«Фильм скоро выходит».
«О нем сейчас все говорят».
«Мы б дали его на обложку!»
Андрей должен был впасть в законную звездянку, готовить пробор на обложки, а не мчаться к слепоглухонемой идиотке, занятой сугубо собой и своим самоубийством.
Я выхватила телефон и набрала номер Игнатия. Внезапно мне захотелось закричать на него: «Это вы виноваты! Вы говорили, никогда не влюбляйтесь в актеров. Если б не вы, все могло быть иначе…»
Я знала, что услышу в ответ:
«Номер не существует…»
У меня сжалось сердце - замерло, как испуганный зверь, прижавшийся к земле в тщетной надежде, что это спасет его от смерти.
А вдруг номера нет, потому что его нет? Совсем… Больше нет!
Когда я в последний раз слышала что-то про Игнатия? Сколько ему сейчас лет? Под шестьдесят. Господи… нет. Могло что-то…
Нет! Невозможно!
Я вцепилась в «невозможно» обеими руками и попыталась натянуть его на себя, как одеяло, чтоб меня перестало знобить от непонимания.
Телефоны постоянно меняют. Игнатий Валерьевич не мог умереть. С ним ничего не могло случиться… иначе я никогда… никогда не прощу себе…
Я заревела так, что какая-то женщина в соломенной шляпе остановилась и тупо уставилась на меня. Я замахала на нее рукой: уходите!
Я плакала от страха. Я провалилась в страх, словно в прорубь с черной водой - черной, как чернила, холодной до обморока. Как в сон, мгновенный, заглатывающий, отупляющий, лишающий сил. Страх рвал грудную клетку. Мешал вздохнуть. Подумать о чем-нибудь, кроме:
«Игнатий Валерьевич не мог умереть!…»
Впервые в жизни я отторгала смерть - ужасом, оглушающим криком. Впервые смерть набросилась на меня как вонючий мешок висельника. Мир стал одуряющее черным.
«Ружье. Цельсь. Пли», - рявкнул сержант, командующий расстрелом.
«Нет!
Нет!!!
Игнатий не мог умереть…»
Легче всего мне было придумать Игнатия!
Сказать, он любил меня такой, какая я есть. Впитать его мысли, счесть себя его наследницей - его самой любимой ученицей. Живой, он нашел бы способ опровергнуть все это. Поставить под сомнение все, включая меня… Уйдя в небытие, он стал бы моей опорой - моей навечно законсервированной верой в себя.
Но я не хотела этого! Я хотела, чтоб он был жив. Жив! Жив!
Ругал меня слепоглухонемой идиоткой. Одергивал. Критиковал. Подначивал. Ставил подножки. И был всегда недоволен… Потому что это и есть жизнь!
- Оля! - Я выдернула ее номер из памяти телефона неслушающимися руками. - Оля, ты слышишь меня?
- Что с тобой?
- У тебя сестра в театральном… Ты должна знать! Игнатий… Сирень… С ним все в порядке?
- Ты плачешь?
- С ним все в порядке?! Он жив?!
- Что с ним станется? Жив, весел. Постарел, конечно, а так - все такой же… Ты слышала, что Андрей пропал?
- Ты можешь узнать его телефон?
- Ты не знаешь телефона Андрея?
- Игнатия. Телефон. Игнатия! Можешь узнать?
- Могу, наверно… Позвоню Лене, спрошу.
- Ты не знаешь, где Доброхотов? Он вроде остался…
- У меня. Хочешь забрать?
- Я приеду к тебе. Ты дома?
- Приезжай…
Пару секунд я стояла, положив лоб на ладонь, дыша так тяжело и прерывисто, что ощущала воздух, касающийся легких. Отчаяние медленно сменялось опьяняюще-радостным знанием: эта неправда! Игнатий жив - все хорошо!
А потом словно кто-то ткнул мне меж грудей оголенный провод под током. Я передернулась телом, покрылась мурашками, оскалила рот и заорала, не в силах извлечь ни звука. Потому что поняла…
Андрей мертв. Он там, где нету Игнатия, - в страшной, бесконечной, безвестной, безвозвратной дыре. Ее можно придумать. Наделить красотой, добротой. Но это лишь узор из иллюзий на ковре, прикрывающем бездну, из которой никто не возвращался, о которой никто не знает правды.
Есть только одна непогрешимая правда - Андрея нет. Больше нет.
Доброхотов убил его, когда сказал ему… Я убила, потому что он сказал ему правду. Он здесь, и сейчас я узнаю, что он сказал!
Я упала в скучающее на стоянке такси.
- Сто гривен, - не моргнув глазом брякнул водитель, услышав адрес.
- Поехали.
Он заморгал.
Несусветно большая цена за восемь минут пути. Несусветно смешная цена за ответ на вопрос, вправе ли я жить дальше?
Оля жила в двух шагах от меня. Вполне естественно, что к ней я приеду последней. Так всегда и бывает. Андрей всегда был в двух шагах от меня.
Оля открыла мне дверь, молча показала пальцем левой руки на полуистлевшую сигарету, зажатую в правой, и поспешила в сторону пепельницы, бросив меня в коридоре.
- Где Доброхотов? - хлопнув дверью, я побежала за ней. - Мне нужно поговорить с ним!
- Это вряд ли получится. - Оля уже подкуривала новый «Glamour». - Он труп…
- То есть?
- Не реагирует. Мы с ним вчера так напились… Сегодня, скорее. «Доброй ночи, точнее, доброго утра». Легли в девять.
