– Зачем тебе такая неточная статистика, если ты мог эти «чуть больше чем центнер» попробовать и на вес, и на вкус, и на тяжесть.
– Почему ты меня у нее не отбил? – Макс с несчастным видом плетется к выходу следом за мной.
– Твое большое сердце к ней так рвалось, что мне бы этого не простило.
– Н-да… – вздыхает он, но тут же находит себе оправдание: – Ну ты же знаешь, это все виски. Я сразу сказал, что оно какое-то паленое.
– Ане это расскажешь.
Удачная фраза – Макс затыкается. Молча выходит из квартиры вместе со мной. Молча топчется, ожидая такси. Молчит и пока мы не пересаживаемся в мою машину, что ночь простояла у клуба. И даже когда несемся по городу, не успевшему утонуть в потоке авто, тоже хмуро рассматривает бетон и стекло за окном.
Это хорошо, очень удачно, потому что я не настроен на треп. В тишине, под шорох колес мысли медленно раскладывают по полочкам то, на что не было времени раньше. То, что удачно пряталось, хотя и стояло у всех на виду.
Скорость, с которой несется бэха, оставляет все за спиной, стирает шинами, изгоняет ветром ненужные воспоминания, словно злых духов, которых и без того было немало. Рассветное солнце падает на одну половину лица, оставляя вторую в тени. Как и раньше, как и всегда, делит мир на темное и светлое, а потом смешивает эти тона.
Потому что без темного свет не будет казаться столь ярким. Они друг без друга не могут, не выживут.
Высаживаю хмурого Макса у его дома и так же, не сбавляя скорости, несусь дальше, к себе. И облегченно выдыхаю, когда успеваю.
Алиса на кухне.
Прислонившись к косяку двери, наблюдаю за тем, как она колдует над туркой, не подозревая, что ее заговор гораздо сильнее. Он в каждом ее движении, в каждом жесте, в ее молчании, в этой родинке на лопатке, которую я вижу в странном вырезе майки. И в том, как она замирает, почувствовав, что уже не одна.
Два шага, и я делаю то, от чего становится легче дышать. Прикасаюсь губами к маленькой родинке и целую дрожь ее тела.
А потом разворачиваю ее к себе и смотрю в колдовские глаза.
Все равно уже прятаться поздно.
Мы оба молчим.
Может, потому, что говорят наши взгляды, в которых проносятся кадры из прошлого. Тогда мы тоже молчали. Но на самом деле кричали друг другу.
Мой порыв жить в Испании так же, как здесь… Попытка все это бросить… Старый рингтон… Ночь, когда я захожу в ее комнату…
То, как она кончает от моих пальцев и взгляда… прикасается к себе, когда я смотрю на нее…
Ее поцелуи, халат со смешными ушами, полотенце на мне, которое хрен знает, как и держалось…
Встреча с фотографом, у которого я выкупаю снимки, потому что не хочу, чтобы Алису такой видел кто-нибудь, кроме меня… Мой отъезд из дома, чтобы сдержаться и не сломать ее. Можно было: лаской, напором, поцелуями, страстью, из-за которой туманился ее взгляд…
Ее истории, в которых из романа в роман один и тот же мужик – с разными именами, но тем же хреновым характером…
На хер эти намеки и полутона.
Я хочу заполучить ее всю и такой, как сейчас. Ранимую, добрую, забавную, улетающую в придуманный мир, слишком светлую для меня. Но мою.
Блядь, мою, несмотря ни на что.
Обхватив ее за шею, прижимаю к себе, близко, максимум близости – к области сердца: пусть чувствует, знает. Пусть слышит то, что сам услышал недавно.
Тянет что-то в груди, сладко сжимается, неторопливо ворочается и медленно, недоверчиво распрямляется.
И она обнимает меня.
На целых восемь секунд.
А потом начинает вырываться, отчаянно, с какой-то непонятной мне злостью. Уклоняется, когда пытаюсь обхватить ладонями ее лицо и снова приблизить к себе.
– Не могу… – выдыхает с тихим, неправильным всхлипом. – Прости, по-прежнему не могу выносить на тебе ее запах.
Глава 45. Кирилл, настоящее
Она упирается ладонями в область сердца, но ничего не слышит за глупой обидой. Вот и я притворяюсь глухим и растягиваю эти восемь секунд в целых десять.
Обхватываю ладонями ее лицо, едва она чувствует, что свободна, и пытается сделать шаг назад. Хватит, блядь, назад уже нашагались – так, что от этой ходьбы болит все нутро.
– Не могу… – повторяет она.
И я не выдерживаю.
Хочу встряхнуть ее, чтобы очнулась, перестала возводить на бегу новые стены из надуманной хрени. Но вместо этого сильнее сжимаю в ладонях ее лицо, заставляя смотреть на себя. Не опускать взгляд, не прятать его за дрогнувшими ресницами, сотканными из ночи.
– Это все, что тебя волнует? – голос звучит жестко, несмотря на то, что я выдержал паузу и дал себе время чуть успокоиться. – Тебя действительно волнует какой-то запах на мне, а не то, что я рядом с тобой?
Ее глаза становятся темнее, чем раньше, а из-за подступающих слез похожи на стылый туман, который за мной наблюдает.
– Не какой-то, – роняет она. – Этот запах я узнаю из тысячи, настолько сильно я его ненавижу. И я знаю, что до того, как оказаться рядом со мной, ты был с ней.
Херово все.
Рвет на части.
