многие десятилетия административно-командная система. Ни один из перечисленных первых секретарей не тянет на чисто положительного, образцового во всех отношениях героя. Но каждый, тем не менее, — личность. Каждый оставил после себя след. Я не даю общей оценки их деятельности и их места в истории нашей партийной организации. Это дело историков. Такая оценка, разумеется, должна быть дана. И следует сделать это обстоятельно, объективно, без прикрас и перегибов. В 1974 году вышли в свет «Очерки истории Карельской организации КПСС». Они устарели, не отвечают требованиям современной исторической науки. События в них изложены сухо, неполно, люди — творцы истории — лишь перечислены поименно. Теперь есть возможность рассказать обо всём так, как было, и эта возможность должна быть использована. Здравый смысл подсказывает, что история партийной организации должна влиться в общую историю республики. Важно, чтобы появились у нас полнокровные исторические труды о сложных десятилетиях, истекших после 1917 года, о событиях и людях. И разговор надо вести не только о руководителях, но и о тружениках — тоже творцах истории, которым несть числа.
Многих из них я знал лично. Вот директор совхоза «Салми» Василий Никитич Силин, талантливый крестьянин. Пришел на развалины, оставшиеся от хозяйства после войны. Вместе с вернувшимися из эвакуации женщинами создал совхоз с овощеводческим уклоном. Он по-хозяйски подсчитал: именно овощи дадут хозяйству наибольшую выгоду. И вскоре выяснилось, что приладожская земля может давать невиданно высокие урожаи овощей, особенно капусты. А на капусте в «Салми» особенно отличалась тихая и работящая Дарья Васильева. Однажды всегда веселый Силин, полушутя-полусерьезно сказал мне:
— Спрашиваешь, что еще нужно совхозу? Для славы — ничего, имеющейся хватит. Для дела — три-четыре Дарьи. Даже три, дайте мне их — вдосталь нарастим белокочанной для всей Карелии, да и Мурманску останется, ей-богу. Не хвалюсь нисколько.
А вот челмужский лесоруб Петр Готчиев, по-своему, по-новому организовавший работу на лесосеке и добившийся невиданно высокой выработки; лучший в республике вальщик леса Валде Паюнен, канадский финн, в совершенстве владевший профессией, перевыполнявший нормы в четыре-пять раз; онежец Павел Чехонин — инструментальщик высочайшего класса, исполнявший самые точные работы; кондопожский бумажник Евгений Егоров, первым на комбинате «оседлавший» скоростную бумагоделательную машину.
Меня глубоко возмущает, что некоторые нынешние крикуны пытаются опорочить сейчас стахановское движение, ударников, оплевывают их. Один юморист забавлялся в журнале «Крокодил» даже тем, что подсчитывал, когда, сколько — по годам, по десятилетиям — зря расходовалось металла на медали для передовиков. Остроумец! Нашел над чем потешаться. Неужели не знаешь, или уже забыл, что именно ударники, и никто другой, вытащили огромную страну из болота вековой отсталости. Ударники — символ целой эпохи. Другое дело, что сталинская командно-бюрократическая мертвящая система обманывала их, использовала для показухи, обирала материально и морально. Но люди оставались людьми. Труд их в то тяжелое время мне кажется особенно героическим. Ударников поднимало вдохновение, упоение надеждой на лучшее будущее. Человек всегда живет этим.
Бюро обкома
В 1954 году на пленуме, состоявшемся сразу после четвертого съезда компартии республики, я был избран членом бюро ЦК. Потом неоднократно избирался вновь. Разумеется, это обстоятельство имело большое значение для газеты. У редактора — члена бюро больше прав, он более самостоятелен, им не могут помыкать, кому как вздумается. Существовало неписаное правило: газетой занимается, руководит ею первый секретарь. Но до газеты у него часто «не доходили руки». Этим пользовались наиболее шустрые любители покомандовать: на редакцию обрушивался поток «дружеских» пожеланий, указаний, упреков, «мудрых» советов, что и как надо делать. Рядовому редактору редко удавалось выстоять. Член же бюро, как правило, успешно отбивал натиск добровольных наставников. У редактора — члена бюро было и другое преимущество: он располагал более полной информацией о том, что происходит вокруг.
Бюро обкома партии состояло из одиннадцати, иногда двенадцати членов и четырех кандидатов. Членами непременно были пять секретарей обкома, председатель Президиума Верховного Совета республики, председатель Совмина, представитель армии, председатель совпрофа, председатель комитета народного контроля, двое рабочих; кандидатами — заведующий орготделом, председатель партийной комиссии, председатель КГБ, редактор республиканской газеты.
Это были люди опытные, безусловно честные и преданные своему делу. В разное время в наше бюро входили О. В. Куусинен, маршал Советского Союза К. А. Мерецков, секретари обкома В. В. Чупий, М. Х. Киуру, В. П. Смирнов, Н. С. Тихонов, В. С. Поснов, председатель совпрофа Н. М. Анхимов, председатель комитета народного контроля С. П. Татаурщиков и другие.
