Что касается самого Джеффа, тогда я все еще не мог поверить в его кровожадность. Даже не пытался. На самом деле, мои мысли почти никогда не возвращались к этой части его жизни. Вместо этого, когда я вообще думал о нем, это был живой маленький мальчик, застывший в своей невинности, живший в далеком прошлом.
Но даже когда я думал о нем как о человеке, заключенном, убийце, мне казалось, что мой сын очень далеко от меня. Он был далеко в смысле расстояния, которое физически разделяло нас, – что очевидно; но он так же был далеко по своему характеру и личности, что, как мне казалось, было не менее очевидно. В обоих этих смыслах он был там, где я хотел его видеть. В безопасности. Далеко, где-то очень далеко.
Ибо темная сторона моего отцовства все еще была мне недоступна.
Четырнадцатилетний Джефф дурачится на камеру в бассейне
Глава восьмая
В середине утра 23 июля я позвонил своей матери в Вест-Эллис, чтобы сообщить, что дозвонился до Джеффа и с ним явно что-то случилось. Я не знал точно, что произошло, но с уверенностью мог сказать, что он влип в какие-то неприятности. Я сказал ей, что, когда я звонил Джеффу домой, трубку взял офицер полиции Милуоки. Я добавил, что этот же полицейский сказал, что расследует убийство, но отказался сообщить мне что-либо еще. Вместо этого он велел мне ждать более позднего звонка.
К моему удивлению, моя мать сообщила, что полиция Милуоки была в ее доме в тот самый момент и что они тщательно обыскивали его, поднимаясь и спускаясь по лестнице в подвал и внимательно изучая комнату Джеффа.
– Почему? – спросил я. – Что они ищут?
Мама этого не знала.
– Разве они тебе ничего не сказали? – спросил я.
Мама казалась ошеломленной, ее ответ был невнятным. Было очевидно, что она знала не больше моего о том, что на самом деле ищет полиция, и даже о том, какое преступление она расследует.
Однако одна вещь мне сразу же стала ясна. Если полиция расследует убийство, а Джефф все еще жив, то вполне возможно, что он и есть объект расследования. В этот момент я впервые начал рассматривать тот факт, что мой сын, в конце концов, был не жертвой преступления, не тем, кто был убит, а убийцей.
Эта мысль подтвердилась почти сразу же. На связь вышел офицер полиции, заместитель начальника департамента полиции Вест-Эллиса Роберт Дьюс. Он представился и спросил, кто я такой. Я рассказал ему, и тогда он сообщил мне, что не рассказал моей матери всего об этом деле, потому что нашел ее, по его словам, «несколько ошеломленной».
– Что вообще происходит? – спросил я. – Чем именно вы заняты?
– Мы проводим расследование убийства совместно с полицейским департаментом Милуоки.
– Но Джефф не живет с моей матерью.
– Да, я знаю.
– Значит, это расследование связано с Джеффом?
– Да, это так.
– Вы имеете в виду, вы считаете, что он мог кого-то убить?
– Да, это то, что мы расследуем.
Несмотря на то что такая возможность быстро пришла мне в голову всего несколько секунд назад, я тем не менее был ошеломлен резкостью ответа полицейского. На мгновение я был не в состоянии даже полностью осознать всю серьезность того, что мне только что сказали.
– То есть Джефф арестован? – спросил я.
– Да, так и есть.
– За убийство?
– Боюсь, что так, мистер Дамер.
Если бы заместитель начальника полиции Дьюс сказал мне, что мой сын был убит, у меня могло бы возникнуть внезапное видение его как жертвы убийства, мертвого от чьих-то рук; образ его тела, распростертого в переулке, или в спальне, или в каком-то смутном пейзаже, смутно возникшем в моем воображении. Зная Джеффа с той стороны, с которой его знал я, я смог бы принять такую возможность гораздо быстрее. Его застенчивость, пассивность, низкая самооценка – все это делало его подходящим на роль жертвы гораздо лучше, чем любой другой сценарий убийства, который я мог себе представить. Его новая квартира находилась не в самом безопасном районе, и я знал, что он опасался ограбления, вполне вероятно, потому, что его уже грабили. Я бы с легкостью мог представить, как он возвращается домой поздно вечером, возможно, пьяный и шатающийся, – готовая мишень для ограбления. Я также знал, что в прошлом Джефф становился агрессивным в состоянии алкогольного опьянения и мог попытаться напасть на грабителя, что, возможно, легко закончилось бы смертью.
Но мне сказали совсем иное: что это мой сын кого-то убил. Как бы легко ни было представить его мертвым, я обнаружил, что невозможно представить его убийцей, темной неуклюжей фигурой, вооруженной ножом или пистолетом. Джефф, которого я знал, был слишком мягким, обычно пассивным, гнев в нем раскручивался слишком медленно, чтобы в коротком конфликте он мог впасть в состояние аффекта. Я видел в нем только человека, которого легко можно было представить в роли несчастной жертвы. В сценарии убийства для него попросту не находилось роли.
