расспрашивает, на что я трачу карманные деньги и целовалась ли уже с мальчиком, с которым дружу с первого класса.
А позже меня перестало это интересовать. Если бы отец хотел общаться со мной, он бы нашелся. Приходил или звонил хотя бы раз в месяц. Зачем думать о человеке, который не думает о тебе?
Я вычеркнула отца из своих мыслей.
И все, что сейчас говорит Полина, просто какой-то бред, и не больше.
Но калейдоскоп памяти снова включается и оживляет недавний разговор матери и Полины, когда сестра рассматривала фотографии дочери испанского друга Федора Ивановича.
«Красивая. Эффектная. Жгучая брюнетка. Чем-то на тебя похожа. Хотя так, отдаленно. Тут-то сразу видно, что испанские корни, а не так… непонятно, как у тебя. И здесь чувствуется порода. Они не аристократы, мам? Мам! Мам, они не аристократы?»
И как была взволнована мама. Как долго и с какой-то печалью смотрела на меня, пока звучали эти слова. А потом молча ушла…
Но даже если бы что-то и было, даже если и так, Полина не может этого знать. Просто не может. Мама бы с ней не делилась. Точно не с ней, если не захотела говорить об этом даже со мной.
– Ты перебрала с шампанским, – говорю, взглянув на нее. – Тебе не помешает проспаться.
Я разворачиваюсь, чтобы уйти.
И не знаю… наверное, надо позвать маму, Славика, чтобы за ней присмотрели. Потому что для меня уже хватит. Не выдерживаю. Я рядом с ней задыхаюсь.
– Ты никогда не задумывалась, почему мама так настойчиво пытается тебя с кем-нибудь познакомить? Почему постоянно пытается подкинуть тебе какого-нибудь подходящего мужика?
И я останавливаюсь.
А Полина не может. Или не хочет остановиться.
– Маму изнасиловали, когда ей было семнадцать. Она любила другого, но твой отец посчитал, что может и вправе получить то, что хочет. Такой же, как ты. Не смотрел на чувства других, не думал о том, чего хочет кто-то другой. Захотел – да и взял. Грубо взял. Хотя она была девственницей. Не веришь… мне тоже было трудно поверить. Я бы, как и ты, никогда не узнала. И лучше бы не узнала. Случайность – мама просто не отключила телефон после нашего с ней разговора, и несколько часов я вместе с ее психоаналитиком в подробностях слушала, как это было.
Между нами повисает молчание.
Чувств нет, как и слов.
Мысли замирают, будто боясь потревожить. Даже, кажется, ветер стихает. А халат начинает казаться тяжелым, давит на плечи – зря я его надела.
– Знаешь, о чем я мечтала с тринадцати лет? – усмешка Полины напоминает громкое карканье. – О том, чтобы Кирилл был моим и чтобы со мной никогда не случилось такого, как с мамой. Каждую ночь я засыпала с этими мыслями… каждую ночь… Но ты забрала Кирилла, и у меня остался лишь страх. И он все рос и рос… вместе со мной… я так боялась взрослеть… так боялась, что мне исполнится семнадцать и… И мама боялась вместе со мной, я не просто видела это, я знала причину… И мне становилось все страшней и страшнее…
Полина замолкает.
Садится как-то устало на лавку и закрывает глаза, будто откровения ее иссушают.
– Я хотела, чтобы Кирилл стал моим первым мужчиной, – шепчет она. – Я не знала, что он может вернуться… хотя бы на несколько дней… А мой день рождения становился все ближе…
Глава 43. Алиса, настоящее
Не знаю, что можно сказать.
Не знаю, можно ли что-нибудь сделать. Мои эмоции выжаты, и я сажусь на скамью. Напротив нее. В полном молчании, потому что Полина тоже иссякла.
Ничего не говорю и когда она поднимается и покидает беседку. Не оглядываюсь, не пытаюсь остановить ее.
Расстояние сейчас – лучший выход.
