Солнце грело мне шею, пока я шел к тому месту, где меня ждали Джон и Эдвард. Я присвистнул, кивнув им, когда подошел. За время двухмесячного пребывания в Дубае они успели загореть. Ну, Эдвард загорел. Джон просто покраснел.
Джон похлопал меня по плечу.
— Ты хорошо выглядишь.
— Правда? — Я поднял бровь и начал спускаться по тропинке к действительно пустому пруду. Из зияющей дыры прорастали клочья уродливой грязи и сорняков.
— Так и есть. — Эдвард обогнул меня с другой стороны. — Менее уставший.
— Хм. — Я кивнул, впервые осознав, что, несмотря на мои ночные загулы с Брайар, за последние несколько недель я спал больше, чем за последние пятнадцать лет.
Когда тебе в последний раз снился кошмар?
Мы втроем шли по изрытой яме размером с кратер, пока я пытался выторговать себе выход из гребаного лыжного парка, который должен был открыться посреди нашего дубайского курорта, пока Брайар не отхватила мне яйца за то, что я разрушал планету.
Джон и Эдвард начали переговариваться между собой, обсуждая акционеров и рыночную траекторию. Но в основном, как я понял, они ненавидели тот факт, что посвятили два месяца своей жизни проекту, который я хотел списать в утиль.
Джон, которому было около двухсот лет, с каждым шагом втыкал свою трость в землю.
— Мы видим, куда дует ветер, и в Дубае есть большой интерес к подобным площадкам.
— Да, мне все равно, — признался я, устремив взгляд на кого-то, сидящего в гольф-каре. — Тебя не будет здесь, когда этот мир рухнет. Ты же не против нагадить на него.
— Тебя тоже не будет, сынок. — Эдвард, шестидесяти с лишним лет, лис из частного капитала, усмехнулся. — Ты не так уж молод.
— Ты прав. — Я попятился, осознав, что у женщины на гольф-каре белоснежные волосы, а не клубнично-блондинистые. Не то чтобы я уже не знал, что Брайар сейчас на встрече с Даллас. — Но мои дети будут.
С каких это пор ты заботишься о своих детях, которых еще даже не существует?
С тех пор, как мысль о них стала реальностью. Боже, у меня все было плохо. Мне нужно было как можно скорее собраться с мыслями.
— При всем уважении, если ты не будешь гадить по всей планете, это сделает кто-то другой. Все дело в деньгах. — Эдвард фыркнул. — Не пытайся быть монашкой в борделе.
Мы направились к парковке. Я знал, что не смогу воззвать к их совести, потому что у них ее нет, поэтому решил замять этот разговор.
— Это правда, что я не могу контролировать поступки других людей. — Я остановился возле их Maserati и Ferrari. — Но я могу контролировать свои собственные, и я решил не опускаться до поведения жадного нефтяника. Так что нет, не будет лыжного курорта в месте, где обычно 100 градусов. Конец дискуссии.
— А с отцом ты все прояснил? — Джон сжал в кулаке брелок для ключей. — В его времена он бы не отказался от хорошей сделки только потому, что у него были эти досадные вещи, называемые чувствами.
— Я принимаю ответственное решение, — пробурчал я. Отец об этом не знал. Но он узнает. Скоро. Я не мог скрывать это от него. — А моего отца больше нет, так что это не имеет значения.
Эдвард покачал головой, как будто я был не в себе.
— Что с тобой случилось?
— Любовь. — Я усмехнулся, передавая их в желанные руки их бензиновых машин. — Моя вернулась ко мне, и я никогда ее не отпущу.
74
Оливер
Брайар не знала, что я отменил поездки на горнолыжные курорты в Дубае и Палм-Спрингс. А поскольку лоботомия и впрямь произвела дикие вещи с моим мозгом, я бросил работу раньше и поспешил вернуться, чтобы сказать ей.
Она уже должна была вернуться со встречи с Даллас - что бы это ни было - и, надеюсь, ждала меня в спальне в одном лишь праздничном костюме.
От воображаемого образа Брайар, гладящей меня по голове, словно родитель, наклеивающий золотую звездочку на тетрадь своего ребенка, у меня участился пульс. Он бился так сильно, что я чувствовал его на шее.
Чем быстрее я ехал, тем более нелепым казалось мне все это испытание. Не то чтобы я провел детство, изголодавшись по ласке. Мама хвалила меня за сам факт существования, что, если вдуматься, было полным самодовольством. И у отца были свои способы показать свою гордость за меня и Себа.
Но я хотел этого от нее.
От моей девочки.
Я хотел слышать ее похвалы, видеть ее улыбку и греться в лучах ее одобрения. Подайте на меня в суд, мать твою.
Машина едва успела затормозить, как я с грохотом выскочил из нее и направился в нашу спальню, которую мы делили с тех пор, как уехали из Нью-Йорка. (Я очень надеялся, что она будет ждать меня голой на нашей кровати).
Увы, не повезло. Я попетлял по своему кабинету, библиотеке и двум гостевым комнатам наверху. Все пусто.
Я достал телефон и отправил Даллас сообщение, зная, что Брайар не умеет отвечать - и вообще пользоваться технологиями. Она всегда была старушкой, запертой в молодом теле.
Олли фБ: Где моя невеста?
Даллас Коста: Я ее съела. Извини.
