Вечерняя прогулка по территории университета. Эймс, штат Айова, 1964 год
Глава пятая
Но я абсолютно ничего не знал о том, что уже успел сделать Джефф. Его первая учебная четверть[9] была для меня временем обновления надежды. Я позволил себе поверить, что он сделал первый шаг на пути к успеху. Я прошел такой же путь от выпускника средней школы, и для меня он закончился докторской степенью по химии. Почему бы Джеффу не прийти к тому же? Или чему-то еще лучшему?
Поначалу казалось, что у Джеффа все идет неплохо. Когда мы навестили его позже, он с гордостью продемонстрировал свою комнату – очень уютную; чувствовалось, что он стремится поддерживать свою личную территорию в порядке. Затем он устроил нам с Шари экскурсию по кампусу. Казалось, он гордился тем, что учится в колледже. Он действительно казался счастливым.
Но это была иллюзия прогресса, которая не могла продлиться долго.
Оценки Джеффа пришли по почте в конце первой четверти. Они прибыли всего за несколько дней до того, как Джефф приехал на каникулы, и это была катастрофа. Его совокупный средний балл[10] был всего 0,45, он заработал всего два зачетных часа[11] в колледже после полной четверти в Коламбусе. Он завалил «Введение в антропологию». «Греко-римская история» – не закончена. Его успехи в области административных наук были не более чем посредственными, а все остальные курсы он попросту бросил всего через несколько недель. Лучший результат он показал по стрельбе из винтовки – но тоже всего лишь «четыре с минусом». Он ничем не отличился.
Когда мы с Шари приехали, чтобы забрать его и отвезти домой, он, как всегда, казался смущенным и пристыженным. Он высказал несколько наспех придуманных и не особо убедительных отмазок. Что касается его неудач в колледже, Джефф объяснил, что ему просто было трудно вставать на утренние занятия. Что же касается других его занятий, то они каким-то образом вышли из-под его контроля. Он не знал, почему и как.
Одно было ясно – в университет он не вернется. Когда я сказал ему, что не собираюсь возвращать его в колледж, он вздохнул с облегчением, как будто с его плеч свалилась тяжесть. Ясно как божий день, что мое решение не имело для него никаких последствий. Он уже знал о своих пристрастиях – как после этого вообще можно серьезно относиться к учебе?
Несколько дней спустя мы с Шари снова поехали в Коламбус, чтобы забрать вещи Джеффа. Его комната была четырехместной, и часть Джеффа была чрезвычайно опрятной: кровать застелена, в шкафу наведен порядок. Единственным тревожным признаком был ряд пивных и винных бутылок, которые он выстроил в ряд на верхней части своего шкафа.
Его соседи по комнате небрежно развалились на своих кроватях, и пока мы собирали вещи, я перекинулся с ними парой слов. Из этого короткого разговора вырисовывался самый тревожный портрет моего сына, что мне когда-либо давали. По их словам, у Джеффа определенно были проблемы с алкоголем. Он пил каждый день. Часто он напивался до беспамятства и, наконец, поздно вечером терял сознание. По утрам, не в силах подняться, он лежал, растянувшись на своей кровати, до середины дня. Он не прилагал никаких усилий, чтобы контролировать свое пьянство. На самом деле, единственные усилия, которые он вообще предпринял, были направлены на то, чтобы раздобыть полный запас спиртного. Как мы позже выяснили, он даже стал донором крови, чтобы добывать деньги на выпивку. Он стал сдавать кровь так часто, что в банке крови даже поставили метку напротив его имени, чтобы не позволять ему превышать безопасную для здоровья норму.
Как только мы вернулись домой, я сказал Джеффу, что с его жизнью пора что-то предпринять. Колледж не подходил – ну хорошо. Тогда у него было всего два варианта выбора. Он должен был либо устроиться на работу, либо поступить на военную службу.
Однажды утром я подвез Джеффа до торгового центра «Саммит-молл», откуда он мог отправиться либо в государственную службу занятости, либо, возможно, в любое другое место, где могла быть вакансия.
Я уже смирился с тем, что Джефф закрывал перед собой одну дверь за другой. Перед ним оставалось не так много возможностей, но все еще можно было найти открытую дверь, ту, которая позволила бы ему жить жизнью, имевшей для него смысл; которая позволила бы жить достойно, безопасно, возможно, даже получая от жизни удовольствие и сохраняя самоуважение.
В течение следующих нескольких дней я забирал Джеффа из торгового центра ближе к вечеру. Иногда он казался вполне нормальным, иногда было видно, что он пьянствовал весь день. Его глаза блестели, он еле стоял на ногах и на вопросы отвечал невнятным бормотанием. Однажды он подошел к моей машине мертвецки пьяным. Я понял, что просто не смогу привезти его домой в таком состоянии – Шари уже достаточно натерпелась. К тому времени мы были женаты совсем недолго, и Джефф сделал эти первые месяцы серьезным испытанием. Я понял, что пришло время сказать «стоп».
