Я сказал, что пойду в первый же, но обещания не выполнил — тяжело заболел. Экссудативный плеврит надолго приковал к больничной койке.
А «Красный партизан» продолжал боевые походы. Я все время был связан с ним. С радостью узнал, что Ивана Карху наградили орденом Красного Знамени, тяжело переживал известие о его гибели. Вражеский снайпер поразил героя. Я запомнил этого тихого и отважного человека на всю жизнь, написал о нем книжку, которая дважды издавалась на русском и финском языках.
…В 1943 году наша газета напечатала очерк под коротким названием «Душа». Содержание очерка незамысловатое: есть в отряде «Красный партизан» разведчик товарищ К. Бесстрашный. И такой добрый, душевный, что все его зовут Душа. Теплеют глаза даже у самых суровых и хмурых в отряде людей, когда вспоминают о человеке по имени Душа. Потеплели глаза и у меня, когда я прочитал очерк в только что принесенной из типографии полосе газеты. Очерк был написан хорошо. Автор его Яков Ругоев — бывший боец отряда «Красный партизан», с 1943 года военный корреспондент газеты «Тотуус» — сумел выделить и выпукло показать главные, характерные черты большой и яркой личности. В Ругоеве я открыл тогда для себя писателя.
Прошло сорок пять лет. 17 апреля 1988 года в Финском драматическом театре читатели Петрозаводска и республики, гости из Финляндии чествовали видного писателя Карелии Якова Васильевича Ругоева в связи с его семидесятилетием.
В числе приветствовавших юбиляра на сцену, прихрамывая, поднялся невысокий плечистый человек. Крупная светлая голова его была слегка откинута назад, лицо приветливо улыбалось. Такие открытые люди располагают к себе с первой же минуты знакомства с ними. Ругоев обнял подошедшего к нему человека, затем вывел на край сцены и, обращаясь к залу, сказал:
— Это Василий Иванович Касьянов — разведчик отряда «Красный партизан», — наверное, один из самых смелых и самых добрых людей на свете. Душа! Иначе не называли его в нашем отряде.
Так вот какой он, этот разведчик товарищ К. Конечно, это и есть герой очерка «Душа». Я в этом не сомневался и все же спросил Ругоева — так ли это?
— Так, так, — ответил он и добавил, что после того, как закончились боевые действия на Карельском фронте, Касьянов успел побывать на Дальнем Востоке, потом судьба закинула его в Китай, потом три года он находился в Финляндии…
Возвращение в Петрозаводск
28 июня 1944 года советские войска освободили Петрозаводск. В начале июля наша редакция вернулась домой. Приехали рано утром. Было тихо, солнечно и тепло. Зелень петрозаводских улиц и скверов после серых камней Беломорска показалась сказочно обильной. Но среди живой зелени громоздились отдающие мертвым холодом развалины. Положа руку на сердце, признаемся, что многие из них мы оставили сами. Тактика «выжженной земли» оправдывает себя, но разумна лишь в меру. Мы не всегда выдерживали эту меру.
На месте гостиницы «Северная» высилась гора пыльного хлама. На проспекте Карла Маркса не осталось ни одного здания. Они тоже были превращены в хлам. В руинах лежал Онежский завод. Ничего не осталось от здания редакций газет и типографии на Пушкинской улице. Были взорваны мосты через Неглинку и Лососинку.
Нас встретил заранее выехавший в Петрозаводск редактор газеты И. М. Моносов. За те считанные дни, которые были в его распоряжении, он сумел открыть в деревянном домике на окраине города временную газетную типографию, использовав для этого всё, что осталось от довоенной бланочной типографии. Редакция разместилась в одном из уцелевших домов на проспекте Ленина. Все мы получили крышу над головой.
Первый номер газеты петрозаводского послевоенного издания набирали вручную — не успели смонтировать привезенные из Беломорска линотипы, да если бы они и были готовы, машинный набор все равно был бы невозможен — отсутствовало электричество. Печатали газету на старинной плоской машине, тоже вручную. Ухватившись за массивную ручку маховика, раскручивали его по очереди, не давая остановиться.
Город предстал перед нами на удивление многолюдным. Тут были и те наши соотечественники, которые свободно жили в оккупированном Петрозаводске, и вышедшие из лагерей, окружавших город, и хлынувшие со всех сторон эвакуированные. На базаре шла довольно бойкая торговля молоком, свежей рыбой, хлебом, другими съестными припасами. Правда, свежая рыба исчезла с базара буквально через три-четыре дня. Объяснение этому простое: наши власти, едва появившиеся на освобожденной земле, неведомо из каких соображений запретили частный лов на Онежском озере.
Мне с семьей из шести человек дали квартиру в деревянном доме по Закаменскому переулку. Квартира была нельзя сказать чтобы очень уж тесная, но неудобная: кухня на четыре семьи. Туалетом, рассчитанным на одну семью, пользовались семь семейств.
Хлеб получали по карточкам. Его не хватало. Если были деньги, прикупали на базаре, платили по 80 рублей за буханку. Приварка не было. Хорошо еще, что в то время столовые выдавали обеды на дом. Для большесемейных это было спасением.
