Прозу северян разбирал С. П. Залыгин. Ему понравились охотничьи рассказы нашего Виктора Соловьева, глубоко любившего, хорошо знавшего мир природы. В одном из его рассказов описан такой эпизод. Охотник ранил лисицу. Ей удалось уйти, ее мучают боль и голод. Она лежит в сугробе, уходят последние силы. Но вдруг откуда-то потянуло запахом крови. Лисица бредет на заманчивый запах, упорно пробирается вперед, ползет, наконец видит красные пятна на снегу, бросается на них и жадно проглатывает пропитанные ее же кровью снежные комки: лисица вернулась на то место, где недавно была подстрелена. Залыгин сказал, что это редкая, замечательная находка автора, это действительно зорко, по-писательски подсмотрено.
Да, Виктор Соловьев — зоркий писатель. Читатели знают его «Охотничью тетрадь». Написанная много лет назад, она не раз переиздавалась. Но, по-моему, особое место в творчестве Соловьева занимает его повесть «Отшельники» — вещь человечная, лиричная. Герои повести — старики-отшельники — оригинальны и неповторимы. Богат их внутренний мир. Ворчунами они только кажутся. На самом деле это философы, способные зрело судить о превратностях жизни. Они потому и друзья, что все истинные праведники. Соберутся вечером на тихой окраине тихого города в деревянном домике, куда можно попасть только по дощатым мосткам через низинку, в которой извечно стоит лужа, — и думают коллективно, рассуждают, что так, а что не так, как поступили власти, а как поступили бы они — отшельники. Для них главное в жизни и в людях — справедливость, честность, откровенность. Повесть убеждает в неизменной духовности человека.
Повиновение кубометру
А теперь я позволю себе на некоторое время отвлечься от последовательного изложения воспоминаний, чтобы особо поговорить о лесных и сельских делах.
Разговор о нашем лесе мне каждый раз хочется начать с эмоционального восклицания: красота земли и наша боль! И память возвращает меня к ставшему уже далеким 1930 году. Я встретил тогда в Ругозерском леспромхозе, наверное, одного из последних, а может, и последнего ученого-лесоведа Николая Николаевича Новичкова. В свое время полновластными хозяевами и распорядителями в государственных лесах были лесничие — люди ответственные и уважаемые. Должность лесничего мог занимать только специалист высокой квалификации — ученый-лесовед. Одним из таких и был Новичков.
Узнав, что я техник-лесовед, он захотел со мной встретиться. Пожилой, тучный человек медленно передвигался по комнате, доставал из шкафа и показывал изготовленные им планы, графики, карты, любовно рассказывал о редких качествах прекрасных ругозерских лесов, о необходимости следить за ними, умело, заботливо вести лесное хозяйство.
Эти планы, графики, схемы, карты могли бы долго служить разумному хозяину верным путеводителем, но вскоре они оказались никому не нужными. И сам Новичков, со своими знаниями и убеждениями, стал лишним. В 1931 году его уволили. Он уезжал растерянный и мрачный, говорил, что ничего не понимает, но верит, что когда-нибудь люди все-таки одумаются.
Стали одумываться только сейчас, а более полувека вели безоглядное наступление на лес, брали от него непомерно много, взамен не давали ему ничего.
Оказались начисто забытыми две истины. Первая, что лес — это живой организм, чуткий, ранимый, требующий заботы и защиты; вторая, что лес — не бездонная бочка. Природа вообще не бездонная бочка, идет ли речь о нефти или газе, пресной воде или воздухе, суше или море. И уж тем более это верно в отношении леса.
Между тем, начиная с тридцатых годов, в наших лесах появился единственный и полновластный «хозяин» — кубометр, мертвый идол, которому все стали усердно служить, безропотно повиноваться. Дорогу — кубометру! Убрать любые препоны с его пути! Ему — зеленую улицу! Всё — для кубометра! Под звон этих призывов неизвестно откуда взявшиеся «ученые» стали один перед другим доказывать, что запасы древесины в лесах Карелии неограниченны, что это и есть та самая бездонная бочка, из которой можно черпать сколько угодно. Пошли в ход дутые цифры естественного прироста древесины. Он никогда не превышал 13—14 миллионов кубометров, а ученые-карьеристы угодливо твердили, что древесная масса в Карелии ежегодно увеличивается на 20, 25 и даже 30 миллионов кубометров. А один «знаток» карельских лесов в статье, опубликованной в журнале «Коммунист», утверждал, что годовой объем рубок в республике безболезненно, и даже с пользой для леса, может быть доведен до 32 миллионов кубометров! Лесозаготовители почувствовали полную свободу: броди, где хочешь, руби, что нравится, выбирай лучшее, леса у нас хватит на всех.
И бродили, вырубали лакомые кусочки, оставляли за собой захламленные лесосеки, не помышляли о соблюдении даже элементарных правил лесопользования.
Было объявлено реакционным и решительно отброшено учение основателя отечественной школы лесоведения Г. Ф. Морозова о законах, по которым живет лес, о типах лесонасаждений, о смене лесных пород, о неубывающей лесосеке.
