В конце февраля 1990 года я узнал, что Джеффа собираются досрочно освободить, поскольку он отсидел десять месяцев из своего двенадцатимесячного срока. Следующие несколько лет он будет находиться на испытательном сроке, но, за исключением случайных визитов к своему надзирателю, Джефф будет совершенно свободен.
Джефф вышел на свободу в следующем месяце. Он вернулся в дом моей матери в Вест-Эллисе, но не было никаких сомнений в том, что он не может оставаться там бесконечно. Она становилась старой и все более слабой, так что Джеффу необходимо было найти собственное жилье.
Он нашел его в Оксфордских апартаментах на 25-й Северной улице. Номер его квартиры был 213, и он был должным образом одобрен сотрудником службы пробации Джеффа.
На выходные перед Днем благодарения 1990 года[15] мы с Шари навестили его в новом жилище. Мы нашли квартиру чрезвычайно аккуратной и упорядоченной. Меблирована она была скудно: владелец квартиры предоставил только бежевый диван и кресло. Кухня и гостиная были объединены, и Джефф с гордостью открыл дверцу холодильника, чтобы показать, насколько чисто внутри. Единственной странностью на кухне было то, что он купил отдельную морозилку.
– Зачем она тебе? – спросил я.
– Экономия, – ответил Джефф. – Когда будет распродажа, я смогу запастись продуктами.
Во всяком случае, это показалось мне разумной идеей, и я продолжил осмотр.
Короткий коридор вел в ванную и спальню, отделенную от гостиной раздвижной дверью, запертой на замок.
– А это зачем? – спросил я.
– Безопасность, – ответил Джефф. – Район не очень спокойный.
Он провел меня в спальню. Там была пара черных торшеров, телевизор и компьютер.
– Выглядит хорошо, Джефф, – сказал я.
Он гордо улыбнулся.
На обратном пути в гостиную Шари зашла в ванную и отдернула занавеску. Два черных полотенца аккуратно висели над безупречно чистой ванной.
Месяц спустя, во время рождественских каникул, я навестил Джеффа во второй раз. На этот раз со мной в Вест-Эллис поехал Дейв, и я хотел показать ему квартиру брата. Джефф провел нас обоих по квартире, и выглядела она примерно так же, как на День благодарения. Единственной новинкой была навороченная электронная система безопасности. Над дверью была установлена камера и сигнализация, которая, по словам Джеффа, издает «оглушительный» звук, если кто-то ворвется в квартиру.
– Да ты серьезно относишься к безопасности, – заметил я.
Он замялся, подыскивая объяснение.
– Ну, – сказал он наконец, – здесь происходит много грабежей, и я беспокоюсь, что вломятся и ко мне.
На День благодарения мы с Шари поехали в Вест-Эллис, чтобы провести выходные с моей матерью. Джефф должен был присоединиться к нам там, но очень опаздывал. Пока мы ждали, я достал видеокамеру и заснял на память короткий разговор с мамой. Затем она повела меня на экскурсию по дому, застенчиво улыбаясь, пока камера фиксировала ее на пленку. Она показала мне разные комнаты, затем повела меня вниз, в подвал. Пока она говорила, моя камера блуждала вдоль дальних стен подвала, мимо полок с хранящимися товарами и даже двери под лестницей, все так же плотно закрытой, как и несколько месяцев назад, когда я спустился в подвал, чтобы найти причину странных запахов, постоянно проникавших в дом. В тот день никаких запахов не было. Довольно давно уже не было никаких запахов. Они прекратились с Джеффом.
Джефф приехал ближе к середине субботы. Он был очень аккуратно одет, его волосы были свежевымыты. На нем были большие очки и матерчатая куртка, которую он отказывался снимать, хотя в доме было очень тепло.
– Ничего, я так посижу, – повторял он. – Я все равно скоро выйду покурить.
Я взялся за камеру и начал снимать сына. Через объектив я увидел красивого молодого человека, который сутулился в большом мягком кресле всего в нескольких футах от меня.
Он несколько раз улыбнулся и рассказал о своем новообретенном интересе к аквариумным рыбкам. Он вежливо отвечал на мои вопросы, а в какой-то момент даже сел на пол и поиграл с оранжевым полосатым котенком моей мамы. Казалось, он держит свою жизнь под контролем.
Теперь, смотря это видео, я вижу гораздо больше, чем мог бы видеть раньше. В кресле Джефф сидит, закинув ногу за ногу. При каждом упоминании о его квартире его нога слегка дергается. При каждом упоминании о том, что я или кто-то еще из членов семьи может заглянуть к нему в гости, он дергается. При каждом упоминании о том, что он делает сейчас, о том, как продвигается его работа, о том, что он делает в свободное время, он дергается. Что-то в его отстраненном, полумертвом взгляде говорит: «Если бы ты только знал».
22 июля 1991 года я несколько раз звонил Джеффу домой. Мама не смогла до него дозвониться, а он в тот день пропустил обещанный визит к ней домой. На следующее утро, 23 июля, я снова набрал его номер. Было около девяти утра. Телефон прозвонил несколько раз, прежде чем кто-то наконец снял трубку. На другом конце провода я услышал мужской голос, но это был не Джефф.
– А Джефф там? – спросил я.
