– Беспокоишься? Умная девочка. Понимаешь, что именно тебе и придется зализывать эти раны. Так что, обойдемся без натирания?
Кивает.
Машинально – неважно.
Главное, что согласна.
– А еще насчет цитрусовых…
– Один вопрос уже был, – напоминаю.
И затыкаю ей рот поцелуем.
Непокорная – снова пытается сопротивляться, упирается руками мне в грудь, а когда поднимает ладонь, я ее перехватываю. И прижимаю к своей щеке – вот так, девочка, смотри, это лучше пощечины.
Сжимать ее пальцы не приходится долго: она быстро учится, быстро заводится и тихо стонет мне в губы, когда позволяю ей сделать вдох, соскучиться и потянуться за моими губами самой.
Сминаю нежность, по которой скучал. Вытягиваю из нее неприкрытую жадность, открытость, которых мне не хватало. Стираю три года, которые мы были порознь, с разными, но чужими. И выталкиваю своим языком все мысли о тех, с кем мы ошибались.
Дрожит, так сладко дрожит, что хочется ее успокоить. Подтягиваю к себе, вжимаю в себя и делю эту дрожь на двоих. Ей легче, становится гораздо смелее, а меня ее неосознанные движения тела рвут на мелкие лоскуты, и мои пальцы впиваются в ее бедра, направляя, подсказывая, потому что она снова теряется.
Стон в мои губы.
Бессвязный шепот, опаляющий мои скулы, когда покрываю поцелуями ее шею. И ее пальцы, мнущие мою рубашку, когда она склоняет голову набок, позволяя моим губам пройтись по ключицам и прихватить ее кожу зубами.
Сжав в кулак ее волосы, смотрю на припухшие губы, в затуманенные страстью глаза, ловлю ее изумленный выдох, когда мои пальцы, задрав ее футболку, начинают ползти по ее животу – вверх, к груди, которая, кроме этой податливой ткани, не прикрыта ничем.
– И ничего теперь не мешает, правда? Только одежда.
Выдыхаю одновременно с ней, когда наконец сжимаю приятную округлость в ладони, задевая острый сосок.
– Блядь… – шиплю. – Она идеальна…
Но не успеваю сжать в ладони вторую, потому что сквозь непрекращающийся вой с улицы, сквозь шум в ушах и тихий стон моей девочки раздается покашливание и сухой голос отца:
– Доброе утро. Алиса, если ты не выйдешь, Лука перессорится со всеми соседями.
Алиса испуганно замирает, а потом пытается дернуться, но, опустив ладони, успеваю сжать ее талию и слегка качнуть головой. Мне похер, ей нет. Но я стою спиной к отцу, поэтому он в деталях видит только меня.
– С каких пор его волнуют нежные чувства посторонних людей? – спрашиваю, не оборачиваясь.
– Может, с тех пор, как Агата Юрьевна угрожает спустить на него свою злую-злую собачку? – предполагает отец.
Удачная шутка, хотя и без тени иронии в голосе, и несколько секунд форы дают Алисе возможность успокоиться, одернуть футболку, поправить волосы и постараться сделать вид, что ничего не было. С последним проблема – достаточно взглянуть на ее припухшие губы, а вот взгляд снова колючий.
– Спасибо, Федор Иванович, – говорит, усмехнувшись, она, – пойду спасу злую собачку от смерти.
– Договорим вечером, – роняю, когда она проходит мимо меня.
– Вряд ли, – отвечает она отстраненно, будто и не стонала мне в губы секунды назад и не сжимала руками мой член. – Вечером я буду занята.
– Чем же?
Поравнявшись с Федором Ивановичем, оборачивается и одаривает меня милой улыбкой.
– Хочу хорошо отдохнуть. Заодно, возможно, расширю коллекцию своих любимых запахов. Они ведь ничего не значат и ничему не мешают.
И убегает.
Не потому, что так сильно беспокоится о смерти собачки. А потому, что умеет читать по глазам: она сама в куда большей опасности.
Проследив за ней взглядом, снимаю почти пустую турку с плиты.
Обернувшись, встречаюсь с тяжелым взглядом отца и еще до того, как он начнет говорить, обрываю бессмысленные слова:
– Не вмешивайся, отец. Просто больше не вмешивайся.
Глава 46. Кирилл, настоящее
Мы долго молча смотрим друг другу в глаза. Но когда-то этот разговор все же должен произойти.
– Я знаю, что Алиса тебе ничего не рассказывала.
– Не она и не мне, – отец согласно кивает. – Передо мной была запись на телефоне и испуганная девочка, которая все это видела.
– Алиса никому ничего не рассказывала. И той, которая пришла к тебе, тоже.
Отец садится за стол. Я делаю так же. Мы по разные стороны, но ближе, чем последние несколько лет.
Он задумчиво рассматривает меня. Потом снова кивает.
– Пожалуй, и так. Но ты правда думаешь, что, останься ты, у вас бы что-нибудь получилось? Дело даже не в разнице в возрасте, которая тогда была весомой, а в том, что вы с ней были из разных миров.
– Примерно как ты и Виктория.
Отец усмехается.
– Ей пятнадцать. Тебе двадцать два, – начинает перечислять. – Она работала с четырнадцати лет. Ты жил на готовом и, несмотря на свои таланты, не хотел ничем заниматься. У нее в голове романтика и первая любовь на всю жизнь. У тебя – ветер, доступные подружки и скука оттого, что все есть. Вы были просто несовместимы, Кирилл. Ты бы взял, что хотел, и оставил ее, как предыдущих. Ты бы даже не понял, что сделал.
