Москва в ту пору, как мне показалось, жила тихо. За три месяца, пока работали наши курсы, столица только один раз заметно всколыхнулась. Это произошло 18 мая 1935 года, когда потерпел катастрофу агитационный самолет «Максим Горький». Об этом самолете вплоть до рокового дня газеты писали много похвального. Построен в единственном экземпляре, восьмимоторный, самый большой в мире — размах крыльев 63 метра, вес 42 тонны. Экипаж из 8 человек, 80 пассажиров. После аварии в печати появилось скупое официальное сообщение: «Максим Горький» погиб при столкновении с другим самолетом.
Жили мы, как сказано выше, в общежитии студентов института. Питались в институтской столовой. За скромную плату кормили весьма сносно. К тому же, по соседству находился большой гастроном. В нем можно было купить колбасу на выбор, рыбные продукты, консервы. Деньги у курсантов на это были.
При институте работал медицинский пункт. Но мы чаще всего обращались в платную поликлинику на Лубянской площади. Там все было на удивление просто: пришел, уплатил в кассу деньги, получай помощь. Никакой тебе проволочки, никакой волынки. Особенно четко и надежно работала в поликлинике зубоврачебная служба. Многие уезжали домой со здоровыми, капитально вылеченными зубами.
Умные руководители курсов понимали, как важно приобщать нас, провинциалов, к столичной культуре. Была разработана специальная программа культобслуживания. Мы сумели посетить многие музеи, художественные выставки, побывали в театрах. В МХАТе посмотрели «Дни Турбиных». Спектакль нам не просто понравился, каждого задел за живое, взволновал. Особенно пришелся по душе Алексей Турбин — один из главных героев глубокой и смелой пьесы Михаила Булгакова. Прямо-таки восхищались артистом Николаем Хмелевым, неповторимо сыгравшим роль Алексея Турбина. Мы недоумевали: да что же это такое — мастер из мастеров и ничем не отмечен?
Напрасно беспокоились. Вскоре Хмелев получил и звания, и ордена. Жаль только, что жил мало, рано — в 1945 году — умер.
Разгром
Я вернулся с курсов осенью. Пожелтели березы под окном. Зачастили холодные ветры с севера. Осень стучалась во все окна. Но то, что происходило в природе, никак не касалось внутренней жизни редакции. Тут всё оставалось на том же месте и в таком же виде, как и три месяца назад. Впрочем, одна перемена произошла — исчез иностранный отдел. В «Красной Карелии» — газете пограничной республики — всегда, с первых лет советской власти, был такой отдел. По крайней мере, последние два года на третьей странице каждую неделю появлялся высокий подвал под броским заголовком. Это была очередная статья Укко (Старика) о положении в буржуазной Финляндии. Статьи Укко нравились читателям. Они находили и международный отклик. Укко — Михаил Ишуков, выходец из Спасской Губы. Худенький бледнолицый человек, он с утра до вечера тихо сидел в углу за столом, заваленным финскими газетами, читал их, думал, писал. У него получалось. Это был прирожденный международный обозреватель! Все шло нормально, по-заведенному. Но однажды некая высокая инстанция вдруг решила: иностранный отдел в областной газете не положен. Ишукова направили в родную Спасскую Губу — тогда центр Петровского района — редактором районной газеты «Петровский ударник». В 1938 году он был арестован и расстрелян. В 1989 году — более чем через полстолетия! — реабилитирован.
В сентябре 1935 года состоялся пленум Карельского обкома ВКП(б), который, как говорилось в его постановлении, за крупные недостатки в руководстве хозяйственным и культурным строительством освободил от занимаемых ими постов первого секретаря обкома Г. С. Ровио, второго секретаря Л. М. Аполоника и председателя Совнаркома Э. А. Гюллинга.
Мы, коллектив редакции, разумеется, не могли отнестись к этому равнодушно. Приняли постановление пленума близко к сердцу, были встревожены. Иного и быть не могло. Ведь газета тоже несла ответственность за недостатки в хозяйственном и культурном строительстве. К тому же закрадывалось сомнение: настолько ли уж велики недостатки, чтобы снимать всё руководство республики. Не кроется ли тут что-то другое? Понятно, разговоров об этом было немного, вели их тихо. Но сомнение росло. Мы были огорчены тем, что республику вынуждены были покинуть крупные руководители, люди с богатым опытом и большими революционными заслугами. Г. С. Ровио сыграл важную роль в судьбе В. И. Ленина, спасал его от преследований агентов Временного правительства. Э. А. Гюллинг хорошо был знаком с Ильичом, выполнял его поручения.
Г. С. Ровио мы знали и как простого, доступного человека. Он был заядлый волейболист, играл наравне с молодыми ребятами. А однажды запросто, по пути, зашел в редакцию, чтобы сообщить о факте бесхозяйственности, с которым только что столкнулся. Прогуливался по Онежской набережной, увидел брошенные на произвол судьбы лодки сплавщиков, до глубины души возмутился и заглянул в газету, чтобы сказать: «Напишите, товарищи, об этом. Да построже».