– Джеффри Дамер? – спросил мужчина.
– Он самый.
– Нет, его сейчас здесь нет, – сказал мужчина настороженным голосом, как будто опасался чего-то.
– Где Джефф? – спросил я.
– Его здесь нет, – повторил мужчина, все еще очень осторожно. – Кто это?
– Я отец Джеффа.
Я услышал, как у него перехватило дыхание:
– Вы отец Джеффри Дамера?
– Да, – сказал я ему. – Где Джефф?
– Ну, вашего сына сейчас здесь нет.
– Где он сейчас?
– Кто-нибудь позвонит вам, мистер Дамер.
– Позвонит мне? О чем это?
– Вам позвонит детектив.
– Детектив? – переспросил я. Неужели Джефф снова влип в неприятности? Набедокурил по пьяни или, что еще хуже, растлил еще одного подростка? – О чем вы?
Именно тогда человек на другом конце провода наконец сказал мне, кто он такой – сотрудник полицейского департамента Милуоки. Он колебался всего мгновение, затем сказал как отрезал:
– Мы расследуем убийство, мистер Дамер, – сказал он.
– Убийство? – спросил я. Я внезапно понял, что вот-вот получу худшую новость, которую когда-либо может получить родитель: кто-то убил его ребенка.
– Убийство?.. – повторил я. – Вы хотите сказать, что Джеффа…
– Нет, не Джеффа, – быстро ответил мне мужчина. Имя моего сына он выплюнул как какое-то грязное, мерзкое ему самому ругательство. – Ваш Джефф жив и здоров.
Часть вторая
Прошло много месяцев после того, как Джеффа уже отправили в тюрьму, и в конце долгого рабочего дня я решил сделать перерыв, сходив в кино. Мы с Шари выбрали фильм практически наугад – листали местную газету, пока не наткнулись на рекламу, которая вроде бы предполагала, что этот конкретный фильм будет более успокаивающим, чем обычная голливудская жвачка для мозгов. На рекламном постере был изображен прекрасный горный пейзаж: в лесистой долине тек сверкающий ручей, а посреди ручья одинокий мальчик ловил рыбу нахлыстом, и его леска описывала широкую дугу над водой. Фильм назывался «Там, где течет река».
Как оказалось, фильм был о своенравном сыне, умном симпатичном мальчике, который сбился с пути, несмотря на все усилия тех, кто его любил, особенно его брата и родителей. В двух случаях во время фильма персонажи очень многозначительно подчеркивают, что трагедия жизни заключается в том, что мы, кажется, не можем достучаться до самых близких нам людей.
Сидя в забытьи, глядя на экран и жуя попкорн, мне и в голову не приходило, что эта ужасная правда применима ко мне. Позже, когда я осознал параллели, я даже не мог вспомнить конкретные сцены, и, конечно, у меня и в мыслях не было, что своенравный сын в фильме может изображать Джеффа или что несчастный отец может быть мной.
Мы вернулись домой из кинотеатра и приготовились ко сну. Лампочка на автоответчике мигала, поэтому я включил его, чтобы прослушать сообщения. Одно из таких сообщений было типичным телефонным хулиганством, к которым я уже почти привык. Какой-то подросток, копируя голос из фильмов ужасов, проскрипел: «Я Джеффри Дамер, и я приезжаю домой на выходные».
Другое сообщение было от женщины. Она звонила и раньше, я узнал ее голос по характерному южному акценту. Она отчаянно пыталась получить информацию о Джеффе. Мы с Шари всегда отказывались с ней разговаривать, но она настаивала.
– Вы знаете, кто я, – сказала она, и в ее голосе сквозила жуткая мольба. – Пожалуйста, возьмите трубку.
Никого не было дома, чтобы взять трубку, и мы бы все равно не ответили ей, даже если бы были дома. Из-за этого она продолжила тихим, призрачным голосом:
– Пожалуйста, возьмите трубку. Пожалуйста, возьмите трубку. Пожалуйста, возьмите трубку. Пожалуйста, возьмите трубку.
Это продолжалось почти минуту, умоляющий голос эхом отдавался в моей гостиной.
Но я не мог взять трубку. И я имею в виду не просто телефон. В более широком смысле я не мог «брать» ничего, что каким-либо образом связывало меня с Джеффом, кроме того, что биологически я был его отцом, который будет выполнять свой долг по отношению к нему, сколько сможет. Я навещал его в тюрьме и отвечал на его телефонные звонки по выходным. Время от времени я посылал ему немного денег, чтобы он мог купить всякие вещи, которых не было в тюрьме. Я бы справился с любыми мелкими проблемами, которые у него могли возникнуть. Я бы постарался подбодрить его, постарался бы помочь ему максимально использовать свою жизнь. К тому времени эти несколько простых вещей стали тем, к чему свелось мое отцовство, – набором рутинных и относительно нетребовательных задач.
И вот, как я понял – хотя в некоторых случаях я не осознавал этого до тех пор, пока не прошло много месяцев после суда и тюремного заключения Джеффа, – я все еще не мог столкнуться с более глубокими и пугающими деталями моих отношений с сыном. Я все еще был сбит с толку его действиями, но у меня не было желания останавливаться и изучать их. Конечно, я не чувствовал себя обязанным это делать.