Я часто вспоминаю грустное загорелое лицо Хили, когда его, только что вернувшегося из отпуска, вытащили вместе с действующим министром иностранных дел Малькольмом Рифкиндом комментировать по телевидению массовую высылку советских представителей, среди которых был и я, состоявшуюся накануне. Хили тогда согласился практически по всем статьям с министром-тори. У меня создалось впечатление, что он умышленно уходил от обсуждения шпионской темы. Что же должно было твориться у него на душе?!
В дверях «Буссолы» Хили обещал, что обязательно пригласит меня с семьей к себе в гости, в загородный домик в Сассексе. Я проводил его до начала Уайтхолла, где он, немного покачиваясь на нетвердых ногах от изрядной дозы спиртного, вскочил в автобус, следовавший в направлении парламента.
Из вечерней программы новостей я узнал, что буквально через пару часов Хили уже гневно обличал южноафриканских расистов на митинге солидарности с коренным населением не то ЮАР, не то Намибии. Его поведение было обычным, только лицо краснело больше, чем всегда.
В мае 1985 года Хили, единственный из английских политических деятелей, отправился в Москву на празднование сорокалетия Победы. Вернулся он полный впечатлений от краткой встречи с Горбачевым, о чем подробно рассказан по телевидению.
А через несколько дней Денис выступил в шоу одного известного английского комика. Его коронная история, сорвавшая взрыв хохота, выглядела примерно так.
После возложения иностранными делегациями венков к могиле Неизвестного солдата Хили замешкался и не заметил, как все иностранные гости куда-то исчезли. Поглазев по сторонам, он увидел дверь в Кремлевской стене, охраняемую часовым из КГБ. Денис уверенно направился туда, недолго думая, показал этому парию, вопросительно глядящему на него, какой-то документ, вытащенный из кармана. Часовой почтительно взял под козырек, и Хили оказался в Кремле. Только тут он понял, что предъявил свою пенсионную книжку.
– В этом нет ничего удивительного, – заявил Денис. – Как бывший боевой офицер, я знаю, что для проникновения в любой штаб, даже самый высший, главное не предъявляемый документ, а уверенность в себе и подобающий внешний вид.
Таков Денис Хили, бесспорно, выдающийся политик и государственный деятель Англии двадцатого века, в то же время великий балагур и эксцентрик. Грубиян и эрудит. Один из отцов натовских доктрин и одновременно едкий критик американской внешней политики. Экс-коммунист, ренегат, с теплом вспоминающий личные контакты с советскими представителями. Думаю, он, как никто другой, приблизил меня к пониманию сути традиционного лейборизма и вообще западноевропейской социал-демократии.
«Доведется ли нам, Денис, встретиться вновь после моего неожиданного и вынужденного отъезда из Лондона летом восемьдесят пятого года?» – раздумывал я.
Довелось!
Менее чем через год после нашего выдворения из Англии, в конце мая – начале июня 1986 года, Хили находился в Союзе в качестве заместителя главы парламентской делегации. Возглавлял ее заместитель Тэтчер, министр внутренних дел Великобритании Уильям Уайтлоу. Сначала встречи в столице на высшем уровне, затем – Тбилиси.
Я получил от «Нового времени» заказ на интервью, приехал в гостиницу «Советская» к моменту возвращения англичан из Тбилиси, ждал в вестибюле. Хили, взмокший от жары, стоявшей тогда в Москве, в своем неизменно темном, добротном костюме, появился в дверях первым.
Он пристально посмотрел на меня и воскликнул:
– А, Максим Баженов! Как поживает КГБ?
– Не хуже обычного, – ответил я. – Мне, собственно, хотелось бы взять у вас интервью.
– Ну что же, поднимайся ко мне в номер через пятнадцать минут.
С самою начала беседы Хили вел себя чрезвычайно тактично. Ни слова о случившемся в сентябре 1985 года. Он интересовался моей работой над диссертацией, обстоятельно отвечал на вопросы интервью, выражал восхищение стилем нового советского руководства.
– Ты не представляешь, они теперь не только говорят, но и слушают!
Единственное, с чем Денис был в корне не согласен, так это с антиалкогольными мерами, которые, по его мнению, ничего, кроме провала, не сулили.
Разговор наш был прерван телефонным звонком. Хили договаривался об интервью для английских журналистов.
Вдруг раздался стук в дверь, и на пороге появился Вилли Уайтлоу.
– Денис, я думал, ты один…
Хили поспешно встает из-за стола и направляется к двери. Между англичанами произошел непродолжительный разговор на тему о том, где и что сегодня вечером выпить. По крайней мере, это единственное, что мне удалось уловить.
Выпроводив Уайтлоу, Хили сказал:
– Прошу прощения, что не представил тебя. Боюсь, старика хватила бы кондрашка, узнай он, с кем я тут беседую.
– Все понятно, нет проблем, – ответил я. – В этой связи, может, вообще не ставить мою подпись под журнальным материалом?
