Она выгибается дугой, стоны становятся громче, и я ускоряю движения – мучаю, терзаю ее, не даю передышки, пока она не взрывается. На моем языке, которым я теперь ее успокаиваю. Тише, маленькая, тише, впереди у нас длинная ночь…
Ресницы закрыты, грудь вздымается, умоляя прикоснуться и к ней, и я так и делаю. Снимаю штаны, располагаюсь у нее между ног и скольжу губами вверх – от бедер, к впалому животу, дальше – к соскам, набухшим, розовым, как я представлял. Облизав, дую на них, чуть-чуть остужаю и, скользя губами вверх, поднимаюсь к ее приоткрытому рту.
Обвожу пальцем четкие контуры, проникаю ей в рот и, когда она сжимает мой палец зубами, медленно выдыхаю.
– Жадная… ненасытная… все еще хочешь мой член… – усмехаюсь смущению, которое уже запоздало. – Потом, обещаю. Три раза было по твоим правилам, теперь будет так, как хочу я. Помнишь, я говорил? Жестко и глубоко.
– Кирилл…
Ее ладони упираются в мою грудь, она делает движение бедрами, и я едва не взрываюсь от вспышки пронзившего удовольствия с примесью боли.
– Блядь, да… – подбадриваю ее.
Еще одно движение подо мной, и мой член располагается так, как и нужно. Так, как хотел довольно давно.
Три года, блядь.
Целых три года я представлял себе этот момент, но так и не подготовился к тому, насколько это охуеть как мое.
Легкий испуг в глазах, ресницы дрожат, а ее ладонь все еще упирается в мою грудь, словно хочет остановить. Смогу ли я, если попросит? Разбиться вдребезги, но ее отпустить? Охуеть у кого-то был мизер, если она так боится.
Опускаю вниз руку, поглаживаю ее снова так, как она уже пробовала, как она уже знает, и так, как ей нравилось.
– Ты влажная, – выдыхаю ей в губы. – Больно не будет. Хочешь, я начну медленно?
Сдохну, но, если кивнет, так и будет.
– Да! – кивает, а потом качает головой и меняет решение. – Нет! Я не знаю, Кирилл, я… Я не знаю, как лучше. Не знаю, как выдержу. И все равно будет больно.
– Нет, обещаю.
– Будет, – спорит она, прикусывает губу, размышляет о чем-то, а потом говорит невозможное: – Потому что ты первый. У меня никого не было до тебя.
И пока я охереваю, поднимает ноги и обхватывает меня.
Как будто боится, что я передумаю.
Блядь… просто мать твою, блядь… а если бы мы действительно начали с того, что она бы мне отсосала?
В голову лезет всякая чушь: ни свечей, ни романтики, ни поющих сверчков за окном, ни лепестков на кровати… только мой член у нее между ног. И, пожалуй, эта чушь довольно живучая, въедливая и прорывается из мыслей в слова, потому что я слышу тихий смех и ответ:
– Меня все устраивает. Только… наверное, давай еще разок по моим правилам, а жестче будет потом?
Она начинает тереться о член и не оставляет мне шанса. Действует так же, как я, – ни секунды на подготовку, из того, что доступно, – лишь дышать и смотреть на нее. На то, как разметались ее волосы по подушке, на то, как припухли ее губы от моих поцелуев, и мгновенье впитать мысль, что я возьму наконец-то свое.
Даже больше, чем ожидал.
И куда больше, чем я того стою.
Медленно, осторожно, упираясь локтями в кровать, чтобы ей было хоть чуточку легче, проникаю в нее. Улитки куда быстрее, чем я, о чем намекает мой член, но плевать – перетерпит.
Растягиваю ее под себя, а когда ее рот распахивается, делаю резкий выпад вперед и ловлю ее крик, который оставляет отметину где-то там, глубоко у меня внутри, где тревожно ноет, требуя волю.
Целую ее ресницы, скулы, кусаю ее подбородок, пока она привыкает. Медленно, только медленно, пока только так…
Бесконечно, бесценно, и одна боль на двоих, которую я слизываю, едва вижу слезы у нее на щеках. Моя боль, пусть будет моей.
Ускоряюсь, только когда она открывает глаза и кивает. Маленькая, храбрая – начинает даже мне помогать и подстегивать неловкими движениями и шепотом:
– Хочу… хочу, продолжай…
Дыхание рваное, глаза – бездонная пропасть, в которую я погружаюсь с каждым новым движением. И похер на все, кроме нее.
Кроме нас.
Тихие, протяжные стоны… сбивчивый шепот, в котором она просит «еще»… ее грудь, которая с удовольствием вновь встречается с моим языком… наши движения навстречу друг другу… мое имя, которое срывается вместе с ее дыханием…
Меня разрывает на части, и я понимаю, что в первый раз она вряд ли взлетит так высоко в удовольствии, как я бы хотел, но я все же хочу, чтобы она полетала.
Опускаю вниз руку, нажимаю на клитор, начинаю не поглаживать, а, в противовес своим медленным движениям, тереть его жестко.
– Первый раз помогу. – Смотрю в распахнутые глаза, ловлю новый стон, громкий, протяжный. – Но потом ты научишься кончать от моего члена внутри.
– Я…
– Ты.
Нажимаю сильнее, надавливаю, уже не жалея ее, не давая поблажки, чуть ускоряю движения, потому что вижу, чувствую, что она уже где-то у грани или даже на ней, нужно только ее подтолкнуть…
– Вот так, еще, маленькая, еще чуть-чуть… ну же… покажи, как тебе это нравится…
Секунда…
Максимум две…
Она вздрагивает и начинает пульсировать, сжимая мой член, и я едва успеваю выскользнуть из нее, чтобы кончить ей на живот. И чтобы поймать ее стон – мой стон, потому что все ее стоны мои.