Если уж мне, заместителю редактора областной газеты, жилось так трудно, то каково было положение рядовых тружеников. Недоедали. Не хватало одежды, обуви. Жить было негде. Но поразительно: ни тени уныния! Люди жили радостью от сознания того, что наконец-то они дома, что самое тяжелое позади, а впереди нормальная мирная жизнь. Но жизнь эту надо построить. И все горожане — рабочие, служащие, возвращающиеся с фронта солдаты, домохозяйки, старики, молодежь, мужчины стали восстановителями. Многими часами не покидали они развалин, работали без устали, с беспримерным энтузиазмом. Я написал об этом повесть «Дианковы горы». Место действия ее героев — не Петрозаводск, но это не меняет сути дела. Повесть — о созидателях особого склада, людях чистых, бескорыстных, беззаветных. Они достойны внимания сегодня, будут достойны внимания завтра.
Горячее было время, сложное и трудное. Послевоенные невзгоды. Но неправомерно всё списывать на войну. Кое-что зависело и от местных органов, их руководителей, их честности, заботливости, инициативы. К сожалению, некоторые чиновники, всю войну действовавшие бесконтрольно, ни перед кем не отчитывавшиеся, оторвавшиеся от народа, стали забывать о своих обязанностях. Некоторые из них, отсиживаясь в тылу, бездельничали, вели праздный образ жизни, злоупотребляли спиртным, не отличались высокой нравственностью. Справедливой критике подвергались, в частности, секретари ЦК компартии Н. Сорокин, А. Варламов, П. Соляков, заместитель председателя совнаркома М. Исаков. Постановлением ЦК ВКП(б) от 10 января 1950 года был освобожден от работы первый секретарь ЦК компартии Г. Н. Куприянов.
Нельзя не отдать должное первому секретарю за его большую работу, которую он проводил во время войны, будучи членом военного совета Карельского фронта. Безусловно, большой заслугой Куприянова должно быть признано то, что он решительно выступил против попытки отдельных военачальников Карельского фронта принизить роль карельского народа в Великой Отечественной войне. Никто не отрицал других заслуг первого секретаря перед республикой. И все-таки решение о его освобождении было признано коммунистами обоснованным.
Дело в том, что Куприянов, вернувшись после окончания войны на гражданскую работу, привнес в нее чисто военные методы. Командовал, не терпел возражений, считал, что только он может правильно судить обо всём, что происходит в республике. Приведу, возможно, не такой уж значительный, но показательный пример, связанный лично со мной.
В 1947 году наше издательство выпустило написанную кандидатом исторических наук В. И. Машезерским и мною брошюру «Карело-Финская ССР».
Вскоре после этого мне в редакцию позвонил Куприянов. Не поздоровавшись, сердито спросил:
— Вы с Машезерским что, добровольно возложили на себя обязанности руководителей республики?
— Я вас не понимаю.
— Выпустили книжку. Кто уполномочивал вас говорить за республику?
— Мы просто рассказали, — попытался объяснить я. — Факты и данные проверены.
— Всё неправильно, книжка вредная, — не дал мне договорить Куприянов и повесил трубку.
Уверен, что уже в тот же поздний весенний вечер отдел пропаганды и агитации получил задание разгромить брошюру.
За дело с готовностью взялся заместитель заведующего отделом кандидат философских наук Д. Д. Малегин. Заведующий отделом пропаганды Н. А. Дильденкин ушел от этого неблагодарного дела. Малегин, оставив без внимания положительные отзывы о брошюре ученых-историков, смастерил докладную записку, выступил на бюро ЦК с докладом, в котором всё было шито белыми нитками. Мы с Машезерским протестовали, доказывали что ничего предосудительного в книжке нет, что она написана на основе брошюры, выпущенной Госполитиздатом в 1940 году стотысячным тиражом, что вышедшая в Москве книжка начинается с предисловия Г. Н. Куприянова. Наши доказательства повисли в воздухе. Бюро решило изъять брошюру из продажи. Это был неприкрытый произвол.
Прошло время. Меня пригласил в ЦК один из тогдашних секретарей Н. И. Крачун. Как только я переступил порог его кабинета, он подал мне рукопись. Это была брошюра Куприянова о республике.
— Почитай, может, что подправить надо, подчистить.
Я взял было рукопись, но тут же вернул ее Крачуну:
— Ни подправлять, ни подчищать, даже читать не буду.
— Партийное поручение.
— Не буду.
В это время зашел в кабинет работавший вторым секретарем ЦК Ю. В. Андропов.
— Отказывается, понимаешь, читать, — пожаловался на меня Крачун.
— Отказывается и правильно делает, — сказал Андропов, хорошо помнивший историю уничтожения нашей книжки.
Впоследствии та самая тоталитарная система, порождением которой был Куприянов и которую он поддерживал, зверски расправилась с ним.
В 1950 году он был арестован по так называемому «ленинградскому делу» и приговорен к 25 годам лагерей. Но в июне 1952 года военная коллегия Верховного суда СССР изменила свой первоначальный приговор. Она постановила содержать Куприянова, как «особо опасного преступника», не в лагере, а в одиночной тюремной камере.