Какое-то время ушло на проведение процедур, предусмотренных в разведке, включая, конечно, комплекс всевозможных проверочных мероприятий. После этого Брайен был утвержден моим руководством в качестве доверительной связи под псевдонимом Барков. Я заработал первую собственную галочку в вербовочной работе, или, выражаясь на разведывательно-бюрократическом сленге, добился конкретного результата.
Впрочем, наши отношения от этого никак не изменились. Я частенько приходил в офис к Бойдену в конце рабочего дня, чтобы потом вместе переместиться на ужин в ресторане. На столе у Брайена, давно бросившего курить и только изредка позволявшего себе хорошую сигару с коньяком, стояла огромная коробка с коллекцией трубок. В ходе беседы, особенно когда она принимала оживленный характер, он начинал посасывать одну из них.
– Научился потворствовать старой привычке без табака, хватает лишь немного горечи во рту и чуть-чуть запаха, – говорил при этом Бойден.
Но поскольку я был начинающим любителем курения трубки, он однажды вызвался завести меня перед ужином в знаменитый табачный магазин, где всю жизнь отоваривался сам Уинстон Черчилль.
Любезный продавец помог мне выбрать изящную трубку, не самую дорогую, но все же за шестнадцать фунтов. В те годы британский рабочий класс добивался того, чтобы минимальная еженедельная зарплата по стране была не ниже восьми фунтов.
Вечером дома я приступил к неприятной процедуре раскуривания новой трубки, набил ее, как всегда делал раньше, смесью табака и сахара и вдруг услышал странное потрескивание. Трубка начала прогорать насквозь. Мне удалось вовремя залить ее водой, но снаружи осталось черное пятно.
Брайена рассказ об этом приключении позабавил, и он предложил на следующую нашу встречу принести трубку с собой. Брак обязательно поменяют.
Так оно и вышло. Продавец был сильно удивлен, но тут же предложил мне бесплатно выбрать новый товар из той же коллекции.
– Бракованную трубку сэр, естественно, может оставить себе, с нашими извинениями за причиненные неудобства.
С новой трубкой случилась еще большая неприятность. Раскуривая ее тем же способом, я в какой-то момент почти задремал и очнулся от сильного треска и запаха гари. На боковой стейке трубки зияла обугленная дыра!
Снова поход к любимым табачникам Черчилля. Продавец в полуобморочном состоянии.
– Но что вы с ними делаете?!
– Да ничего, просто обкуриваю.
– Ради бога, выбирайте третью, а эту, с вашего позволения, я помешу в наш небольшой музей. Если не ошибаюсь, за двести лет существования нашего магазина это первый подобный случай. Тысяча извинений, сэр.
Я выбрал трубку с самыми толстыми стенками и курю ее до сих пор, как, впрочем, и первую, не успевшую до конца прогореть. Так советский разведчик Баженов попал в анналы британского производства курительных трубок. Мы с Брайеном потом долго вспоминали эту смешную историю.
Об эпопее с трубкой и прочих проявлениях нашей искренней человеческой дружбы с Бойденом я в центр не отписывался, как делали многие коллеги, когда им не хватало более серьезной фактуры для составления оперативных справок или информационных телеграмм. Результатов каждой встречи с Брайеном мне всегда хватало с лихвой.
Прихожу я, например, к нему в половине седьмого вечера, чтобы накоротке перетереть свежие политические события. Через полчаса стук в дверь, и в кабинет заваливается заместитель министра обороны США, одетый к ужину и с каким-то подарком. Они крепко обнимаются с Брайеном. Тот представляет нас друг другу и извиняется передо мной. Дескать, скоро мы должны отбыть в ресторан вместе с супругами. А пока время еще есть, давайте по-мужски, по стаканчику виски.
Брайен и высокопоставленный янки, видимо, настолько соскучились друг по другу, что тотчас же начинают обмениваться информацией о военно-стратегических новостях с обеих сторон океана. При этом Бойден понимает, что мне может быть не все понятно из их разговора, и время от времени делает комментарии специально для меня. Я отчаянно пытался запомнить все эти бесценные сведения, даже покраснел от натуги, но, слава богу, все списалось на стаканчик виски. Зато в резидентуре потом меня похвалили за активное участие в работе над информационной телеграммой, ушедшей прямиком в Министерство обороны СССР!
Но всему хорошему приходит конец. В начале лета 1985 года предатель Гордиевский был уже вычислен и отозван в Москву. Нам строго-настрого запретили встречаться с английской агентурой. Но я все-таки осмелился нарушить табу и приехал в выходные домой к Брайепу под предлогом обсуждения моей диссертации, посвященной англо-американским отношениям.
Сидя на его небольшой лужайке, мы опустошили пару бутылок вина за приятнейшей, задушевной беседой. Потом Барбара сообщила нам, что жаркое вот-вот подгорит. Мы останемся голодными, если сейчас же не переберемся к столу. Мы поужинали, выкурили по сигаре под кофе и коньяк, обнялись, попрощались заплетающимися языками и больше никогда не виделись.
Вот выдержки из письма, полученного мной от Брайена весной следующего года, когда мы с семьей были уже давно в Москве.