Отныне и навсегда.
А на все остальное плевать.
Глава 52. Алиса, настоящее
– Не представляю, как я посмотрю им в глаза, – пытаюсь вырвать свою ладонь из захвата Кирилла, но он не пускает.
– Легко, – усмехается, сплетая наши пальцы сильнее. – Вместе со мной.
Вздыхаю.
Да, я все понимаю. Я взрослая девочка и, по сути, могу делать все, что хочу, даже провести ночь с мужчиной…
Но когда эта ночь проходит в одном доме с родителями…
И хотела же ночью уйти – не пустил.
Бросаю на него укоризненный взгляд, а он усмехается – сыто, довольно и как-то тепло, даже стыдно с ним ссориться. А еще тут же вспоминается эта безумная ночь. Его прикосновения – всюду, жадные, нетерпеливые. Его губы – терзающие, ненасытные, поглощающие мои бесстыдные стоны.
До сих пор не верится, что это произошло, что он и я… И не верится, что я могла лишить себя этого.
Если бы не пришла, если бы спасовала, если бы спряталась за обидами прошлого, если бы моя злость оказалась сильнее любви и я бы захотела ему отомстить. Иногда месть кому-то другому – это изощренная, тонкая месть самому себе, которую ты уже не простишь.
Мы уже минут десять стоим у закрытой двери его комнаты, но все равно мне нужно еще немного времени. Прижимаюсь лбом к его груди и чувствую, как его руки обволакивают меня словно коконом, в котором не страшно.
Так было и ночью. Пока мы принимали с ним ванну и я не знала, куда спрятать пылающее лицо. А он меня обнимал. Обнимал и целовал родинку у меня на лопатке, шепча, как давно об этом мечтал.
И шепот, и руки, которые прикасались так нежно, что все внутри меня трепетало, заставили наконец-то расслабиться и начать привыкать. Да, мы вместе. Пусть на какое-то время, но пока он не собирается меня отпускать.
Не пустил, когда вышли из ванной. Только довольно усмехался, нахваливая свои полотенца, мол, они так красиво подчеркивают мои стройные ноги. А еще мне к лицу его футболка, в которую пришлось облачиться.
– Как для тебя покупал, – хмыкнул он.
А когда я отвлеклась и залюбовалась им – толкнул на кровать.
– Тебе нужно чуть-чуть отдохнуть, – заявил упрямо и как-то так уверенно, что я согласилась.
Закрыла глаза, придвинулась ближе, а он меня обнял, и… все.
И вот теперь утро, все в доме проснулись и вышли из комнат. Все, кроме нас.
– Алиса, – он обхватывает мое лицо, заглядывает в мои глаза и опять улыбается, – помнишь, что я тебе сказал?
Я сразу понимаю, о чем он.
Киваю.
– Это самое важное, – убирает мне за ухо прядь волос, – а они привыкнут и примут.
– Все сложнее, чем тебе кажется, – вяло сопротивляюсь, хотя его убежденность постепенно передается и мне.
– Все куда проще, чем ты думаешь.
Он толкает дверь, подмигивает и заставляет идти за собой.
Вниз, по лестнице, которая сегодня кажется слишком короткой. Потому что с каждым шагом я все ближе к тому, чтобы вскрылся наш с Кириллом секрет. А может, они уже знают? Заглядывали ко мне в комнату, увидели, что меня нет, и, так как я из дома не выходила…
– Как душно, – делаю маленькую остановку перед тем, как предстать перед всей нашей семьей.
– Примем прохладный душ – все пройдет, – заверяет Кирилл.
И все.
Два шага.
И мы заходим на кухню.
Мы довольно редко собираемся вместе. Но сегодня, видимо, не только у нас особенный день. Мама, Федор Иванович, Полина и даже Славик…
О чем они говорили до этого, понятия не имею, но с нашим появлением наступает полная тишина. А мне вдруг становится все равно. Действительно все равно, даже если я увижу в их глазах жалость или осуждение. Может быть, потому, что чувствую, как, продолжая держать меня за руку, Кирилл поглаживает мою ладонь большим пальцем. Может быть, потому, что я просто устала бояться.
Я сделала выбор. И даже если ошиблась, это мое. Мое – всё.
– Доброе утро, – роняет Кирилл, подталкивает меня к свободному стулу. – Тебе капучино или ту гадость, которой ты меня угощала?
– Я тебя не угощала, – принимаюсь оспаривать. – Я делала для себя, а ты выпил.
Улыбается.
Склоняется надо мной, целует в макушку, делает глубокий вдох и спокойно направляется к кофемашине.
– Значит, капучино, – принимает решение.
А я и не спорю.
С трудом отвожу взгляд от его спины и встречаюсь со взглядами наших родных. Мама улыбается, но то и дело встревоженно посматривает на Кирилла. Да, мам, я тоже боялась. Но я так хочу.
Мне кажется, она меня понимает, понимает по взгляду, потому что я вижу, как она сжимает ладонь хмурого Федора Ивановича.
А Полина… не хочу смотреть на нее, заставляю себя, чтобы лишний раз убедиться: не прошло, не отпустило ее. Бледная, кусает нервно губы, дышит так тяжело, что даже я, хотя мы сидим далеко, слышу ее дыхание.