Формально высшая власть в республике принадлежала Верховному Совету, но фактически ее осуществляло бюро обкома партии. Собирались члены бюро на заседания каждую неделю, а бывало, и не один раз. Потом стали устраивать их раз в две недели. Не потому, что дел стало меньше. Между заседаниями работал секретариат, обязанный контролировать выполнение решений, принятых бюро, пленумами обкомов, вышестоящими организациями. Однако случалось, что он обсуждал и те наиболее острые вопросы, которые, как принято было тогда считать, могли быть известны лишь самому узкому кругу лиц. Так что по существу создание секретариата означало стремление верхушки обособиться, еще больше ущемлялась и без того хилая партийная демократия.
В заседаниях бюро, кроме, разумеется, членов его и кандидатов, участвовали заведующие отделами обкома, лица, приглашенные со стороны. В нешироком, но светлом зале с высокими потолками собиралось до ста человек. Вёл заседания обычно первый секретарь обкома. По заведенному порядку начинались они с утверждения кадров. Обычно эта процедура проходила гладко, но разгорались и жаркие споры. Случалось, провалился работник. Ясно, его надо снимать, но он чем-то мил начальству, которое не желает его обидеть и делает всё, чтобы передвинуть провалившегося, как тогда говорили, «по горизонтали». Несогласные возражают. Иногда к ним прислушиваются. Но чаще всего их предложения проваливаются. Побеждает твердое большинство.
Много времени уходило на разбор апелляций. Были дела очевидные: жалующийся нечестно живет, обманывает, проворовался, пьянствует — с таким всё ясно. Решение краткое и простое — исключить из партии. Но много было непростых дел. Вот стоит перед столом, за которым расположились члены бюро, пожилой, усталый человек — председатель Нюхотского рыболовецкого колхоза Беломорского района Поташов. Райком партии исключил его из членов КПСС за то, что он переплатил шабашникам, рассчитал их не по расценкам, а по тому, сколько стоила выполненная ими работа.
— Если бы по расценкам, — объясняет Поташов, — нам не построить бы скотный двор и за год. А они сделали за два месяца. Как работали! Вы бы только посмотрели. От темна до темна. За дело я им уплатил.
Председатель прав. Но бюро подтверждает решение райкома партии. Теперь будут его еще судить. За что? За полезное дело. Не парадокс ли!
И таких парадоксов в то время было хоть отбавляй. Система не позволяла никакой инициативы, зорко следила за тем, чтобы рабочий получил не столько, сколько заработал, а лишь столько, сколько установили бюрократы сверху, ни копейки больше!
А вот в зал заседаний входят мужчина лет тридцати — интересный брюнет и красивая молодая женщина. Он — бригадир совхоза Попов, она — партийный работник Николаева, была инструктором обкома. Они собираются пожениться. Но, оказывается, Попов имеет семью — жену и двоих детей. Бросил их ради Николаевой. Бюро довольно долго выясняет обстоятельства дела.
Вот и заключение:
Председательствующий: «Товарищ Попов, надеюсь, вы поняли смысл выступлений членов бюро. Если вы вернетесь в семью, мы можем ограничиться наложением на вас взыскания, если не вернетесь, исключим из партии за бытовое разложение. Выбирайте».
Попов: «В семью я вернуться не могу и не вернусь».
Председательствующий: «Товарищ Николаева, надеюсь, вы понимаете, что, если не перестанете вмешиваться в семейные дела Попова и не порвете с ним, можете оказаться вне партии».
Николаева: «Понимаю и остаюсь с Поповым».
Их исключили из партии. Они ушли, как мне показалось, с гордо поднятыми головами. Победила любовь. Это слово ни разу не было произнесено на бюро. Но именно она, большая и сильная любовь, одержала победу над параграфами. Я сижу и раздумываю: правильно ли мы поступили? В голове шумит. Еще одно-два таких дела, и она расколется от боли.
Понятно, не разбор подобных дел составлял главное содержание работы бюро. Оно занималось промышленностью, строительством, транспортом, культурой, вопросами общественно-политической жизни. Конечно, члены бюро не были и не могли быть специалистами по всем вопросам. Не раз делались попытки распределять между ними обязанности. Секретари обкома утверждались кураторами важнейших отраслей народного хозяйства. Один отвечал за лес, другой — за сельское хозяйство, третий — за строительство. Секретарь по пропаганде, разумеется, вёл идеологию и культуру. Конечно, такое разделение помогало в какой-то мере более глубоко вникать в проблемы, квалифицированнее решать вопросы. Однако, уж если говорить о том, чего больше всего не хватало бюро, так это компетентности. А отсюда — скороспелые суждения, поверхностные решения, администрирование. Сказывались на стиле работы и оглядки, ожидание того, что скажут сверху. Грешили мы и болезнью разоблачительства. Иные заседания, вместо того чтобы быть уроками воспитания и нравственности, превращались в некие судилища. И все-таки нельзя не признать бесспорным тот факт, что бюро обкома играло решающую роль не только в жизни партийной организации, но и всей республики. Хорошо это или плохо? С сегодняшней точки зрения — это плохо, потому что обком подменял всех и вся. Но в то время иное и не мыслилось.