— Да люди будут считать тебя преступником, если каждый божий день не станешь аршинными буквами писать, кричать, что хватит валять дурака в лесу, пора бы за ум взяться!
Мы не кричали. Но уж если раздавались тогда здравые голоса в защиту леса, то только со страниц газет.
Многие годы лесным отделом в «Ленинской правде» заведовал Клавдий Семенович Петровский — журналист сильный, человек прямой и откровенный. До прихода в нашу редакцию он был корреспондентом газеты «Лесная промышленность». Руководителям этой газеты, а скорее всего, аппаратчикам союзного министерства казалось, что карельский корреспондент чересчур уж перегибает критическую палку. Петровский вынужден был перейти на работу к нам. На новом месте он яростно выступал против тех руководителей, которые, прячась за план, допускали вопиющую бесхозяйственность на лесосеках. Петровский был непримиримым врагом бюрократов, которые, прикрываясь тем же планом, наплевательски относились к нуждам людей. Он метко назвал их «рыцарями» стародавних феодальных традиций барачно-конюшенного строительства.
Здравые голоса раздавались. Но они не делали погоды. Всё оставалось как было.
…Онежская набережная в Петрозаводске — любимое место отдыха пенсионеров. Прогуливаются старики, дышат свежим озерным воздухом. Я встретил здесь Вячеслава Константиновича Королева — бывшего министра лесной промышленности Карелии, бывшего генерального директора объединения «Кареллеспром», бывшего заместителя председателя Совета Министров республики. Люди с полным правом могли бы показывать на него пальцем и утверждать: «Вот он — главный истребитель карельских лесов». И верно ведь! Но всё ли верно? Давайте разберемся.
Я давно знал Королева, всегда уважал его. Талантливый инженер-организатор, он уверенно направлял неимоверно грузную махину лесозаготовительного производства крупного региона. Это по силам далеко не каждому. При встрече на набережной я напомнил Королеву о холодной зиме 1954 года, о заседании бюро ЦК компартии республики, на котором по предложению Г. М. Орлова была решена судьба пудожских лесов.
— Сильный был министр, — заметил Королев. — Всю отрасль поднимал на дыбы. Что касается Пудожа, я был против того, чтобы удваивать там объемы лесозаготовок. Поэтому-то, — Королев улыбнулся, — меня и не пригласили на заседание, которое вы вспомнили. Орлов не любил, когда ему возражали на людях его подчиненные.
В 1954 году Королев только начинал работу как министр лесной промышленности республики. Тогда он выступил в защиту леса, не побоялся грозного союзного министра. Но потом без малого три десятилетия стоял у руля беспощадного лесоповала. Это при нем в 1964 году в Карелии было заготовлено 20 миллионов кубометров древесины.
Объяснение этому противоречию дает сам Королев на страницах книги «В лесах Карелии», написанной им после выхода на пенсию. Подробно и откровенно он рассказывает в книге, как под его руководством вырубались леса, как мучило его осознание этого. Он был противником насилия над лесом. Однако молчал — надо было выполнять план. Но в конце концов не выдержал. Однажды к нему пришли проектанты с цифровыми выкладками, доказывающими, что Карелия ежегодно может давать не менее 17 миллионов кубометров древесины, и он взорвался:
— Это смертный приговор карельскому лесу. Никогда не подпишусь под ним!
Позднее, в 1974 году, не без активного участия Королева наконец-то официально была установлена для Карелии расчетная лесосека в объеме 12 миллионов кубометров. Она тоже завышена, но всё же не 17 миллионов!
Тиски противоречий, в которых оказался Королев, не размыкались на протяжении десятилетий. Книга «В карельских лесах» — исповедь, покаяние и предупреждение: так было, так не должно быть.
Лесозаготовки не прекратишь. Без них не обойтись. Выход один: меньше брать, больше получать. Как это знакомо звучит! Давно твердим об этом миру. А воз, как говорится, и ныне там.
В последние годы большие надежды возлагаются на комплексные леспромхозы. Что ж, основания для таких надежд есть. Но комплекс приживается с трудом: пока главенствует кубометр. Непросто ужиться под одной крышей лесозаготовителям и лесохозяйственникам — дела в «Кареллеспроме» идут неровно. Это дает основание скептикам утверждать, что комплекс — недоношенное дитя. Пожалуй, сказано излишне резко. Но прислушаться полезно. Для эйфории нет никаких оснований. Никуда не уйти от того факта, что состояние лесов Карелии не улучшается, а ухудшается. Спасти лес — наша самая большая забота.
Нераспаханная земля
Вскоре после сентябрьского Пленума ЦК КПСС в 1954 году в стране проводились зональные совещания, на которых обсуждались конкретные задачи, вытекающие из установок Пленума. Представители Карелии были приглашены на такое совещание в Ленинград. В состав делегации были включены и редакторы республиканских газет. И вот мы в историческом зале Таврического дворца.
Совещанием руководил Н. С. Хрущев. Выступали представители с мест.