Бесит, когда кто-то пытается решать за тебя, пусть даже это родной человек. Но сильнее бесит, что я легко допустил эти манипуляции.
– С ней изначально было все по-другому.
– Возможно, – соглашается снова отец. – Возможно, ты бы даже не тронул ее, несмотря на то, что уже тогда для тебя это было трудно. Я видел запись, Кирилл… Но хорошо… Сколько бы ты продержался? Две недели? Три? А потом тебя опять потянуло бы на новое. Ты привык брать, что хочешь. Ты бы взял и ее, не задумываясь о последствиях. Хорошо, пусть даже ты выдержал бы дольше… Но вряд ли бы несколько лет жил монахом.
– Что-то я не заметил, что в этом доме придерживаются строгой морали.
Отец понимает, о ком я, с полунамека. Сжимает челюсти и выдавливает куда неохотней:
– Показательный пример. Девчонка, которая не успела понять, чего хочет. И мужчина, который слишком любит ее, чтобы поставить на место. Максимум, что даст этот брак, – это ребенок. Она к нему не готова. А он не готов сразу к двум. Ты хотел бы, чтобы у тебя было так же?
Мысль о ребенке царапает мысли. Я никогда не думал о детях. И представить, что моему ребенку, если бы все шло по мрачному сценарию отца, было бы около двух лет, очень сложно. Это как впустить в свою жизнь что-то инопланетное.
И такое же инопланетное – принять позицию отца сейчас, через призму нескольких лет.
Он прав в одном: с Алисой держать дистанцию сложно было уже тогда. Смог бы я пару лет, ожидая, когда она повзрослеет, дрочить только в кулак? Вряд ли. Смогли бы мы сохранить наши чувства? Понятия не имею. Он прав и в том, что все могло сложиться не лучшим образом. Возможно, прав даже в том, что все закончилось бы дерьмовей некуда и мы бы до сих пор разгребали последствия. Но он сильно ошибся в другом.
– У нас должен был быть выбор, отец. А его тогда не было.
На этот раз он молчит.
Потому что знай я правду, знай, что Алиса ничего ему не рассказывала и не пыталась выставить меня насильником, если бы мы вот так поговорили с отцом три года назад… Возможно, я бы все же уехал. Потому что сам принял бы это решение. Не трогать, не искушать, дать ей время.
Но я бы точно простился иначе.
И многое сделал не так.
Отец устало трет переносицу, потом смотрит в глаза и вновь заглядывает в самую суть, которую я не хотел замечать последние дни.
– Сейчас выбор есть. Ты уверен, что сделал его? И что это правильный выбор?
– В любом случае он будет моим.
Кто-то считает, что откровенные разговоры помогают улучшить или выстроить отношения. У нас все остается по-прежнему сложно.
Нам трудно говорить. А когда пытаемся, это ничего не решает.
Иногда становится даже сложнее.
Он уезжает на работу, я поднимаюсь в комнату и делаю то, что не успел сделать утром. Принимаю душ. Как и обещал, дважды использую гель. Не ель, но морской запах сойдет. К тому же хрен знает, когда мы наконец переступим черту и распробуем друг друга. В разных позах, без остановки и без оглядки – на прошлое, на людей, которые считают, что им виднее и мы делаем что-то не так.
Даже если это будет ошибка, она только наша.
Ее и моя.
Работы скопилось прилично. Звонки, обсуждения, все же я решаю взять новый проект – и там тоже нужно прикинуть, как лучше. Процесс затягивает, помогает отключиться от того, что происходит здесь и сейчас, и я не сразу разбираю, что странный звук, который слышу уже несколько раз, – это стук в мою дверь.
А когда поворачиваю голову и разрешаю войти, вижу на пороге Полину. В обтягивающем платье алого цвета, с алой помадой, которая приписывает ей минимум несколько лет, благоухающую стойкими дорогими духами, которые безошибочно узнаю, потому что они в фаворитах у Светки.
– Привет, ты совсем не выходишь из комнаты, – улыбается гостья. – Мы с мамой сейчас уезжаем, но я подумала, может, тебе принести завтрак? Или ты спустишься вниз?
– Спущусь позже.
– Когда мы уедем? – шутит она.
А потом натыкается на мой взгляд и сникает. Мнется, чувствует себя явно неловко, но не уходит.
Смотрю на нее: тень выросла, стала красивой, но так же лишь путается у меня под ногами. Только раньше я просто не замечал ее, а сейчас раздражает. И я не делаю даже попытки это скрывать.
– Кирилл, я… – она запинается.
– Чего ты хочешь, Полина? – смотрю на нее в упор, отчего ей не становится легче.
– Я… – Она проходит в комнату, гладит стол, подбираясь пальцами к моей ладони и не решаясь к ней прикоснуться. А когда я убираю руку, так удивляется, что снова смотрит в глаза. – Я просто соскучилась. Тебя так долго не было.
– Проснулись сестринские чувства?
– Нет! – выпаливает поспешно и как-то ожесточенно, кусает губы, смотрит с мольбой, которая не трогает, потому что внутри пустота.
– Не удивила.
– Ты не понимаешь, Кирилл, – вздыхает она. – Я запуталась… просто ошиблась, запуталась… тебя ведь так долго не было…