Я сразу же позвонил Шари, но ее на работе не было. Несколько следующих часов я так и не сумел дозвониться до нее. Тем временем я набрал номер Джеральда Бойла. Ранее он представлял интересы Джеффа в деле о растлении малолетних, и я подумал, что у него может быть какая-то информация о расследовании.
Бойл ответил, и он был взвинчен.
– Лайонел, я пытался дозвониться до тебя, – сказал он. – Мне названивали все утро.
– Кто тебе названивал?
– Газетчики. Телевизионщики. Вся пресса.
– Телевизионщики? Какого черта им надо?
– Они пытаются выяснить все о Джеффе.
– Что значит о Джеффе? Что происходит? Никто не сообщил мне никаких подробностей.
– Мне позвонили из полиции, – продолжил мистер Бойл. – Джефф был арестован за покушение на убийство.
Я был сбит с толку, даже почувствовал некоторое облегчение. Покушение на убийство было гораздо менее серьезным преступлением, чем убийство. Возможно, полицейский в доме моей матери все неправильно понял.
Но это было облегчение, которое быстро исчезло. Торопливо, короткими, отрывистыми фразами Бойл описал ситуацию, которая ни в малейшей степени не подходила для обвинения в покушении на убийство. Было ясно, что он просто ошибся в словах и что Джефф не «покушался» на убийство, а совершил его.
– Они нашли части тел в квартире Джеффа, – сказал он. – Много. Они принадлежат разным людям.
– Разным?
– Точно больше одного, – сказал Бойл. – Никто не знает, сколько их. Может быть, трое, может, больше. Полиция также нашла несколько удостоверений личности в квартире Джеффа. Очевидно, молодые люди, – на мгновение он, казалось, был ошеломлен самой информацией, которую выдал. – Я не могу поверить, что это тот самый Джефф, которого я знал. Вы когда-нибудь разговаривали с его надзирателями по условно-досрочному освобождению?
– Да.
– Они не заметили в нем ничего подобного? Не предполагали, что он может сделать что-нибудь вроде этого?
– Насколько мне известно, нет.
В голосе Бойла звучало недоверие, но он быстро перешел к следующему пункту.
– Хорошо, дайте мне еще час, и я постараюсь получить больше информации от полиции.
Следующие два часа Бойл звонил в полицию несколько раз, но так и не смог пролить свет на ситуацию Джеффа. Таким образом, когда я наконец добрался до Шари, у меня было не больше информации, чем утром.
Ранее в тот день мы уже говорили с ней о Джеффе после первого разговора с полицейским в его квартире. Мы оба согласились, что Джефф, вероятно, снова попал в беду из-за растления. Это серьезное обвинение, очень серьезное… но ничего даже близко похожего на то, что вывалил Бойл.
– Полиция интересуется Джеффом из-за убийства, – сказал я ей.
– Самоубийства? – ошарашенно переспросила Шари. Мысль о том, что мой сын мог быть причастен к убийству, не помещалась в ее голове. – Джефф пытался покончить с собой?
– Нет, – сказал я и повторил медленно: – Убийства.
Затем я добавил единственную деталь, которая могла бы быть более шокирующей.
– Больше, чем одно. По крайней мере три.
Три.
Три убийства.
По крайней мере.
Что делает отец с такой информацией?
Я сделал то, что делал всегда. Погрузился в странную тишину, которая не была ни сердитой, ни угрюмой, ни печальной, а просто оцепенением, ужасной, невыразимой пустотой. Ошеломленный и неспособный справиться с мыслями, которые вихрем проносились в моей голове, я машинально вернулся к рутинной задаче, которую выполнял непосредственно перед звонком моей матери, в данном случае редактированию методов анализа для кремнезема. Послушно, тщательно, с глубочайшей концентрацией я сосредоточился на вопросах химической методологии.
У меня кружилась голова от всего, что мог натворить мой сын, от всех оставшихся без ответа вопросов о его преступлениях или даже от причудливого видения множества полицейских чиновников, роящихся в доме моей матери, но я настойчиво возвращался к единственному островку стабильности и предсказуемости в моей жизни: убежищу моей лаборатории.
В течение всего этого долгого дня я никому не рассказывал о том, что случилось с Джеффом. Вместо этого я просто старался сохранять спокойствие, вести себя так, как будто ничего не произошло. Вокруг меня мои коллеги смеялись, шутили и занимались своими обычными делами. Мой коллега по офису рассказывал о некоторых результатах аналитических отчетов, спрашивал, были ли готовы конкретные образцы или нет. Я отвечал на его вопросы с твердым профессионализмом, который в тот момент казался единственной бесспорно надежной чертой моей жизни.
Следующие несколько часов мой внутренний мир приобрел зловещую атмосферу темной и отчаянно охраняемой тайны. Однако это было не новое для меня чувство – с годами я к этому привык. В 1988 году, когда Джеффа арестовали за растление малолетних, я также держал это в секрете. Я также скрывал все остальное, что узнал после этого. Я держал в секрете предыдущий арест Джеффа за непристойное поведение. Я скрывал его гомосексуальность, его пристрастие к порнографии, его кражу манекена из универмага, все держал в секрете. Я сам не замечал, как умолчание начало окутывать мою жизнь, превращая самую глубокую ее часть в эдакий тайник в подвале.