– Всегда. Мама говорит, что если бы я перебирала ногами так же часто, как чешу языком, то стала бы олимпийской… ох-х-х, как приятно.
Он слегка погрузил палец, согнув его на клиторе, и так же быстро убрал. К моему ужасу, я услышала влажные звуки, когда он раздвинул губы.
– Сделай так снова. – Я уткнулась ему в шею, сходя с ума от его запаха. – Но до конца.
Он простонал, а потом резко прошептал: «Вот же бардак». Эй, никто не заставлял его под дулом пистолета.
– Тебе это хоть доставляет удовольствие? – Я начала думать, что он обо всем жалеет. Даже сквозь туман похоти я понимала, что он казался скорее раздраженным, нежели возбужденным. То есть его член длиной с ногу отчетливо сообщил мне, что он не страдает, но, похоже, Ромео был очень возмущен оттого, что счел меня привлекательной.
– Я в экстазе. – Его голос сочился сарказмом.
– Можешь пососать мои соски, если хочешь. Я слышала, это заводит. – Я потянулась к затянутой корсетом груди и дернула за ткань.
Ромео спешно перехватил мою руку и прижал ее к груди, не дав оголить.
– Очень щедро с твоей стороны, но откажусь.
– Они симпатичные, честное слово. – Я попыталась потянуть сильнее, чтобы показать ему.
Он крепче сжал мою руку.
– Я люблю, когда мое принадлежит только мне. Скрыто от глаз. Зрелище, доступное только для меня.
Ему?
Я вмиг пришла в себя.
– Тебе?
Как раз в этот миг стена, к которой он прислонялся, упала. На помосте стояла администратор бала, держа в руках пульт для запуска фейерверков. И мы тоже стояли на помосте. О господи! Это была не стена. Это был занавес. А перед нами сидели все три с лишним сотни гостей бала. Все разинули рты, вытаращили глаза и смотрели чертовски осуждающим взглядом.
Я сразу же заметила отца. В считаные секунды его смуглая кожа стала бледнее полотна, но уши краснели все больше и больше. Постепенно в мой затуманенный страстью мозг просочилась пара мыслей. Во-первых, папа точно, на двести процентов, аннулирует все мои карточки – от «Американ Экспресс» до пропуска в библиотеку. А еще я наконец поняла, что же все увидели. Меня в объятиях мужчины, который точно не приходился мне женихом. Его рука сунута между моих ног сквозь разрез платья. Моя помада размазана. Волосы растрепаны… и я точно знала, что оставила ему несколько заметных засосов.
– Вот блин, – это сказала Фрэнки из недр столпотворения. – Мама теперь до сорока лет будет держать тебя под домашним арестом.
Толпа разразилась взволнованной болтовней. Вспышки камер телефонов ударили мне в лицо, и я отшатнулась, отталкивая Ромео Косту. Однако его это не устроило. Этот психопат сделал вид, будто защищает меня, и отодвинул себе за спину. Его прикосновение было небрежным и холодным. Притворным. Что здесь, черт возьми, происходит?
– …испорчена для любого другого мужчины в округе…
– …бедный Мэдисон Лихт. Такой хороший парень…
– …всегда была проблемной…
– …магнит для скандалов…
– …ужасное чувство стиля…
Так, ладно, а это уже откровенное вранье.
– П-п-папочка. Это не то, что ты подумал. – Я попыталась поправить платье от Oscar de la Renta и наступила Ромео на ногу острым каблуком, благодаря чему наконец вырвалась из его рук.
– К сожалению, это именно то, что вы подумали, – возразил Ромео, выходя дальше на помост и, прихватив меня за локоть, повел за собой. Да что он, черт бы его побрал, затеял? – Тайна раскрыта, любовь моя. – Его любовь? Я? Он демонстративно вытер руку, которая всего несколько секунд назад была у меня между ног, о мое дизайнерское платье. – Пожалуйста, не называйте мою Даллас испорченной женщиной. Она всего лишь поддалась искушению. Как говорил Оскар Уайльд, такова лишь грешная человеческая природа. – Его взгляд оставался напряженным. Прикованным к моему отцу.
Такова лишь грешная природа? Почему он говорит как статист из «Аббатства Даунтон»? И почему сказал, что я испорчена?
– Убить бы вас. – Мой отец, великий Шепард Таунсенд, протолкнулся через толпу к помосту. – Поправка: так я и сделаю.
Меня охватила леденящая паника. Я была не уверена, обо мне он говорил, или о Ромео, или о нас обоих.
Кончики пальцев так замерзли, что я совсем их не чувствовала. Дрожала как осиновый лист на осеннем ветру.
На этот раз я и правда допрыгалась. Речь шла уже не о том, что я завалила какие-то курсы, нагрубила тому, к чьему мнению прислушивались мои родители, или же не так уж случайно съела праздничный торт в день рождения Фрэнки. Я собственноручно окончательно разрушила хорошую репутацию своей семьи. Запятнала имя Таунсендов чередой сплетен и осуждения.
– Шеп, верно? – Ромео вынул из кармана руку, которой не обнимал меня, и глянул на часы Patek Philippe на запястье.
– Для вас мистер Таунсенд, – процедил отец, встав на помост вместе с нами. – Что вы можете сказать в свое оправдание?