Слово предоставляется председателю колхоза имени Тельмана Сортавальского района А. О. Дубровскому. Он от волнения заикается больше, чем обычно, но то, что говорит, понятно и впечатляет — в колхозе рекордные урожаи пшеницы, картофеля, овощей. Хрущев подает реплику:
— Вот чего можно добиться, если с умом вести дело! Но много ли в Карелии таких колхозов? Единицы, — Хрущев поворачивается к сидящим позади него членам президиума, находит взглядом нашего первого секретаря Егорова, говорит ему:
— У вас сельское хозяйство запущено. Беритесь за дело, иначе придется прибегнуть к «хирургической операции».
Что Хрущев подразумевал под хирургической операцией, понятно: по меньшей мере, снятие первого секретаря с работы.
Дубровский же на протяжении многих лет действительно с умом продолжал вести свое дело. Впоследствии колхоз имени Тельмана был преобразован в совхоз «Сортавальский». Дубровский стал его директором. Совхоз всегда был высокопродуктивным, прибыльным хозяйством. Урожай картофеля в нем превышал 300 центнеров с гектара, а годовые надои — 5000 килограммов на корову. Дубровскому было присвоено звание Героя Социалистического Труда. Но, пожалуй, прежде всего он был героем долгой и тяжелой борьбы с административно-командной системой…
Весна на дворе. Пригрело первое солнышко. Из горисполкома, а чаще всего из горкома партии приказ:
— Начать сев.
— Не могу. Не наступил срок.
Его вызывают на бюро и за неподчинение объявляют выговор. Дубровский продолжает медлить. Его снова вызывают на бюро горкома и исключают из партии.
Дубровский всё же не торопится, выдерживает срок и начинает сев тогда, когда действительно наступает его пора. Осенью подтверждается, что он был прав: вовремя посеянные культуры дали более высокий урожай.
Директора вызывают в обком и восстанавливают в партии. Надо отдать обкому должное — он не один раз отводил карающую руку местных партийных властей, занесенную над головой талантливого руководителя. Но я не помню случая, чтобы тот же обком хоть раз пожурил зарвавшихся администраторов. Почему? Потому, что кругом были подобные администраторы. Да и сам обком нередко впадал в такой административный раж, что тошно становилось тем, кто попадал под его горячую руку.
Дубровский, приезжая в Петрозаводск, всегда заходил в редакцию, к литературному сотруднику сельхозотдела Н. М. Горшкову, которого уважал за безоглядную любовь к селу, называл его истинно крестьянским сыном, «парнем от сохи», любил с ним спорить.
Понятно, заглядывал и к редактору. Намеренно встретишь его стандартным вопросом:
— Ну, как дела, Алексей Орестович?
Слышишь тоже стандартный ответ:
— Наше дело мужицкое — мало дают, много спрашивают.
Не всё у него было гладко. Угрюмый от природы, иногда он был излишне сух в отношениях с людьми. Ему явно не хватало человеческого тепла. Но никто не мог обвинить его в необъективном, несправедливом отношении к людям, он умел ценить их не по словам, а по делам. Сам вёл себя безукоризненно и не терпел рядом с собой нечестных, круто обходился с ними. Годами Дубровский воевал с бракоделами-строителями. Привыкшие работать кое-как, они не гнушались сдавать постройки с многочисленными недоделками. Он не принимал их. Строители жаловались начальству. Оно, как правило, занимало сторону строителей, давило на директора как могло. Тот не сдавался. Кончилось тем, что строительные организации отказались работать в совхозе. Пришлось вести строительство своими силами.
Алексей Орестович Дубровский — цельная натура, яркая личность. Я пишу эти строки и думаю: вот бы в чьи руки перестройку-то и последовавшие за ней реформы в стране.
Но совхоз «Сортавальский» был редким исключением. Сельское хозяйство республики находилось в глубоком упадке. В 1952 году урожай зерновых по Карелии составлял 4,1 центнера, картофеля 37 центнеров с гектара, годовой удой на корову в колхозах равнялся 718 литрам.
После сентябрьского Пленума ЦК КПСС, предусмотревшего серьезные меры подъема сельского хозяйства страны, в республике немало делалось для того, чтобы поднять на ноги колхозы. Они в полной мере получали льготы, определенные Пленумом ЦК. Улучшалось обеспечение сельского хозяйства техникой, стала более действенной помощь города селу. В деревню, по зову сердца, направились лучшие коммунисты, чтобы взять на свои плечи тяжелый груз сельских забот. Это были люди идейные, мужественные, не побоявшиеся трудностей, пожертвовавшие должностями, городскими удобствами, всем близким и привычным, что складывалось в жизни десятилетиями.
Я многих знал лично и всегда вспоминаю их с чувством уважения и признательности. П. П. Рожков — заведующий сельхозотделом ЦК компартии республики, Н. Е. Овчинников — директор республиканской партийной школы, В. С. Степанов — секретарь ЦК комсомола республики, ставший в 1984 году первым секретарем обкома партии и освобожденный от этой должности в 1989 году, С. В. Политухин — секретарь парткома Кондопожского целлюлозно-бумажного комбината, комсомольские работники М. И. Захаров, А. М. Одинцов и многие другие. Они принесли в деревню энергию, энтузиазм, культуру, старались вдохнуть жизнь в едва влачившие свое существование колхозы. Обозначились первые просветы — стали появляться маяки, как называли тогда тех, на кого следовало равняться. Однако общее положение на селе оставалось по-прежнему неудовлетворительным.