– У нас с тобой порознь такой долгий путь, что была не только она. – Веду костяшками пальцев по ее скулам, впитывая каплю бальзама на душу, когда она на секунду прикрывает глаза. – Но плевать на все… Так же как плевать, кто был у тебя до меня.
Тяжелый выдох согревает мою ладонь, но вряд ли меня смягчает.
Хочется выплеснуть ненужное сразу и больше не возвращаться. А протест в ее глазах усложняет все, не дает успокоиться.
– Маленькая Алиса, – обвожу пальцами ее губы, которые она пытается плотно сомкнуть, – тебе придется повзрослеть очень быстро, потому что и так кучу времени проебали, и просто принять то, что уже не изменишь.
– Я не собираюсь ничего принима…
Замолкает, когда мой палец проникает ей в рот. Скорее в замешательстве, чем осознанно прикасается к нему языком и неохотно отпускает, когда я скольжу влажной подушечкой пальца по ее расслабленной нижней губе. А потом снова погружаю палец ей в рот, и она, встречая мой взгляд, снова обводит его языком, начинает посасывать.
Изумленно распахнутые глаза.
Тяжелое дыхание.
Грудь, натягивающая тонкую майку при каждом ее новом вздохе.
– Вот видишь, сейчас тебя не волнует, как много у меня до тебя было женщин.
Она дергается, и я хватаю ее за плечи. Сжимаю их, как будто так слова смогут проникнуть под кожу, и ставлю печать, раз до нее не доходит.
– Они были. Ты есть. Чувствуешь разницу?
– Конечно, – кивает она. – Она была ночью. Я – днем. Ее ты уже трахнул. Меня еще нет.
– Блядь, да не было у нас этой ночью с ней ничего!
– Ничего? – переспрашивает, будто не слышит, и начинает перечислять: – Ни бара, когда она сидела у тебя на коленях, раздвинув в стороны ляжки? Ни огромной кровати, на которой она лежала, обвив тебя, как лиана? Ни черных стрингов на ней? Впрочем, в то, что стрингов в итоге не было, я как раз и поверю.
Она дает мне секунду, чтобы собраться с мыслями и понять, откуда она это знает, а потом давит новым вопросом:
– А что было? Скажи – я поверю.
И это самый херовый вопрос, на который я ей не отвечу.
Хотя я усвоил урок, что у любой правды как минимум две стороны.
Прежде чем она понимает, чего я хочу, обхватываю ее ладонь и прижимаю к своему паху. Дергается – не отпускаю. Как и взгляд, которым она меня обжигает.
Слез уже нет – хорошо.
Остальное неважно, пусть злится, пусть притворяется. Но ее выдает мгновенный румянец и то, как тут же приоткрывается рот.
– Утром мне приснилось, что ты мне сосешь. Заглатываешь глубоко, все делаешь быстро, будишь меня так, как я люблю просыпаться. И стонешь от удовольствия, когда я толкаюсь в твой рот, чтобы засадить еще глубже.
Поджимает губы, нервно сглатывает, а потом расслабляется, видимо вспомнив, что это мы уже проходили, и начинает поглаживать. Вздергивает голову, выдавливает дерзкую усмешку.
– Хорошая сказка. Никак не оставишь свою мечту – поставить меня перед собой на колени?
– Любопытно, до сих пор не забыла об этом… Сколько раз ты представляла, что делаешь это?
Румянец с ее лица переползает на шею, сдавая без слов: не один раз, а много. И я сжимаю сильнее ее ладонь, чтобы и она сжала сильнее мой член. Толкаюсь ей в руку, пусть даже через одежду – пока. Но ощущения такие, будто у нас контакт кожа к коже. Смотрю на ее губы, пока она занята, и ее не спугнут мои мысли – очень сосредоточенно смотрит вниз и старается.
– Бедняга, – тянет она сочувственно. – Она что же, утром отправила тебя просто так? Забыла тебе пососать?
Блядь, если бы.
– Я решил, что это сделаешь ты.
Она так резко и неожиданно отдергивает ладонь, что я ее отпускаю. Смех разрезает тишину вокруг нас, впуская посторонние звуки – стук часов, сигнал байка на улице, надрывающийся, и, пожалуй, давненько, ее смартфон, шипение жженого кофе.
– Я же уже сказала, – смех резко обрывается, и она смотрит совершенно серьезно, как будто и не смеялась вовсе. – Я не собираюсь после нее…
Лимит моего терпения исчерпан.
Обхватив ее ладонью за шею, притягиваю к себе. Пусть сопротивляется, сверкает глазами, тихо шипит обиженной кошкой. Потому что, блядь, действительно хватит уже.
– И после нее, – чеканю каждое слово, чтобы разобраться с этим вопросом и больше не возвращаться к нему, ибо выдержка не железная, хочется трахнуть быстро и жестко, чтобы забыла эти слова. – И после других. Так вышло, что мы чуть-чуть с тобой разминулись во времени. Поэтому ничего уже не исправить…
Заметив протест в этих углях, что жгут, делают больно и не понимают этого, продолжаю:
– А запах, который ты ненавидишь, пройдет. Приму душ. Могу даже два раза. Для большей мотивации тебе могу даже натереться елкой с грейпфрутом. Похер. Пока ты не начнешь реагировать только на мой запах и вкус.
Она задумчиво прикусывает губу.
– Какие-то вопросы?!
– Один, – кивает она. – А ты не обколешься, когда будешь натирать свой член елкой?