«Морозовщина», как проявление буржуазного влияния на советскую науку, была предана анафеме, сторонников Морозова преследовали. Многие из них оказались за колючей проволокой, поплатились жизнью за свои научные убеждения.
Мы, молодые в то время лесоводы, на которых в душе, конечно, надеялся Новичков, не оправдали его надежд. Не прислушались к его разумному призыву, из лесохозяйственников превратились в ярых лесоэксплуататоров. Мы предали зеленого друга.
В леса потоками двигалась техника, в частности, трелевочные тракторы. Они беспощадно сокрушали на своем пути всё живое. Дерево не выдержало железного напора.
В 1964 году Карелия дала 20 миллионов кубометров древесины: 17,5 миллиона — Минлеспром республики, 2,5 миллиона — Беломорско-Балтийский комбинат. Переруб против естественного прироста составил не менее 8 миллионов кубометров. Это было грубое насилие над лесом. Ему был нанесен разорительный удар сокрушительной силы. Обширные территории превратились в пустыню. На них остались только клочки недорубов, обреченных на гибель, да бесчисленные груды порубочных остатков.
Иногда по воле или капризу одного человека решалась судьба богатейших лесных массивов. Особенно отличался единоличными, волевыми, скоропалительными решениями министр лесной промышленности СССР Г. М. Орлов. Чего это стоило и во что обходится до сих пор, показывает, в частности, такой пример.
Зима, точнее — декабрь 1954 года. Лесозаготовки идут трудно. В Петрозаводск приезжает министр лесной промышленности СССР Г. М. Орлов.
Время к концу рабочего дня. Я заканчиваю чтение полос завтрашнего номера газеты. Всё идет как нельзя лучше, никаких существенных переделок, никаких переверсток, кажется, не предвидится. Приготовился пораньше уйти домой. Не тут-то было. Раздается телефонный звонок, приглашают на внеочередное бюро ЦК. Догадываюсь — предстоит встреча с Орловым. Пришел с некоторым опозданием, все члены бюро уже заняли свои места за большим столом в зале заседаний. Не было только первого секретаря ЦК компартии Егорова. Но вот появился он, а вслед за ним и Орлов — высокий подтянутый человек в полувоенной форме. Егоров садится на свое место в центре стола. Орлов рядом.
— К нам прибыл товарищ Орлов, — сообщает Егоров. — Обменяемся мнениями, как нам круто повысить темпы лесозаготовок. Первое слово вам, Георгий Михайлович.
Орлов логично и четко излагает свои мысли, говорит по делу, убежденно, не скрывает, что приехал, чтобы в предстоящем 1955 году выкачать из Карелии тысяч сто кубометров древесины дополнительно к годовому плану. Это крайне необходимо.
В то время богатые еловые насаждения в Пудожском районе, будто специально выращенные природой для Кондопожского целлюлозно-бумажного комбината, не были еще истощены. На них-то и нацелился Орлов.
Министра особенно горячо поддержал секретарь ЦК по лесу импульсивный Н. П. Вторушин: «Безусловно, мы должны сделать всё для того, чтобы перевыполнить план. У нас есть все возможности для этого. Стране нужен лес, и мы его должны дать. Я согласен с Георгием Михайловичем: надо брать пудожские леса».
Вторушину никто не возразил.
Наступление на пудожские леса началось немедленно.
Орлов приказал преобразовать Пудожский леспромхоз в трест, лесопункты — в леспромхозы. По бесконечной окружной дороге пошли грузовики с вербованными рабочими. Их негде было размещать. Наскоро строили землянки, раскидывали палатки. Люди ютились в них кое-как. В наскоро созданные леспромхозы была двинута техника. Рубки увеличились в два раза.
Прошло не так уж много времени, а пудожские лесонасаждения поредели настолько, что требуемого количества балансовой древесины при всём желании теперь не заготовишь. Кондопожский комбинат, крупнейший поставщик газетной бумаги в стране, оказался на голодном пайке. Теперь целлюлозу везут в Кондопогу даже из Братска.
В 1960 году Карельский совнархоз подчинил органы лесного хозяйства предприятиям лесной промышленности. Нетрудно догадаться, что лучше нашим лесам от этого не стало. Но в 1965 году появилось Министерство лесного хозяйства. Казалось, теперь-то в лесу будет хозяйский глаз. К сожалению, глаз этот с самого начала стал плохо видеть. Вместо того чтобы строго смотреть за порядком на лесосеках, в которых бродили заготовители, министерство само старательно принялось за рубку леса. Как ни парадоксально, но первое, что сделал Всесоюзный комитет по лесу, — установил Министерству солидный план по заготовке и вывозке древесины. Иначе говоря, вместо защитника леса в Карелии появился еще один активный истребитель.
Положение между тем неумолимо приближалось к критической точке. Простые подсчеты показывали, что если мы будем хозяйничать в лесу так же, как хозяйничали последние полвека, то уже через 20-25 лет главное наше богатство иссякнет настолько, что лесозаготовителям придется со всей могучей техникой эвакуироваться в иные места.
Понятно, это тревожило общественность, забеспокоилось руководство республики. Председатель Президиума Верховного Совета Карельской АССР П. С. Прокконен — заботливый, эмоциональный человек — в горячие минуты после бурного заседания бюро говорил мне: