Во-первых, его осанка и общая манера держаться радикально изменились между десятью и пятнадцатью годами. Неуклюжий мальчик исчез, и его место заняла странно жесткая и негибкая фигура. Его ноги, казалось, сцеплялись в коленях, походка была вечно напряженная, он ходил шаркая.
В тот же период он становился все более застенчивым, и когда к нему подходили другие люди, делался очень напряженным. Часто он хватал маленькую палочку или травинку и начинал нервно наматывать ее на пальцы. Словно при общении он постоянно нуждался в некоем якоре… или оружии?
Все чаще и чаще он оставался дома, один в своей комнате, или смотрел телевизор. Его лицо было пустым, и он в какой-то степени производил впечатление человека, который ничего не умеет делать, кроме как хандрить, бесполезный и отстраненный.
Много раз я пытался вытащить его из этой трясины – трясины его собственной бездеятельности – только для того, чтобы обнаружить, что его интересы ограниченные и отрывочные, что он ни на чем не останавливается надолго. В разное время он пробовал играть и в футбол, и в теннис, но в конце концов забросил и их.
В то время мы жили в большой лесистой местности, и поэтому, после того как ни теннис, ни футбол не смогли привлечь Джеффа, я решил, что он, возможно, предпочтет более уединенное времяпрепровождение. Я купил ему профессиональный лук и стрелы, установил мишень на одном из широких открытых полей и научил его стрелять. Поначалу он, казалось, заинтересовался этим видом спорта, и мы часто ходили вместе на стрельбу по мишеням. Но вскоре – предсказуемая закономерность – он забросил и это увлечение. Лук и стрелы пылились в дальнем углу его шкафа, в то время как Джефф лежал на кровати или бесцельно бродил по дому.
К двенадцати Джефф отказался от большей части обычных подростковых привычек. Он очень мало интересовался спортом, еще меньше – академическими занятиями по химии или биологии. Хотя школьная поездка бойскаутов в Нью-Мексико, по-видимому, заинтриговала его, он не пытался остаться в скаутах по возвращении домой.
К пятнадцати Джефф потерял интерес ко всему, с чем я его познакомил. Он, как и всегда, казался застенчивым, но выглядел еще менее уверенным в себе. За это время я обнаружил, что в какой-то степени могу отождествить себя с Джеффом. Я узнавал некоторые эпизоды моего собственного детства в том, через что он проходил. Иногда я чувствовал себя обделенным, особенно когда некоторые из моих друзей начали ходить на свидания. Как и Джефф, я казался довольно замкнутым. Но в отличие от меня, Джефф, казалось, не имел способности интересоваться даже самыми случайными вещами. Он никогда не читал ничего, кроме книг, которые ему задавали в школе, научной фантастики и книги Альфреда Хичкока «Страшилки для детей». Хотя какое-то время он участвовал в школьном оркестре, он не проявил заинтересованности ни к музыке, ни к искусству. Хуже того, ему были безразличны другие люди. И хотя он считал соседского мальчика Грега своим самым близким другом, пока они не разошлись в возрасте пятнадцати лет, у него совсем не складывались отношения с одноклассниками.
Из-за всего этого я ясно видел, что мой собственный подростковый опыт очень похож на опыт Джеффа, и меня поразило, что в какой-то момент моего детства я столкнулся с чем-то, что помогло мне избавиться от моей застенчивости, укрепив мою уверенность в себе. В то время я думал, что такой подход, возможно, сработает и для Джеффа.
Я предложил ему бодибилдинг. Я подумал, что если бы он мог лучше выглядеть и ощущать себя внешне, то, возможно, стал бы менее изолированным в социальном плане. Это в значительной степени сработало для меня, и я надеялся, что это поможет и ему.
Однажды днем я вкинул эту идею в разговор с Джеффом. Он сразу загорелся этой задумкой. Несколько дней спустя я принес ему изометрический тренажер «Буллворкер» для силовых упражнений и показал, как им пользоваться. Слушая мои инструкции, он выглядел куда более вовлеченным, чем я видел его за долгое время.
Следующие несколько недель я, проходя мимо, часто мельком видел, как Джефф, распростершись на полу своей комнаты, сосредоточенно работает на тренажерах. В остальное время дверь в его комнату была закрыта, но я слышал, как Джефф шумно дышит за ней, усердно занимаясь на своей новообретенной игрушке.
Тренажер удерживал внимание Джеффа в течение доброго года и позволил ему хорошо подкачаться, но со временем и он был заброшен, присоединившись к теннисной ракетке, футбольному мячу и луку со стрелами, лежащим в темном шкафу.
Теперь, когда я думаю об этих выброшенных вещах, они приобретают для меня глубокое метафорическое значение. Это небольшие и в конечном счете безрезультатные пожертвования, которые я сделал в надежде приобщить своего сына к нормальной жизни. Когда я вспоминаю их, то мне они видятся практически артефактами разрушенной жизни, курьезами, объединенными не чем иным, как глубокой, непреходящей печалью. Ибо того Джеффа, который мог бы увлечься этими вещами, уже не существовало.
