Я помнила Олю на студенческой сцене. Замысловатый парик, бархатный кринолин и корсаж. Белый балахон, сквозь который просвечивается тонкое, узкое тело. Оля играла Мавку и Арманду в «Кабале святош». Она и походила на Мавку - узкое лицо, стильный профиль и ровные черные волосы.
Я помнила ее на сцене профессионального театра в те приснопамятные годы, когда ее считали талантливой молодой актрисой. Но Оля не стала актрисой. Через несколько лет она ушла из театра и стала телеведущей. А еще через несколько - телезвездой.
Она прославилась слишком сразу - за месяц, гораздо быстрее, чем мы успели свыкнуться с ее новым статусом. Телевидение - самое тоталитарное из искусств, превратившее театр и выкарабкивающееся из пепла кино и даже эстраду - в заискивающих холуев. Даже эстрадникам приходилось платить за ротацию клипов, даже они скакали на шару на всех теле-елках и «голубых огоньках» - только б засветиться!
Оля Коберникова получила славу бесплатно. В комплекте с крупной доплатой. Новое шоу, ведущей которого ей посчастливилось стать, раскручивалось как приезд Папы Римского.
В то время я видела Олю на всех углах. В каждом журнале. Она сидела в вечернем платье на диване с золоченою спинкою а-ля рококо (журнал для женщин), стояла в купальнике на фоне Красного моря (журнал путешественников), лежала на подушках, прикрытая полупрозрачною тканью (журнал для мужчин). Она была в колоде знаменитостей, одной из тех, чей номер журналисты набирают первым, задумав очередную рубрику: «В гостях у звезд», «Что в косметичке у звезд», «Гардероб звезды», «Уик-энд со звездой», «Звезды меняют профессию».
Как и всех теледив первого эшелона, Олю приглашали вести красноковерные акции и пафосные «раздачи слонов». Но от всех Оля отличалась редчайшим умением звездить по канонам голливудского шика. Даже утратив статус «хорошей актрисы», она осталась произведеньем искусства, и я часто включала ее шоу лишь для того, чтоб посмотреть, во что она будет одета.
Театральный институт, лекции по истории костюма не прошли для нее зря. Безумные переплетения бус от шеи до пояса, сумасшедшие шляпы, невероятные шлейфы. Во всех изданиях, на страницах всех светских хроник я неизменно находила ее фото в очередном ирреальном наряде - она стояла в обнимку со своей соведущей Кариной, со своей любимой модельершей Ириной или с кем-нибудь из знаменитостей.
Ее шоу продержалось достаточно долго - шесть лет. Достаточно долго, чтобы успеть потанцевать с двумя президентами - бывшим и нынешним, развестись с двумя мужьями - несоответствующим бедным и нестерпимым богатым, быть на короткой ноге со всеми звездами и привыкнуть всегда видеть свое лицо на бигбордах, лайт-боксах и глянцевых обложках. Достаточно долго, чтоб позабыть: она выиграла успех в лотерею!
А потом передачу закрыли - рано или поздно это происходит со всеми проектами. Телевидение - самая неверная вещь на свете. А телевизионные звезды - самые дутые. От их славы не остается следа - ни фильмов, ни книг, ни песен, ни памяти, ни уважения. Я поняла это только на Оле.
Новой программы для нее не нашлось. Просто не нашлось. Оля не ссорилась с руководством, не заполучила клеймо низкорейтинговой. Просто за четыре года ее канал не выпустил ни одной передачи, подходящей ей по формату. Ее экс-соведующую - уютную блондинку Карину - давно трудоустроили в кулинарное шоу. Но Оля с ее эстетскими шляпами Эвиты Перон и манерами Марлен Дитрих не вписывалась ни в кухню, ни в политический ринг, ни в кальку со «Что? Где? Когда?»
Нет, она не сдавалась. Сколько ночей я, она, Сашик и Костя просидели в окружении клубов сигаретного дыма и грязных чашек из-под выпитого кофе, пытаясь выдумать Оле новый проект. Она регулярно приносила идеи начальству. Но что-то не складывалось. Просто не складывалось. А время шло. Уходило.
Всего четыре года назад она была известной ведущей, и старые журналы с ее лицом еще лежали в косметических салонах и зубных кабинетах. Модельерша Ирина еще снабжала ее платьями на выход - но теперь Оля не покупала их, а брала напрокат. Ее все еще звали на бесчисленные презентации, акции, открытия выставок и магазинов - но теперь ошивавшиеся там фотокоры равнодушно отворачивались от ее изумительных бус, от ее страстных шляп. Ее все еще приглашали вести корпоративные вечеринки и дни рождений - но гонорар становился все меньше, теперь нашу Олю могли позволить себе небольшие фирмы.
Бедную Олю… Наши попытки выродить для нее идею нового шоу уже напоминали посиделки в гостях у безумного шляпника. В глубине души мы не верили, что она снова всплывет. Это могло случиться. Такое бывало не раз. Забытые звезды зажигались. Но что-то мешало нам верить в нее. Что-то, ставшее частью самой Оли.
- Вот, кстати, - Оля положила на стол вырванный из блокнота листок с телефоном. - Чего ты вдруг Игнатия вспомнила?
- А ты не думала вернуться в театр?
Почему вопрос показался мне равнозначным вечному гамлетовскому:
«Быть или не быть?»
Оля могла убить?