Олли фБ: Шутки не должны быть такими реалистичными.
Даллас Коста: Она ушла от меня полчаса назад. С ней все в порядке?
Олли фБ: Уверен, что ничего страшного.
Я переключился на приложение безопасности и передвинул таймер на тридцать минут назад. Обычно я не пользовался им, в основном потому, что брат не оставил бы мне отвратительных записей, делая бог знает что на берегу озера.
Наружные камеры подтвердили, что она, несомненно, проникла в дом, но я обыскал все вокруг. Так что, если только она не выпрыгнула через одно из окон - что маловероятно, дом-то высокий, мать его, - она должна быть еще здесь.
Но где?
Кровь застыла, превратившись в сосульки в моих венах.
Нет.
Ни за что, блядь.
Она не могла.
Но, конечно, она бы сделала это. Она не была Брайар Роуз. Она была Брайар. И Брайар была совсем не похожа на ту девушку, которую я когда-то оставил. Она была дикой бунтаркой и не любила, когда ей указывали, что делать.
Я бросился к первым детским воротам южного крыла, сердце замирало в горле. Если бы я не остановился, чтобы перевести дыхание, то неистовый топот привел бы к сердечному приступу. Это не должно было меня пугать. Себ не причинит ей вреда. Он знал, что я уничтожу его, если он это сделает.
И все же у меня дрожали колени, когда я, как будто моя задница горела, бросился ко вторым детским воротам. Я чуть не вырвал ее из стены, пытаясь открыть. Я углубился в крыло Себастьяна, не доходя до поворота в его гостиную.
И тут я услышал его.
Смех.
Не просто смех.
Смех Себастьяна.
Звук настолько редкий, настолько прекрасный, настолько чертовски чуждый моим собственным ушам, что я сразу же подумал, что мне это привиделось.
Я остановился на полшага, тяжело дыша и пытаясь прислушаться.
— ... Я бы буквально изменила своей диете ради этого, — поддразнила Брайар, вызвав у Себастьяна новый приступ смеха.
— Это до или после передозировки бригадейро? (прим. бразильский десерт).
— Ни то, ни другое. — Брайар вздохнула. — Я не могу обманывать то, чего не существует. Диеты - враг человечества. Я всегда буду выбирать углеводы. Они - моя единственная настоящая любовь.
Я чуть не захлебнулся слюной, разрываясь между парящим, неконтролируемым счастьем от того, что им весело вместе, и парящей, неконтролируемой ревностью к гребаной группе продуктов. Если отбросить углеводную зависимость Брайар, Себастьяну было весело.
Впервые.
За пятнадцать лет.
Вообще-то, может, и не впервые. Насколько я знал, это могло начаться в тот день, когда она вошла в мой дом. Судя по тому, как они общались, это была не первая их встреча. Как я мог быть настолько слеп к этому? Должно быть, они были хитрыми. Специально скрывали это от меня.
Несомненно, это идея Себа. Наверное, он думал, что я утащу его в 180-дневный кругосветный круиз, и он был прав. Я уже делал мысленную пометку, что надо всем позвонить. Терапевту, врачам, в туристическое агентство. Святое дерьмо. СВЯТОЕ ДЕРЬМО.
Мой брат может снова жить.
Я попытался взять себя в руки. Я знал, что он ненавидит, когда я так себя веду - радуюсь за него, назойлив, слишком настойчив, чтобы позволить ему принимать собственные решения.
Успокойся, блядь, или ты все испортишь, чувак.
Я уперся плечом в стену, закрывающую меня от посторонних глаз, и продолжил подслушивать, не испытывая ни капли стыда. Кайф, гудевший внутри меня, смыл все это. В воздухе витали запахи пиццы и пива. На заднем плане из объемного звука доносился характерный вой Питера Гриффина. Гриффины.
Легенды.
— Не знаю, как ты ешь всю эту дрянь и остаешься таким стройным. — Брайар застонала, ее рот явно был набит пиццей.
— Я занимаюсь по пять часов в день. Времени на сжигание, как видишь, предостаточно.
Они продолжали есть в молчании, а я сполз на пол, наслаждаясь звуками счастливых брата и невесты.
— Итак... — Себ сделал паузу, чтобы проглотить свой кусок. — Что-нибудь слышно от твоих предков с тех пор, как это было в последний раз?
С прошлого раза? Был последний раз, а она мне не сказала?
Ревность подкатила к моему горлу, схватив меня в удушающий захват. Между ними был целый язык, секреты и разговоры, в которые я не вникал. Но радость взяла верх. Впервые за много лет Себастьян добился успеха. Он принял кого-то, наслаждался его обществом и общался с ним.
— Нет. Полагаю, я успешно передала сообщение о том, что хочу видеть их в своей жизни чуть меньше, чем Мрачного Жнеца.
— Не будь так сурова. Я уверен, что у Мрачного Жнеца есть искупительные качества.
Еще смех. Больше пиццы. Больше Гриффинов.
Я любил своего брата. Правда любил. Ради него я отложил всю свою гребаную жизнь, и я бы сделал это снова в одно мгновение. Но мне не нравилось, что он попросил ее держать их тусовки в секрете - и я не сомневался, что приказ исходил от него. Этот ублюдок был рожден, чтобы выводить меня из себя.