Вот она. Вот на что похожа любовь. Будто мой орган оказался в чьих-то руках, и я не мог вернуть его, как бы ни пытался.
Мне претил каждый миг моей влюбленности в Печеньку.
Но оттого она не становилась менее реальной.
Я, спотыкаясь, прошел через вращающиеся двери «Коста Индастриз» и натолкнулся на невозмутимого болвана с каменным лицом. К сожалению, я был недостаточно пьян, чтобы у меня начались галлюцинации. Да, передо мной стоял Мэдисон Лихт во всем своем великолепии под метр восемьдесят. Или, вернее, безобразии.
– Так-так-так. Что это у нас тут? – Нас обоих хлестнул холодный воздух, но поскольку Мэдисон был бледным, как растаявший снеговик, то клоунский красный цвет приобрели только его щеки. – Проникаешься духом Рождества, напиваясь в одиночку?
– Не все могут купаться в удовольствии от того, как их компания превращается в руины. Как там «Лихт Холдингс», кстати? – Я достал телефон и вызвал Uber. Пять гребаных минут.
– Мы восстановимся. – Мэдисон стиснул зубы. – Мы всегда восстанавливаемся.
– По городу ходят слухи, что в довершение к растущим юридическим проблемам вы к тому же провалили больше проверок, чем Пентагон. Вот бы тебе нанять финансового эксперта с почти десятилетним опытом в сфере обороны.
– Я скорее умру, чем приму твою помощь.
– Я надеялся на такой вариант. – Я бросил пустую бутылку из-под виски в ближайшую мусорную корзину. – Давай приступим к твоей безвременной кончине.
– Какой самодовольный. – Он раздул ноздри, усмехаясь мне сквозь пелену красной ярости. – Думаешь, ты неприкасаемый?
Я знал: это Мэдисон слил информацию о моем провалившемся испытании в прессу, думая, что тем самым устроил мне подлянку, но на самом деле лишь подкинул к Рождеству огромный подарок в красивой упаковке.
Я хохотнул.
– О, как раз напротив. Твоя бывшая невеста постоянно ко мне прикасается. Повсюду. Она восхитительна. Кстати, тебе за это спасибо.
Мэдисон подошел ко мне и сжал воротник, чего никогда не сделал бы (или что никогда не сошло бы ему с рук), будь я трезвым. Его вонючее дыхание коснулось ноздрей.
– Не забывай, что я знаю твою маленькую тайну. Морган открыла твои самые глубинные, самые темные страхи, перед тем как свалила.
– Мои тайны не могут меня убить, – сказал я, впервые осознав, что это правда. Прошлое – оно и есть прошлое. Каким бы невыносимым и болезненным оно ни было.
Мэдисон отпустил меня, поднес большой палец к своему горлу и провел им поперек, не разрывая зрительного контакта.
– А я могу.
Я проснулся в Рождество с адским похмельем и сообщением от Фрэнки, не зная толком, что из этого хуже.
Фрэнклин Таунсенд: Мы с мамой завтра уезжаем. Лучше приезжай и позаботься о своей жене, а не то, клянусь богом, тебе некуда будет возвращаться. Я разнесу весь твой дом, Коста.
Ярость явно была у Таунсендов в крови.
Я продолжил пьянствовать днем, не удостаивая женщин семьи Таунсенд вниманием, пока они пытались связаться со мной по телефону, через Зака и по его городскому номеру. Само собой, я устроил так, чтобы Хэтти и Вернон приехали за несколько часов до того, как Наташа и Фрэнклин сядут на рейс обратно в Джорджию. Они позаботятся о Даллас, пока я страдаю у Зака на диване.
В какой-то момент мне наскучило пить и пялиться в стены, и я вышел из его дома. Пронизывающий холод щипал лицо, пока я плелся по неубранному снегу. На каждом шагу меня встречал город-призрак с закрытыми барами и ресторанами. Я бродил по улицам, пока от холода не онемели щеки, а потом вернулся в дом Зака и сдался воле своего сердца.
Ромео Коста: Как она?
Фрэнклин Таунсенд: Приезжай и сам посмотри, придурок.
Ромео Коста: Я занят.
Фрэнклин Таунсенд: И я тоже. Больше не пиши мне.
Черт бы ее побрал. За жалким днем последовала бессонная ночь. Как только на небе показалось солнце, я глянул на часы, понял, что Наташа с Фрэнки уже улетели в Джорджию, и позвонил Хэтти.
– Ты там? – Я мерил гостиную шагами, стаптывая ковер в носках (в доме Санов строжайше запрещалось ходить в обуви). – С ней все нормально?
– Тебе тоже доброе утро. – Я услышал, как под ногами Хэтти хрустят растаявший снег и лед. На том конце провода слышалось ее затрудненное дыхание. – Честно говоря, я застряла в Нью-Йорке из-за этой дерьмовой погоды. Автобусы и поезда не ходят. Дороги только начали посыпать солью, так что…
– И ты говоришь мне об этом только сейчас? – взревел я, бросился за ботинками и обул их, наплевав на правила. Зашнуровал в рекордное время и тут же накинул пальто. – Вернона не будет до вечера. Даллас осталась совсем одна.
От этой мысли у меня побежали мурашки. Она больна. Возможно, Печенька ненавидела меня, презирала и не желала, чтобы я к ней приближался, но она все еще больна. Я выскочил из дома Зака и пошел к его «Тесле». Несомненно, он не станет возражать. И, что еще более несомненно, мне плевать.
– Ну, честно говоря, Ромео, ты в прямом смысле слова в городе, так что… – Хэтти замолчала. Она думала, что я остановился у родителей.