- В театр? - У Оли сделалось такое лицо, точно я отпустила очень плоскую шутку. - Смеешься? Кому сейчас нужен театр? Вот и Доброхотов ушел. Сколько работы он терял из-за театра. И ради чего?
- А ради чего столько известных актеров идут на сцену? Потому что лишь там понятно, они не погремушки, они - Артисты. Тот же Нагиев. Я только когда его в «Кысе» увидела, поняла, он превосходный актер. Драматический. А все, что он делает вне сцены, все равно что играть чижык-пыжик на органе.
- Хочешь кофе? - Оля меланхолично поставила турку на зеркально-черную доску плиты.
- Жаль, что Доброхотов ушел. - Я старалась разглядеть в ее чертах хоть намек на ностальгию - на нежную память о далеких годах, когда зал задыхался от веры в ее «Ти душу дав менi…»
- Не знаю. Он только рад, что они со Стасом повздорили, - Оля равнодушно мешала варево в турке. - У него скоро новый сериал начинается. Не ушел бы, пришлось отказаться. А это серьезный проект. Раскрутка будет бешеной.
- Жаль. Доброхотов - хороший артист. И ты тоже была хорошей артисткой.
- Саня, я не хочу быть хорошей артисткой, - устало сказала Оля. - Зачем мне эти мамины радости? Я хочу жить настоящей жизнью.
«Вот и ответ», - сказал датский принц Гамлет.
«Настоящей жизнью!»
Оля не хотела быть театральной актрисой, известной в узком - узчайшем кругу театралов. Она поступила на актерский факультет, потому что хотела стать звездой. Она была советскою девочкой, подросшей к началу 90-х. А в нашем детстве звездами были киноактеры. А когда мы выросли, звездами стали телеведущие. И она стала телеведущей. В отличие от меня, Оля не изменила себе, не изменила мечте. Мечта изменила ей!
Я или Оля?
- Ты знаешь, Женя тоже в Киеве. Приехал Андрея искать. - Теперь, по примеру Гамлета в сцене «Мышеловки», я пыталась сорвать с ее лица иное признание. - Он думает, с ним что-то случилось. Он не помнит, когда он исчез.
- Я тоже не помню, - рука Оли не дрогнула - она разливала кофе по черным чашкам с зеленым плющом от покойного Джанни Версаче, оставаясь такой же спокойной, как он.
- Он даже не помнит, что вы пили на кухне. Где, интересно, он был в это время?
- Они в комнате в «крокодила» играли. Женя, Сашик, Рита, потом к ним Ян и Арина пошли… Глупая игра. Вот однажды мы с Гурченко… - Олю увело надолго.
Я выпила кофе и терпеливо выслушала рассказ до конца. Они с Ариной соревновались в произношении звездных имен - но даже теперь, когда все имена произносились Олей в прошедшем времени, Арине было трудно перещеголять ее. А потому - трудно простить…
Оля не сдавалась!
Подобно женщине, волочащейся по полу, вцепившись в рукав уходящего мужа, - она скрупулезно обзванивала знаменитых знакомых, поздравляя их с днем рожденья, днем ангела, Новым годом. Она обнимала на презентациях звезд, узнававших ее все менее охотно, чтобы хоть так, в довесок к ним, попасть в кадр. На сезонах моды Оля вышла на подиум голой в одних сапогах и фате, чтоб хоть так стать гвоздем программы.
Она по-прежнему держала себя как звезда. По-прежнему одевалась и красилась как звезда. Но этот макияж все больше и больше походил на застывшую мертвую маску. Неизменную все четыре года. Как все мы, Оля донашивала прежнюю жизнь и носила старое звездное лицо с упрямством пожилых дам, отказавшихся изменять моде своей молодости, отказавшихся признать: то время безвозвратно ушло.
И вот в этом мы были похожи! Как и я, заглядевшись назад, Оля застыла соляным столбом. Как и я, Оля жила даже не прошлым, а в прошлом. Тот, кто не живет, умирает - при жизни. А когда ты уже мертв - убить нетрудно. Я знала по себе. Просто не чувствуешь разницы между жизнью и смертью.
Я или Оля?
- У меня фотографии с того вечера есть. Хочешь, покажу? Там Гурченко, я…
- Позже. Прости, я не поняла, что случилось у Арины с Андреем?
Оля погасла. Я видела, ей не хочется возвращаться обратно - из воспоминаний о прежней «настоящей жизни». Пока она говорила, она жила там. Мысленно она всегда жила там, жила так упрямо, что перестала жить здесь. Замолчав, она опять умерла. С сомнением посмотрела на ненадпитую чашку кофе. Ей не хотелось пить - не хотелось жить.
И вновь проживать позавчерашний вечер:
- Они сцепились из-за таблетки…
- Экстази? Которую ты просила у Яниса?
- Я сказала ему в театре про «Красоток», Андрея… - Оле не хотелось отвечать на вопрос. - А он знаешь, что мне сказал? «Ты не должна завидовать!» Я - не должна… Представляешь? И я поняла, что у меня нет друзей.
- А Сашик? Он же твой друг.
- Я тоже так думала, - голос Оли звучал отчужденно, где-то там - за тридевять земель. - Я думала, он сел ко мне в машину утешить… А он… Когда вы с Доброхотовым побежали в метро, начал канючить: Олюля, прости, я взял вести корпоратив не тебя, а Марлену. Она может взять меня в программу… Ведь знал, как мне деньги нужны. Нет, я все понимаю.
И в этом мы тоже были похожи - настолько, что у меня сжало воздух в груди.