— Думаю, надо предоставить слово редактору.
Я действительно начал выступление с чтения писем о нетерпимых изъянах в бытовом обслуживании лесорубов, а затем говорил о редакционных нуждах — нехватке квалифицированных журналистов, слабой полиграфической базе.
Когда я окончил выступление, Лубенников спросил меня:
— А какой у вас тираж?
— Тридцать пять тысяч.
— Да ведь это слезы! — Лубенников встал из-за стола, побурел, так бывало всегда, когда он особенно волновался. — Для союзной республики — это постыдно мало. Я вот считаю так: с будущего года мы должны иметь газету с тиражом семьдесят пять тысяч!
Это не прозвучало как прожектерство. В республике уже успели заметить, что Лубенников — человек широкого размаха — умеет подкреплять делом свои намерения. Конечно, семидесятипятитысячный тираж сразу не появился. Но толчок был дан, и мы стали быстрее расти.
Тираж из года в год увеличивался. Я проработал в газете пятьдесят лет и не помню такого года, когда бы он снизился. Со временем, к концу семидесятых годов тираж «Ленинской правды» достиг ста тысяч. В застойные годы рост его замедлился, а на короткий период и приостановился. Но когда началась перестройка, произошел внушительный рывок вперед — в 1987 году тираж газеты достиг 130 тысяч экземпляров.
Лубенников отнюдь не испытывал нежной любви к газете. Его коробило, когда она «совала нос не в свое дело». «Что вы там опять нагородили!» — раздавался иногда его злой высокомерный окрик. Но, справедливости ради, не могу не отметить и его объективности, когда речь шла о делах принципиальных. Вот факты.
Начальником Кировской железной дороги, управление которой в пятидесятые годы находилось в Петрозаводске, был Е. Г. Трубицин, приехавший в Карелию почти одновременно с Лубенниковым. Смелый, с размахом в делах, он впоследствии возглавлял Смоленский совнархоз, а затем в течение продолжительного времени являлся министром автомобильного транспорта РСФСР.
В Петрозаводске Трубицин сразу заявил о себе широким строительством жилых домов для железнодорожников. Положение с жильем на Петрозаводском узле было бедственное. Но министерство путей сообщения с гражданским строительством не спешило. Столичные чиновники попытались остановить не в меру самостоятельного и торопливого Трубицина. Однако он сумел обойти бюрократические запреты, осуществил свою строительную программу. Трехэтажные каменные дома по Первомайскому шоссе, поднятые благодаря упорству и мужеству Е. Г. Трубицина, находятся в сохранности, служат людям до сих пор.
То, что сделал тогда Трубицин, было прорывом. Министерские чиновники посчитали, что начальник дороги самовольно растранжирил государственные средства, и решили расправиться с непокорным. Трубицину грозила тюрьма. И быть бы ему там, не вмешайся Лубенников. Лишь ему, пользовавшемуся широкими связями в Москве, удалось доказать, что Трубицина не за что судить, наоборот, его надо благодарить, он сделал благое дело.
Но был у Трубицина один недостаток — он не терпел критики. Мы знали это и все-таки, получив материалы о плохом обслуживании пассажиров, решили побеспокоить руководителей железной дороги, в том числе и Трубицина. В газете появилась критическая статья. В тот же день вечером меня и автора статьи И. М. Бацера пригласил Лубенников. В его кабинете находился Трубицин. Они не стали требовать объяснений, с ходу напали на нас, мы защищались. Казалось, не будет конца бурному разговору. Я наперед знал, чем он кончится: Лубенников не спеша встанет из-за стола и, подчеркивая каждое слово, скажет:
— Газетой допущена еще одна грубая ошибка. Доколе это терпеть? Вопрос пойдет на бюро.
А это значит, опять нервотрепка, в лучшем случае взыскание. И тут произошло неожиданное: Лубенников занял сторону газеты.
— Все-таки вам, Евгений Георгиевич, придется повиниться. Пассажиров надо обслуживать по-людски.
В 1958 году Лубенников был освобожден от работы в Карелии, получил высокий пост в ЦК КПСС. Правда, вскоре был направлен в Кемеровскую область, где его избрали первым секретарем обкома партии. Последние годы был заместителем председателя Центросоюза.
После Л. И. Лубенникова первым секретарем Карельского обкома партии стал Иван Ильич Сенькин — сын крестьянина из деревни Намоево. Когда-то это была оживленная деревушка, сейчас жизнь в ней поддерживают лишь дачники: отсюда до Петрозаводска всего каких-нибудь двадцать пять километров.
И. И. Сенькин был первым руководителем карельской областной партийной организации из местных. До него первыми секретарями были только приезжие, направляемые центром. Причем каждый первый привозил с собой свою команду.
Например, в команде А. Н. Егорова были второй секретарь обкома партии Вторушин, заведующий орготделом ЦК компартии Глинский, другие руководители республиканского уровня и восемь первых секретарей райкомов партии. Надолго в республике они не задерживались. Через 5—6 лет все разъехались. Временщики. Был «хвост» и у Лубенникова, но более короткий, чем у Егорова.