– Просто тащи уже свой зад как можно скорее.
Я повесил трубку и помчался домой так быстро, что на пятнадцать минут обогнал навигатор.
Когда я приехал, меня поприветствовали пустой дом и гробовая тишина. Я тысячу раз проклял себя, пока поднимался в комнату Печеньки. Без стука открыл дверь. Любезности – роскошь, которую я сейчас не мог себе позволить.
Ее аппетитные формы прикрывало пуховое одеяло. Только подойдя ближе, я заметил, что ее глаза закрыты. Щеки усыпали красные пятна. Должно быть, жар не спадал. На тумбочке были разбросаны салфетки, стояли всевозможные микстуры и бутылка воды.
Меня огорошила тяжесть ее болезни. Мне снова стало дурно от отвращения к самому себе. Как я мог предпочесть свое драгоценное эго вместо моей прекрасной жены?
– Милая. – Я бросился к ней и прижал ладонь ко лбу. Горячая как печка. – Когда ты в последний раз принимала душ?
– Оставь меня одну, – прохрипела она, не открывая глаз. – Похоже, в последнее время у тебя это неплохо получается.
– Прости. Мне очень жаль. – Я встал на колени возле кровати и взял ее за руку. Она казалась безжизненной в моей ладони. Я прижался к ней губами. – Я наберу тебе ванну.
– Я не хочу, чтобы ты что-то для меня делал. Хэтти уже скоро приедет.
Даллас предпочла бы ждать, пока ей поможет кто-то другой. Она отвернулась, чтобы я не видел ее лица. Каждый раз, когда я думал, что нож не может еще глубже вонзиться в мое сердце, она доказывала обратное.
Я вошел в смежную ванную комнату и набрал ванну. А между делом сменил воду для ее розы, поскольку знал, как сильно ей нравилась эта уродливая облезлая штуковина, а потом сделал Даллас чай и тост с арахисовым маслом.
Сел на кровать и стал кормить, поднеся тост к ее губам и уговаривая.
– Еще один кусочек, милая. Ты сможешь. Я знаю, что сможешь. Я скуплю тебе все перуанские блюда на свете, если доешь эту булку.
Даллас не ответила. И уж точно не стала благодарить. Просто глотала маленькие кусочки, не чувствуя вкуса. Я не мог ее винить. Неважно, что она чувствовала ко мне, – я точно знал: окажись я на ее месте, она заботилась бы обо мне, пока не поправлюсь. Я трус. Инфантильный дурак, наказывавший ее за то, что она меня не любит.
Когда ванна наполнилась, я раздел Даллас и отвел ее в ванную, прихватив стул от туалетного столика. Судя по ее тихим стонам, я понял, что не так уж плохо справился, пока втирал шампунь ей в волосы. Смыв его, я прошелся по всему ее телу мочалкой с мылом. Казалось, даже дыхание причиняло ей боль.
Молодец, недоносок. Как ты мог быть таким эгоистом?
В какой-то момент вода остыла. Я отнес Даллас в кровать, положил на расстеленное полотенце, вытер насухо и надел на нее нижнее белье. Затем вытащил полотенце и накрыл ее одеялом по самые плечи.
– Ты забыл остальную мою одежду, – простонала она, слишком слабая, чтобы отругать меня как следует.
– Не забыл. Мы будем сбивать тебе температуру.
Будем надеяться, пока ты не прибила меня.
Даллас вяло наблюдала, как я разделся до трусов, откинул одеяло и лег рядом с ней. Обнял ее со спины, чтобы ей было меня не видно.
Я уткнулся носом в ее волосы и в тот же миг решил: если ей хватит безумия дать мне второй шанс, я дам ей все, что она пожелает, не задавая вопросов и ничего не требуя взамен. Если она останется со мной, то я готов всю жизнь терпеть, как она морочит мне голову, беременеет, сбегает в Чапел-Фолз и возвращается, когда пожелает.
Печенька задрожала в моих руках.
Я прижал ее ближе к груди, а в горле встал ком из всех слов, которые она заслуживала услышать и которые я ей так и не сказал.
– Ты дрожишь, милая?
У нее затряслись плечи.
– Нет, я расстроена, идиот, – после долгой паузы сказала она.
Не знаю, почему меня это рассмешило.
– Почему?
– Потому что ты бросил меня.
– Я не бросал тебя. – Я поцеловал ее в щеку. – Я думал, что ты не хочешь меня видеть. – Полагаю, это недалеко от истины.
– Ты мой муж. Кого еще я хотела бы видеть?
Твою мать и сестру, которой ты заявила, что терпеть меня не можешь.
– Теперь я здесь и никуда не уйду. – Я погладил ее по волосам. Никак не мог перестать целовать ее подбородок. Мое тело высасывало жар из ее тела, наша кожа прилипла друг к другу, наша плоть слилась в единое целое.
– Ненавижу тебя.
– Знаю. Я тоже себя ненавижу.
Я наклонился и расцеловал ее щеки, на которых не было слез. Я заметил, что она никогда не плакала, даже когда я больше всего этого ожидал. Вот и еще один момент, о котором я никогда не спрашивал. Надеюсь, она даст мне шанс спросить.
Даллас дрожала в моих объятиях, пока ее дыхание не выровнялось, и тогда я понял, что она заснула. А вместе с тем затекла моя рука, лежавшая под ее телом, но я не смел сдвинуться ни на сантиметр. Даже когда час превратился в два, потом в три и в четыре, и я уверился, что мне придется ампутировать конечность, когда Даллас проснется.