«Наши дорогие Максим и Надя!
Я только что закончил первую нынешней весной стрижку газона перед домом… и вдруг осознал, что грядущим летом ты не будешь сидеть на траве и пить вино; и мы с Барбарой очень сожалеем об этом. Нам недостает вас. Недостает удовольствия от честного спора, в котором знаешь, что твой оппонент ласт тебе прямой ответ даже в случае, если он не согласен с тобой. Но даже если бы мы пришли к согласию по всем вопросам… нам все равно будет недоставать общения с вами… Поэтому, соскребая грязь с газонокосилки, я решил… соскрести грязь с моего пера и написать тебе, что мы вас любим, надеемся на то, что в Москве тоже наступает весна и что мы когда-нибудь сможем возобновить мирное сосуществование между нашими двумя семьями.
Наш кот Бондино шлет привет всем кошкам в вашем квартале, он по-прежнему пацифист по отношению ко всем другим существам (за исключением тех, кто немного меньше его, как, например, мыши), а в результате наш сад превратился в кошачий клуб. Приезжай и посмотри на этот клуб, посиди на траве и выпей вина вновь».
Но самое интересное содержалось в другом письме, на которое Брайен решился спустя несколько лет. Из него явствовало, что примерно с момента появления в Лондоне Олега Гордиевского на Брайена вышли сотрудники английской контрразведки, дали понять, что им известно о контактах со мной, и деликатно, учитывая его авторитетное положение, попросили сообщать обо всех тех моментах, когда интерес с моей стороны будет выходить за рамки дозволенного.
– Что дозволено, а что нет, вы, мистер Бойден, безусловно, знаете не хуже нашего, – пояснил представитель МИ-5.
Не выполнить такую просьбу для человека с его статусом было просто нереально, и Бойден, конечно же, не сказал «нет». Но тем не менее…
«С тех пор я поневоле внимательнейшим образом контролировал содержание наших с тобой, Максим, бесед. И, что любопытно, практически не находил в них переходов за рамки дозволенного, о которых мне следовало бы сообщить соотечественникам из МИ-5», – писал Брайен.
Прочитав это письмо, я впал в полную растерянность. Если дело обстояло именно так и Брайен действительно старался не стучать на меня в британскую контрразведку, то по факту получается, что закладывал наш контакт именно я. После каждой встречи я с чувством хорошо выполненного долга подробно отчитывался о полученной информации перед своим начальником, английским шпионом Олегом Гордиевским. Это с одной стороны.
С другой информация от Бойдена поступала на редкость ценная и качественная. Ее неоднократно проверяли, она подтверждалась другими источниками, регулярно докладывалась на самый верх советского истеблишмента, сделала мне чуть ли не половину карьеры в разведке. Так кто же, спрашивается, на кого шпионил?! Кто от этого выиграл? Все это на фоне искренней дружбы между двумя людьми, принадлежавшими к диаметрально противоположным социальным системам, но при этом тесно связанными общим или схожим пониманием человеческих ценностей.
Ответов на эти вопросы я так и не знаю.
Последний период нашей с Брайеном эпистолярной дружбы, в 2014-м – начале 2015 года, был довольно грустным. События вокруг Украины, санкции.
Мы пережили холодную войну и в девяностые годы бесконечно радовались тому, что она наконец-то закончилась, а теперь прекрасно понимали, что неминуемо грядет новый затяжной ледниковый период. Никто из нас не обвинял в чем-либо правительство противоположной стороны. Мы лихорадочно пытались найти компромиссные развязки стремительно ухудшавшейся обстановки.
Брайен, в частности, писал:
«Ну, ладно, Крым Запад готов вам простить, хотя аннексию полуострова обязательно надо полностью легитимизировать, проведя еще один, международно признанный, референдум. Чего бояться-то: крымчане наверняка снова проголосуют за воссоединение с Россией. Но, бога ради, остановитесь на этом, не вовлекайтесь дальше в украинские дела! Как же будет жалко, если достижения последних двух десятилетий по линии улучшения отношений Запад – Восток пойдут псу под хвост!»
Увы, двум состарившимся рыцарям первой холодной войны оказалось не по силам в одиночку остановить вторую.
Русский подарок англичанам: Питер Устинов
Знакомству с этим выдающимся человеком я обязан дочке Насте.
Прибежала она как-то раз из школы и закричала с порога:
– Папа, у книжного магазина за углом огромная очередь. Там писатель Устинов подписывает свою книгу «Моя Россия». Ты же говорил, что она должна быть интересной. Давай купим и возьмем у него автограф.
Мы успели купить один из последних экземпляров. Грузный Питер Устинов с благообразной копной волнистой седины уже убирал в карман свой «Паркер». Поводом для контакта послужила обложка книги. Устинов стоял на мостике через канал Грибоедова в Ленинграде, на фоне Русского музея и Спаса на Крови. А я как раз родился и провел детство за углом от этого городского пейзажа, на улице Софьи Перовской. До революции и сейчас это Малая Конюшенная. Мы, естественно, зацепились языками, и я без труда выпросил у своего нового знакомого встречу для интервью.