Оля мало походила на человека, проспавшего всего три часа. Идеальный кукольный грим. Бесстрастный кукольный взгляд. Картинка из журнала.
«Я мечтаю хоть раз увидеть ее ненакрашенной!» - говорила Арина, с подтекстом «без грима она наверняка крокодил».
Мечта не сбылась - даже в четыре ночи, на грани «белых медведей», лицо Оли держало оборону - непроницаемый слой тонального крема, поднебесные ресницы, огромные губы, тщательно нарисованные поверх узкого рта.
«Не понимаю, как можно носить такое количество губ?» - язвила Арина.
Они с Олей недолюбливали друг друга. Точнее, Арина недолюбливала Олю за то, что когда-то та была невыносимо успешней ее. А Оля знала об этом.
- А что случилось? Тоже соскучилась?
- Тоже?
- Арина ему уже три раза звонила. - Я не расслышала в Олиной фразе злорадства. Если честно, я вообще не слышала каких-либо чувств.
- Я все же пойду, попробую растолкать Доброхотова…
- Я только что пробовала. Ты ж сказала, что едешь к нему… - Оля не пыталась остановить меня - безучастно уведомляла о факте. - Он позавчера из театра ушел. Представляешь, сколько он выпил.
- Почему позавчера? - насторожилась я.
- Решил приурочить. Решил, что напиться с нами ему веселее. Не ошибся, как видишь. Арина, ты, я… сплошное веселье.
- А ты случайно не знаешь, - осторожно ступила я на неверный, потрескивающий лед, - Андрей позавчера не сильно расстроился из-за меня и Доброхотова?
- По-моему, сильно, - Оля, по-моему, ни капли не расстраивалась - ни из-за Доброхотова, ни из-за Арины, ни из-за меня. - Он так напился… Я думаю, он просто загулял к кому-то по пьяни и до сих пор не проспался.
- Прошло полтора суток, - напомнила я.
- Ты просто не видела. Он был очень пьян. Мы с ним в тот вечер так напились…
- Вы пили с Андреем? - прищурилась я.
Мне вдруг показалось, что я не могу разглядеть ее лица под слоем макияжа.
- Вы с ним напились еще до того, как Сашик созвал всех смотреть свой сюжет?
Оля не удивилась конкретике вопроса - она удивила меня:
- Все время прибегал к нам на кухню. Звал, звал… Я не пошла. Пусть сам на себя дрочит.
С прадавних времен Мавка и Лукаш - Сашик и Оля - были Шерочкой с Машерочкой, почище чем мы с Ариной.
- Я решила напиться. И напилась.
- Оля, что с тобой вообще? Ты же не пьешь.
- Третий день. Как с Андреем начала тогда…
Как тогда…
Оля выглядела так же, как тогда, - как чересчур равнодушная восковая фигура из музея мадам Тюссо. Очень красивая кукла, в роскошном халате с псевдоклассическими золотыми кистями.
И я подумала, что за четырнадцать лет никогда не задумывалась, какой она человек: хороший, плохой, ранимый, злой… Все это было похоронено под нерушимой могильной плитой с эпитафией «Хорошая актриса. Очень красивая» - высеченной мной на далеком втором курсе.
Для меня Оля была не женщиной, а произведением искусства. И мне не было дела, какой у произведенья искусства характер.
- И чего вы вдруг напиться решили?
- Андрей из-за Арины твоей. Я - из-за него…
- Из-за Андрея? Из-за Арины?
- Когда я узнала, что ему предложили вести «Красоток» на нашем канале… «Красоток» - ему! - голос Оли тоскливо растянулся - заплакал. Глаза остались стеклянными. - Он что, красотка?
- «Красотки»? Так называется то телешоу? - догадалась я. - И на твоем канале?!
- Теперь понимаешь меня?
Оля сломала сигарету в мраморной пепельнице - замедленным, неосознанным жестом. Взяла из пачки новую, но не подкурила - стояла, глядя на нее с таким видом, будто не могла понять, что она держит в руках.
- Я на «Эвридике» узнала. Не выдержала, в антракте позвонила Шалевичу. Говорю, почему ему, почему не мне? А он знаешь, что мне сказал? Оля, я про тебя вначале и думал. Но потом посмотрел этот фильм и решил: красивый мальчик даст больший рейтинг. Я давно таких ошеломляющих лиц не видал. Все девочки будут мастурбировать у телевизора. Ты профессионал, ты должна понять. И я поняла… все сразу.
Я тоже. Сразу. И все.
Я искоса посмотрела на Олю - кукольно-красивую Олю, стоявшую в красивом халате посреди красивой тридцатиметровой кухни в элитном новострое. На разноцветном шелке была почти незаметна дыра, оставшаяся от нерадостной встречи с сигаретой. По потолку кухни вероломно кралась длинная трещина. Еще год назад я подумала, что Олина квартира начала умирать. Дома всегда чувствуют, когда умирают хозяева.
- Олечка… бедная, - прочувствованно произнесла я.
У меня осталось не так уж много претендентов на роль тайного автора пьесы.
Оля и я…
И я не лгала себе. Я предпочла бы Олю.
Если у кого-то и был настоящий конфликт с Андреем, то у нее!
Глава четырнадцатая
Верно одно - все мы одиноки и ничем не можем помочь друг другу. Просто каждый должен вести свою игру до конца. Жан Ануй. «Приглашение в замок»
Олечка, бедная. Бедная Оля. Последнее время это произносилось как имя и фамилия, без всяких ассоциаций с Демьяном Бедным.