Сенькин вернулся домой без сопровождающих. Он прибыл из Свердловска, где работал первым секретарем обкома партии. С его приходом в республике меньше стало суеты с перемещением работников. Работа с кадрами начала приобретать более спокойный характер.
Сенькин занимал пост первого секретаря обкома двадцать пять лет. Для такого рода деятельности — это неоправданно долго. Были подъемы в его работе, были спады. Конечно, свой отпечаток оставили застойные годы. Довольно часто он не проявлял самостоятельности в работе, ждал, что скажут сверху. Впрочем, подобное было присуще не только Сенькину. Этой болезнью страдало всё общество. Нижестоящий начальник ждал, что скажет вышестоящий. Областному руководителю обязательно нужна была директива из центра, районный работник не мог обходиться без указаний из области. Инициатива не поощрялась. Достигнутое такими правилами полное единогласие иссушало, омертвляло жизнь.
Сенькин в этих условиях старался внести живинку в дело, много работал, был даже излишне требователен к себе, но мало требовал от других. Что греха таить, этим пользовались некоторые даже самые ближайшие его помощники — отдельные секретари обкома, члены бюро. Они работали без особого напряжения, уходили от острых вопросов. Это возмущало первого секретаря до глубины души, он яростно обрушивался на бездельников. Но проходило время, огонь угасал, всё оставалось по-старому. В последние годы заметно сникла и эта его боевитость, всё чаще стали мы слышать: «Не будем копья ломать», «Отсебятины не допустим», «Не сделали? Значит, не было возможности». Это был уже язык застойного времени.
Но при всём при этом, если подойти к оценке многолетней деятельности И. И. Сенькина объективно, она должна быть признана положительной. Республика не стояла на месте, шла вперед, развивалась. Построили «Петрозаводскбуммаш», развернулись судостроительный завод «Авангард», домостроительный комбинат. Всесоюзное значение приобрела целлюлозно-бумажная промышленность. Всё это факты. Отвергать их было бы нелепо. Не на пустом месте начали перестройку, да и на пустом месте нечего перестраивать. Но, конечно, нельзя отрицать и тех провалов, с которыми пришла Карелия, и не только Карелия, к середине восьмидесятых годов. Истощение лесов — провал, разорение деревни — провал. Запущенность, особенно национального Калевальского района, — это тоже провал. Признавая, что ответственность за все эти и другие провалы безусловно и в полной мере несет первый секретарь обкома, мы всё же должны набраться терпения, беспристрастности, чтобы разобраться, что к чему.
Сенькину присущи были высокие человеческие качества — удивительная трудоспособность, презрение к праздности, честность, искренность, чуткость.
Газета, я говорил уже об этом выше, печатала резко критические письма. Это нравилось не всем членам бюро, требовали от нас: «Прекратите предоставлять трибуну клеветникам и злопыхателям!» Однажды отдел пропаганды и агитации обкома вынес этот вопрос на бюро. Докладчик осудил газету. Сенькин гневно обрушился на него:
— Ерунду говорите! Где вы нашли злопыхателей? Да это же наши люди. Тяжело им — вот и жалуются. И будут жаловаться — говорить, кричать, писать. Рот им не заткнешь! Чем искать недругов там, где их нет, давайте-ка постарательнее делайте то, что поручено каждому из нас.
Сенькин обладал трезвым взглядом на жизнь. Ему чужды были эйфория, прекраснодушие. Он твердо стоял на земле, видел ее такой, какая она была в действительности, не терпел убаюкивающей, сглаживающей острые углы лжи. Вспоминается такой случай. Журнал «Север» опубликовал повесть Василия Белова «Привычное дело». Она вызвала многочисленные отклики. Равнодушных читателей не было. В обкоме тоже по-разному отнеслись к ней. Но всё же больше было противников. Когда однажды разговор о «Привычном деле» зашел на заседании бюро, громче и чаще других слышались такие, примерно, реплики: «Вот что печатают!» «Антисоветчина!» «Да если героями колхозной деревни будут Иваны Африкановичи, без штанов останемся!» «Всё дегтем вымазано!» «И где этот Белов такой колхоз нашел?»
— Где? — воскликнул Сенькин. — У нас! Уточняю: вполне возможно, что писатель мог бы найти точно такой же колхоз и у нас. И не в единственном числе.
— Ну, единичные случаи могут быть, — заметил один из тех, кто подавал реплики. — В целом-то ведь не так.
— К сожалению, случаи далеко не единичные, — раздраженно отозвался Сенькин. — Давайте смотреть правде в глаза. Кого обманываете? Самих себя. Кому это надо?
Г. Н. Куприянов, А. Н. Егоров, Л. И. Лубенников, И. И. Сенькин — четыре первых секретаря, при которых мне довелось работать как журналисту и редактору. Они совершенно разные люди, с разными характерами, наклонностями. Да, были у них и общие черты, сходные недостатки: склонность к администрированию, безоглядная вера в бумагу, особенно если она была сочинена наверху, уверенность в своей непогрешимости, скованность, когда надо было сделать решительный шаг. Очевидна природа этих недостатков. Их постоянно рождала и заботливо лелеяла действовавшая