И вот я сказал «стоп». Я сказал ему, что не отвезу его домой пьяным – с меня хватит. Сказал, что он должен оставаться в торговом центре, пока не протрезвеет. Как только он протрезвеет, то позвонит мне, и я приеду и заберу его. Затем я оставил его там, на парковке торгового центра, поехал домой и стал ждать звонка.
Но звонок так и не прозвучал. В десять вечера того же дня я поехал обратно в торговый центр. Все магазины были закрыты, и Джеффа нигде не было видно. Я вернулся домой и позвонил в полицию. Потребовался всего один звонок, чтобы найти моего сына. Его задержали несколько часов назад, арестовали по обвинению в пьянстве и хулиганстве и отправили в тюрьму.
Я отправился прямо в полицейский участок и внес залог. По дороге домой Джефф сидел тихо, низко опустив голову. Дома он извинился передо мной и Шари, а затем снова ушел в одиночество своей спальни.
Утром я поставил ультиматум. Джефф отказывался записаться на встречи «анонимных алкоголиков» и отказывался устраиваться на работу. Последние возможности закрывались перед ним, оставалась только одна. Я прямо сказал своему сыну, что пришло время наладить его жизнь. Я видел, что он, по сути, не функционировал в окружающем мире, и поэтому ему нужен был отдельный, менее открытый мир. Пришло время для последней двери, все еще открытой для него.
Джефф вступил в армию Соединенных Штатов в январе 1979 года. Я сам отвез его на призывной пункт. Я уже поговорил с сержантом-вербовщиком и договорился о собеседовании. По дороге Джефф казался смирившимся, хотя и не совсем грустным. Оказавшись на призывном пункте, он словно на автопилоте заполнил необходимые бланки.
К концу января Джефф уехал. Мы попрощались там же на призывном пункте. Он казался напуганным – больше, чем когда-либо. Он знал, что теперь его ждет совсем другая жизнь, более суровая, более требовательная. Образ жизни, не допускающий ни одной зависимости – ни алкоголизма, о котором я уже знал, ни другой, более темной и гораздо более кошмарной, которую Джеффу удалось полностью запереть в себе.
Я не видел Джеффа шесть месяцев. Когда мы снова встретились, в его преображение было трудно поверить. Джефф, которого я подобрал на автобусной станции в центре Акрона, разительно отличался от испуганного мальчика, которого я оставил на призывном пункте. Этот новый, полностью обновленный Джефф был красивым, широкоплечим молодым человеком, который лучезарно улыбался, выходя из автобуса. Его волосы были коротко подстрижены, одежда опрятна и аккуратна. Возможно, что еще важнее, в его дыхании не было даже намека на алкоголь. Он пробыл у нас с Шари не более пары недель. Впервые в своей жизни он, казалось, стремился быть полезным. Он помогал мне колоть и складывать дрова. Он сгребал листья и подбирал упавшие ветки. Когда мы не работали, мы играли в теннис или готовили на улице. На гриле он готовил гамбургеры и стейки. На протяжении всего этого времени у него была яркая, уверенная в себе улыбка.
А неподалеку, на вершине холма, в ливневой канализации лежало расчлененное тело его первой жертвы, все еще не тронутое и не обнаруженное. Никто бы не опознал в аккуратном и жизнерадостном молодом человеке, который сидел напротив меня за ужином, с гордостью рассказывая о своей службе в армии, жестокого убийцу.
В течение всех двух недель, что Джефф оставался с нами дома, я видел только положительные изменения, произошедшие с ним: то, как свободно он говорил, как его глаза смотрели на меня с неожиданной открытостью. Я помнил угрюмую фигуру, которая сутулилась в моей гостиной и угрюмо тащилась в свою комнату, и потому позволил себе думать, что того Джеффа выправила суровость армейской подготовки.
Две недели побывки закончились быстро. Время пролетело в веселой и непринужденной атмосфере. В последний день я отвез его на автобус до Кливленда. Оттуда ему предстояло отправиться в Германию. На этот раз Джефф сидел на пассажирском сиденье, подняв голову и твердо посмотрев в глаза. Весь страх и ужас, которые я видел при нашем расставании, исчезли. Когда мы приехали, он обнял меня и вошел в автобус. Автобус тронулся, а он махал из окна рукой на прощание.
Следующие два года мы получали от него мало писем. Шари часто писала ему, присылала фотографии дома, сада, описывала все, что у нас происходило. Но Джефф никогда не был большим писателем, и меня не удивило, что мало слышали от него в ответ. Звонил он один или два раза.
Казалось, ему все нравится. Я уверил себя в том, что где-то в Германии «новый» Джефф жив-здоров и все еще работает над созданием достойного будущего для него самого. Когда я думал о нем, я видел его в военной форме и думал об этой форме как о спасении. Армия привнесла порядок в его глубоко хаотичную жизнь, и я надеялся или, возможно, даже позволил себе поверить, что в этом порядке Джефф действительно нашел дом.