– Вижу, мы подошли к договорной части вечера. – Коста окинул меня оценивающим взглядом, будто пытался решить, сколько готов за меня предложить. – Я знаю, что в Чапел-Фолз, когда дело касается ваших незамужних дочерей из высшего общества, действует правило: «если сломаешь, придется покупать». – Его слова хлестали по моей коже, оставляя яростные красные отметины всюду, где касались. Теперь, когда нас никто не слышал, он перестал делать вид, будто мы пара, и заговорил с отцом как бизнесмен. – Я готов купить то, что сломал.
Почему он говорил обо мне так, будто я какая-то ваза? И что конкретно он, черт побери, предлагал?
– Я не сломана. – Я толкнула его чуть ли не свирепо. – И я не товар, который можно купить.
– Помолчи, Даллас. – Отец дышал глубоко, с явным трудом. По его вискам стекал пот, чего я раньше никогда не видела. Он встал между нами, будто не верил, что мы не набросимся друг на друга в очередном порыве страсти. Наконец, Ромео отпустил меня. – Я не совсем понимаю, что именно вы предлагаете, мистер Коста, но речь всего лишь о нескольких поцелуях вечером после распития спиртного…
Ромео поднял руку, заставляя его замолчать.
– Я знаю, какова на ощупь киска вашей дочери, сэр. И на вкус тоже. – Он облизал подушечку пальца, неотрывно глядя папе в глаза. – Можете отговариваться хоть до посинения. Мир поверит в мою версию случившегося. Мы оба это знаем. Ваша дочь – моя. Вам остается лишь договориться о достойной сделке.
– Что там происходит? – спросила Барбара из толпы. – Ей делают предложение?
– Вот уж лучше бы сделали, – предостерег кто-то.
– Я даже не знала, что они знакомы, – вскричала Эмили. – Она только и говорила, что о десертах.
Мое лицо полыхало от стыда. Единственное, что помогало мне устоять на ногах, – это твердая убежденность в том, что я ни за что не позволю этому мужчине одержать победу. Мой гнев был настолько сильным, настолько явственным, что я ощутила его кислый привкус во рту. Он окутал каждый уголок, проникая в мой организм, словно черный яд.
Отец понизил голос и обрушил на Ромео всю свою ненависть.
– Я обещал выдать дочь за Мэдисона Лихта.
– Лихт к ней теперь и на пушечный выстрел не подойдет.
– Он поймет.
– В самом деле? – Ромео вскинул бровь. – Опустим то обстоятельство, что его невесту застукали с поличным, пока моя рука была у нее под платьем, и это на глазах у всего города, но, уверен, вы знаете, что мы непримиримые соперники в бизнесе.
Дамы и господа, и это мужчина, который, судя по всему, хочет на мне жениться.
Можно с уверенностью сказать, что Эдгар Аллан По не перевернулся в гробу от беспокойства из-за того, что его свергли с пьедестала великого поэта.
– Ну, послушайте. Она моя дочь, и я…
– Отдал ее состоятельному придурку, который наверняка будет обращаться с ней как с предметом антикварной мебели. – В голосе Ромео не было веселья. Не слышалось в нем и торжества. Он сообщил об этом, словно угрюмый греческий бог, решавший судьбу простого смертного. – Нет никакой разницы между тем, что предлагаю ей я, и тем, что может предложить Мэдисон Лихт, за тем исключением, что я скоро разбогатею на двадцать миллиардов, а его компания еще даже не вышла на рынок.
Тяжесть всего мира обрушилась на меня, едва я поняла два момента: во-первых, Ромео Коста прекрасно знал, кто я такая, когда прибыл на бал. Он намеренно разыскал меня. Привлек. Убедился, что завладел моим вниманием. Я с самого начала была его целью. В конце концов, он сам сказал: Мэдисон Лихт – его враг, и он хочет подпортить ему жизнь. Во-вторых, Ромео Коста был таким ублюдком, что женился бы на мне, невзирая на то, что тем самым сделал бы несчастными всех причастных, и все ради того, чтобы насолить моему жениху. По всей вероятности, бывшему жениху.
Я бросилась вперед и уперлась ладонями ему в грудь.
– Я не хочу за тебя выходить.
– Это чувство взаимно. – Ромео устремился навстречу моему пылкому прикосновению, взял за левую руку и снял обручальное кольцо Мэдисона с безымянного пальца. – Но, увы, традиция есть традиция. Я прикоснулся – я обесчестил. Поприветствуй своего нового жениха. – Ромео равнодушно рассмотрел кольцо, которое зажал между пальцев. – Эта вещица не стоит и шестнадцати тысяч. – Он выбросил его в толпу, и несколько не обремененных порядочностью девиц попытались его поймать.
Из моих легких вышел весь воздух. Ромео бесстрастно смотрел на моего отца, уверенный в том, что при всем своем безрассудстве я не посмею перечить слову главы семьи, если тот решит, что мы должны пожениться.
Нет! Нет, нет, нет, нет, нет!
– Папочка, пожалуйста! – Я бросилась к отцу, хватая его под руку.
Отец отпрянул и устремил хмурый взгляд на свои ботинки, пытаясь совладать с дыханием. Щеки обдало жаром от его отчуждения, будто он отвесил мне пощечину. Отец еще никогда не был так жесток со мной. Мне хотелось плакать. А я никогда не плакала.
У зла было лицо. Потрясающе красивое… и принадлежащее человеку, который только что стал моим будущим мужем.
– Может быть, обсудим все вдали от любопытных глаз? – Отец огляделся по сторонам, изнуренный и сраженный болью. Наверное, моими стараниями этот смокинг для него запятнан точно так же, как и мое будущее. – Мистер Коста, сейчас же явитесь ко мне домой.