Я долго сижу, прислушиваясь к редким звукам дороги и шелесту листьев. О чем я думаю? Наверное, ни о чем и обо всем сразу.
О «слепоте», которая нам в чем-то удобна. О чувствах, которые нельзя заказать, спрогнозировать. Ревности, зависти, злости, неудачных попытках кому-то там соответствовать. О будущем. Прошлом. О том, как одни и те же события могут выглядеть, если смотреть с разных позиций. О личных тайнах, застарелых обидах, эмоциях, которые мы сдерживаем слишком долго и пугаемся, когда они обнажаются. Потому что они уже искривленные, сотни раз пропущены через себя, свои представления, страхи.
А если бы сразу?
Если бы могли говорить о том, что на самом деле нас беспокоит? Многие ли делают так, как было бы правильно, лучше и что кажется очевидным позже или со стороны?
Молчать проще. К тому же нас этому учат – окружение, опыт прошлых ошибок. Не поддаваться эмоциям, просчитывать на пару шагов вперед. Быть сильными, а по сути…
Я так погружаюсь в эти туманные, путаные размышления, что вздрагиваю, услышав рядом с собой чей-то голос.
– Ты, часом, здесь не уснула?
В беседку заходит мама, качает головой, улыбается.
– Славик вернулся сам не свой, Полина проскочила в комнату, не услышав, что я зову ее. И ты здесь сидишь уже час. Алиса, солнышко, что-то случилось?
Час…
Шестьдесят минут – не так много.
Но еще час назад я бы сказала, что все хорошо, отмахнулась от того, что на самом деле меня беспокоит. А сейчас…
– Мам, это правда, что мой отец… правда, что он тебя изнасиловал?
– Откуда ты… – Она качает головой, обхватывает ладонью шею, как тогда, в комнате, будто ей трудно дышать, снова качает головой, а потом садится рядом со мной и выдыхает. – Откуда ты знаешь?
Значит, все правда.
Вцепившись в скамейку пальцами, я тоже даю честный ответ.
– Полина сказала. Она слышала твой разговор с психоаналитиком, и…
А потом я просто разворачиваюсь и обнимаю свою маму. И понимаю, что замерзла, лишь когда она обнимает меня в ответ, и мне становится так тепло и уютно, что хоть плачь. Но я, конечно, не стану.
Рядом с ней мне тоже хочется быть сильной. Хочется просто, чтобы она знала, как я люблю ее.
А остальное неважно.
Не имеет значения.
Разве что только одно.
– Ты поэтому так настойчиво пыталась меня с кем-нибудь познакомить? Боялась, что и со мной это может случиться, и…
– Господи, нет! – вздыхает она. – Я постаралась сделать все, все, что могла, чтобы защитить вас с Полиной. Чтобы вы не узнали, что такое нищета и бесправие только потому, что у тебя нет достаточно денег. Чтобы вам было куда вернуться, что бы ни случилось вообще и со мной.
Она ласково гладит меня по волосам и прижимает сильнее.
– Я просто хотела, чтобы ты перестала прятаться в своем мире. Хотя… да, те варианты, которые я тебе предлагала, тоже были защитой.
– И мужчины, за которых ты выходила замуж, – защита?
– Да, – не задумываясь.
Какое-то время мама молчит, наверное собирается с духом, чтобы озвучить. А потом продолжает.
– Когда это случилось, я была слишком слабой. В той среде все решали деньги и сила. Впрочем, как и везде. И я стала сильнее. Заставила себя стать сильнее, потому что у меня была ты – мое солнышко. Ты всегда так улыбалась… такая светлая, теплая, мое личное солнышко, которое помогало мне жить…
Мама вздыхает.
Ищет слова, а я обнимаю ее еще крепче и говорю то, что идет от души:
– Спасибо.
За то, что была такой сильной. За то, что выбрала меня. За то, что смогла полюбить несмотря ни на что. За то, что все эти годы молчала. За то, что она есть у меня, любимая, самая лучшая.