Хили сперва сказал, что ему все равно, а потом поправился:
– Ты, наверно, прав. Лучше не дразнить гусей. Ведь и меня могут съесть в два счета. Спасибо за предложение. Между прочим, я не забыл о приглашении тебя с семьей к себе в Сассекс.
– Последний вопрос, Денис, – сказал я. – Естественно, не для публикации, а исключительно для моего понимания. Общаясь в Лондоне со мной, а до этого с Майклом Любимовым и другими советскими представителями, догадывались ли вы о том, что имеете дело с вражескими разведчиками?
– Понимаешь, Максим, у вас же добрая половина представителей чистые шпионы, а другая половина все равно вынуждена докладывать в КГБ о своих контактах. Это для нас, британских политиков, аксиома. Дело в другом. Ты же не будешь отрицать, что в Советском Союзе Комитет госбезопасности является самой информированной организацией и что к его мнению в первую очередь прислушиваются в Кремле? Значит, общаясь с разведкой, мы, британские политики – чаще лейбористы, но иногда и консерваторы, – имеем возможность напрямую и на более влиятельном уровне довести свои соображения и аргументы до высшего руководства СССР. Некоторые, конечно, опасаются открытых контактов с врагом, но люди вроде меня – самодостаточные и уверенные на все сто в своей идеологической правоте – не боятся использовать этот канал для продвижения своих политических целей. По крайней мере, таким был подход лейбористского руководства со времен Гарольда Вильсона. К тому же и от вас, советских разведчиков, порой можно узнать интересные детали, характеризующие советский политический курс. Ведь вы иногда неосознанно демонстрируете намного более высокую степень осведомленности, чем ваши чистые дипломаты и журналисты.
Тут настала моя очередь задуматься. Не правда ли, любопытно получается? Оказывается, не только мы их используем, во и они нас. Ведь мы действительно описываем в телеграммах аргументы и нюансы, почерпнутые от высокопоставленных представителей противоположной стороны, которые не всегда возможно или целесообразно озвучить в ходе протокольных дипломатических контактов и даже на встречах в верхах. Иными словами, мы делаем чрезвычайно полезную закулисную работу, приводящую к лучшему пониманию истинных позиций и намерений друг друга.
В дальнейшем я неоднократно убеждался в том, что скрытая разведка, как это ни парадоксально, способствует прозрачности отношений между странами. Но в первый раз мне открыл на это глаза именно Денис Хили.
Рандеву было окончено. Хили спешил на ужин. Мы тепло попрощались, выразили обоюдную надежду на новую встречу.
Интервью вышло, как я и обещал, без моей подписи. Оно было направлено в Лондон вместе с благодарственным письмом от руководства «Нового времени» и даже гонораром, причитающимся Хили.
Через год после очередного приезда Хили в Москву, последнего в качестве теневого министра иностранных дел, я узнал, что Денис интересовался моей персоной. После поражения лейбористов на выборах 1987 года он ушел в отставку, навсегда распрощался со своей мечтой возглавить британский Форин-офис.
Живой памятник: Феннер Брокуэй
Если бы у разведчиков существовала собственная Книга рекордов Гиннесса, то я наверняка попал бы в нее как человек, работавший с самым возрастным агентом всех времен и народов в современной истории. Про древнееврейских патриархов судить не берусь. Моем у оперативному контакту лорду Феннеру Брокуэю на момент последней нашей встречи в 1985 году было девяносто семь лет. Умер он в восемьдесят восьмом, не дотянув шести месяцев до своего столетия.
Обидно, конечно, что об этом моем подвиге мало кто знает, но что поделать. Разведка дело скромное. Нам, солдатам незримого фронта, не пристало гоняться за публичной славой.
Когда Феннеру перевалило за восемьдесят, в Москве решили, что он окончательно вышел в тираж, сдали его оперативное дело в архив и присвоили ему говорящий псевдоним «Даст», по-английски «пыль», «прах». Но во второй половине семидесятых годов приехал в Лондон мой замечательный коллега Александр Медин, специализирующийся на работе с лейбористами и профсоюзниками. Он встретился с престарелым лордом и выяснил, что курилка-то еще как жив! Он извергает вулканы политической энергии, борется за всемирное разоружение, поддерживает движение неприсоединения и «наставляет на путь истинный» таких своих знакомцев, как Эдвард, для него просто Тедди, Кеннеди, Индира Ганди и прочая, прочая.
Медин возобновил работу с ним как с доверительной связью и по праву гордился в нашем тесном кругу тем, что он – непревзойденный рекордсмен в мировой разведке. Но последнее слово все-таки осталось за лордом, вернее, за его здоровьем. После окончания Сашиной командировки с Феннером почти три года проработал еще и я. С Мединым мы большие друзья, но Феннера Брокуэя он мне никогда не простит.
Уже не помню, когда начались контакты Брокуэя с советскими спецслужбами, но вероятно, еще задолго до Второй мировой войны.
Возможно, в середине двадцатых годов, когда он играл активную роль в борьбе Ирландии за отделение от Великобритании, а также поддерживал антиколониальное движение в Индии. Дело не столько во временном стаже или ценности его разведывательного вклада, а в самом титаническом масштабе и легендарности этой личности.