И вот, в течение следующих нескольких лет, вместо того чтобы уделять время каким-либо интересам и занятиям, которые я наивно предлагал ему, мой сын нашел себе свои собственные. Постепенно, без моего ведома, его увлечение костями перерастало в полномасштабную подростковую одержимость. Как я впервые узнал на суде в феврале 1992 года, он стал разъезжать на велосипеде по близлежащим улицам нашего района, снабженный запасом пластиковых мешков для мусора, с помощью которых собирал останки сбитых машинами животных, которых находил по пути. Он хотел собрать их, чтобы создать собственное частное кладбище, сдирал плоть с их гниющих тел и даже насадил собачью голову на кол.
Когда я впервые услышал об этом на суде, я поразился, почему никто из соседей не упомянул мне хотя бы об одном из этих инцидентов. И что еще более загадочно, почему я сам ничего не обнаружил? Много месяцев спустя после суда я узнал, что «кладбище» находилось на небольшом холмике в лесу на территории соседского участка через дорогу и что голова собаки, насаженная на кол, стояла в уединенном месте в лесу к юго-западу от нашего участка, через два соседских.
Как личность, Джефф стал пассивным, одиноким, невыразимо изолированным человеком. У него не было друзей ни среди мужчин, ни среди женщин. У него не было никаких отношений, кроме самых случайных и удобных. В мире за пределами его сознания все виделось ему скучным и плоским, и все его разговоры с людьми свелись к практике отвечать на вопросы едва слышными односложными ответами. Лицо парня, который сидел напротив меня за обеденным столом, теперь украшали очки, глаза были тусклыми, рот неподвижно сжат, а он сам погружался в кошмарный мир невообразимых фантазий.
В ближайшие годы эти фантазии начнут одолевать его. Его будут преследовать видения убийства и расчленения. Мертвые тела в их посмертной неподвижности станут основными объектами его растущего сексуального желания. В подростковом возрасте его неспособность говорить о таких странных и тревожных понятиях все больше и больше разрывала его связи с внешним миром.
Но все, что я действительно заметил в годы юности моего сына, – это его растущую замкнутость и отчужденность. Он делал только то, что должен был делать в школе, и не проявлял ни интересов, ни амбиций. В то время как другие планировали поступить в колледж или сделать карьеру, Джефф казался совершенно отстраненным. Он никогда не говорил о будущем, и теперь я думаю, что он никогда не верил, что оно у него действительно есть. В любом случае он казался совершенно немотивированным, временами почти инертным, и я могу только представить, что, учитывая невыразимые видения и желания, которые начали переполнять его в то время, он, должно быть, стал считать себя стоящим совершенно вне человеческого сообщества, вне всего, что было нормальным и приемлемым, вне всего того, о чем можно было бы говорить с другим человеческим существом. В глубине души он уже сам заключил себя в тюрьму и выделил камеру для смертников.
Но видимые проявления духовного и эмоционального падения Джеффа были незначительными по сравнению с его глубиной. Не было ни криков в ночи, ни бессвязной речи, ни мгновений кататонической пустоты. Он не слышал и не видел того, чего там не было. Он никогда не взрывался внезапно, никогда даже не повышал голос ни от страха, ни от гнева. Если бы он сделал что-нибудь из этого, тогда я мог бы почувствовать, как глубоко он погрузился в свое безумие, и, почувствовав это, я мог бы не только каким-то образом спасти его, но и всех остальных, кого он уничтожил.
Но вместо того чтобы демонстрировать какие-либо явные проявления психического заболевания, Джефф просто стал более тихим и замкнутым. Наши беседы сводились к сеансам вопросов и ответов, которые на самом деле вовсе не были разговорами. В них не было ни общения, ни дебатов, ни ощущения получаемой или передаваемой информации. Он никогда не спорил, но и никогда не казался полностью согласным с чем-либо. Как будто для него больше ничего не имело значения: ни школьная работа, ни социальные отношения в школе или вне ее. Но и формой бунта это не было тоже. Бунт, восстание потребовали бы некоторой доли веры, некоторого выражения его личных убеждений. Но Джефф был выше бунта, и у него не было вообще никаких убеждений. Бывали моменты, когда я мельком видел его одного в его комнате, или сидящим перед телевизором, и мне казалось, что он вообще не умеет думать.
О нет, он умел. Еще как. И теперь я знаю, о чем именно. И я также знаю, что все те вещи, которые занимали главное место в сознании моего сына в те годы, были, по сути, непередаваемы ни мне, ни кому-либо другому. Даже если бы у Джеффа был друг, он не смог бы признаться ему в странных и жестоких побуждениях, которые занимали его разум. Как мог подросток признаться, возможно, даже самому себе, что пейзаж его развивающейся внутренней жизни превратился в бойню, в морг?
И вот мой сын со своим смятением и горем обрел нового собеседника. Он пришел туда, куда до него пришли миллионы других, ища утешения или забвения, как, должно быть, искал их и он. Он пришел к бутылке. К тому времени, когда он окончил среднюю школу, он был законченным алкоголиком. Это, однако, было мне совершенно неизвестно. Поглощенный продолжающимся распадом моего брака, а также своими обязанностями на работе, я совершенно не обращал внимания на пьянство Джеффа. Теперь я знаю, что он брал спиртное в доме соседа и большую часть времени пил тайком. Я знаю, что он скрывал от меня свое пьянство, как это и сделал бы любой мальчишка. Более того, я часто был занят Дейвом, моим вторым сыном, а первенец все чаще ускользал от меня. Его фигура уменьшалась передо мной как личность, даже по мере того как он физически взрослел.