После Ровио первым секретарем обкома стал приехавший из Ленинграда П. А. Ирклис. Горячий, энергичный, он готов был перетряхнуть всё сразу. Но сделать успел немного. Не прошло и двух лет, как его арестовали. В это же время, в 1937 году, были репрессированы жившие в Москве после отъезда из Карелии Г. С. Ровио и Э. А. Гюллинг. А осенью этого же, недоброй памяти года у нас начались массовые репрессии. Хорошо помню то мрачное время. Люди жили в атмосфере подозрительности и страха. Страницы газет, в том числе и «Красной Карелии», были переполнены материалами, разоблачающими врагов народа, призывающими разоблачать вредителей, шпионов, диверсантов. Часто публиковались официальные сообщения, отчеты о судебных процессах, корреспонденции журналистов. Последние основательно приложили руку к черным разоблачительным делам. Но утверждаю: в подавляющем своем большинстве они искренне считали, что ведут полезную и нужную работу, плыли по волнам, глубоко не задумываясь о том, что происходит вокруг.
Руководил газетой В. М. Градусов — преданный коммунист, готовый всеми силами защищать интересы партии и страны от вражеских нападок. Но, как ни парадоксально, вскоре попала в жестокую опалу и сама «Красная Карелия», подвергшаяся не просто преследованиям — настоящему разгрому.
С болью и ненавистью вспоминаю те безысходные, тяжкие дни.
Было так.
В сентябре 1937 года в Петрозаводск приехал корреспондент «Правды» Борис Золотов. Холеный, с пухлым румяным лицом, надменным взглядом холодных выпуклых глаз, он с порога заявил нам, что прибыл в Карелию по специальному заданию товарища Мехлиса. Имя главного редактора «Правды» Мехлиса нам, газетчикам, было хорошо известно. Знали мы и то, что это близкий человек Сталина, один из его самых доверенных людей, отличавшийся искусством придумывать эпитеты, безмерно восхвалявшие вождя народов. На протяжении десятилетий этими эпитетами заполнялись наши газеты, журналы, книги: великий, гениальный, гениальнейший, лучший на земле, отец народов, непревзойденный, мудрый, всевидящий.
С посланцем Мехлиса в то тревожное время было не до шуток. Насторожились. Прошло два дня. На третий, под вечер, когда вся редакция суетливо и шумно хлопотала над выпуском очередного номера, радистка О. Н. Гудкова (тогда телетайпа у нас не было, материалы из Москвы принимали по радио) принесла из приемного пункта в нижнем этаже длинный лист бумаги с принятым по радио текстом и, подавая его секретарю редакции, сказала:
— О нас.
Действительно, это было о нас, о «Красной Карелии». Обзор печати в «Правде». Уже его заголовок говорил многое — «Рупор буржуазных националистов».
Но, собственно, это не было обзором печати в прямом смысле слова. Это была погромная статья, в которой с первых же строчек обливались грязью и Ровио — «буржуазный националист и покрыватель националистов», и Гюллинг — «один из подлых вожаков врагов народа», и Ирклис — «шпион». Эти эпитеты автору статьи понадобились, чтобы сказать, что бывшие руководители республики уже «получили по заслугам», а теперь очередь за теми, кто был связан с ними по службе — за работниками обкома, совнаркома, наркомпроса, госплана, где, по утверждению автора статьи, «орудовала оголтелая банда шпионов, пытавшаяся закабалить карельский народ и при помощи фашистской Германии восстановить в Карелии власть помещиков и капиталистов».
Тут же Золотов брал за горло газету. «…Все это происходило открыто, на виду у „Красной Карелии“. Редакция отлично знала, что нити преступной деятельности националистов ведут в обком и совнарком Карельской АССР. Трудящиеся сигнализировали об этом, но редакция не только не разоблачала, но и покрывала врагов». Газета обвинялась во всех смертных грехах: «Сеяла благодушие, убаюкивала партийную организацию, разоружала ее, отвлекала от борьбы против буржуазных националистов — агентов финской и германской разведки». И вывод: «Нынешний состав редакции не внушает политического доверия. Здесь нашли себе приют люди, которым чужды интересы партии, интересы советского народа. Здесь, бесспорно, обретаются и враждебные элементы».
Кто же они? «Редакцию возглавляет В. Градусов — выходец из кулацкой семьи, второй заместитель редактора Гроссман — сын торговца. В „Красной Карелии“ нашел себе приют Айзенштейн — бывший редактор газеты „Комсомолец Карелии“, снятый с работы и исключенный из партии».
Автор статьи обвинял «Красную Карелию» в том, что она назвала Хильду Тихля, автора известного романа «Лист переворачивается», талантливой старейшей карельской писательницей. Не забыто было и издательство «Кирья», где обосновались «темные люди», а газету «Пунайнен Карьяла» редактировал «националист Венто».
Окончательный приговор: «Редакция „Красной Карелии“ политически обанкротилась. Она была на поводу у кучки буржуазных националистов Ирклиса, Хюппенена и других. Потворствуя врагам народа, редакционный коллектив совершил тяжкое преступление, за которое должен понести всю полноту ответственности».
Статья ошеломила нас. Даже в то безответственное время мы расценили ее как дикую, фантастически клеветническую.