ес в руках веревку. Сильный, уверенный в своих силах человек, на этот раз был явно растерян и раздосадован. Я спросил, что случилось. Тракторист взмахнул веревкой:
— Вот всё, что осталось от моей коровы.
Я недоуменно пожал плечами. Тракторист объяснил:
— Отвел на убойный пункт.
— А ребята, что? Без молока остались?
— Без молока, — тракторист горько усмехнулся. — Брусничным рассолом поить буду.
Он помолчал. И вдруг грубо, матерно выругался. Как видно, и сам не ожидал такого взрыва, смутился, потом стал доказывать, почему отказался от коровы. Надоело ночами косить, ночами траву на хребте таскать. Как вор. Хватит!
На второй день я встретился с председателем Кондопожского райисполкома Н. И. Вайгановым, спросил у него, почему в Кяппесельге не выделяют владельцам личного скота покосов — есть же постановление райсовета. Бывший летчик, человек с твердым и крутым характером, Вайганов ответил:
— Потому что порядка у нас нет, дисциплины, но я им мозги вправлю.
Возможно, Вайганов и «вправил мозги» кому следует. Но кяппесельгскому трактористу это уже не помогло.
К чему же, в конце концов, привела, мягко говоря, близорукая политика, направленная против приусадебных участков, личных хозяйств? Я навел справки. Вот что выяснилось: если в 1969 году в личном пользовании работников совхозов, жителей рабочих поселков Карелии насчитывалось 22200 коров, то к 1988 году число их сократилось до 5500 голов.
После 1964 года, когда был свергнут Н. С. Хрущев, перекосы в руководстве сельским хозяйством приняли еще более уродливые формы. Чего стоит, например, гигантомания — увлечение огромными животноводческими комплексами. Эти «дворцы» строились долгими годами, требовали многомиллионных затрат, разоряли хозяйства. Нужной отдачи от них не было.
Начиная со второй половины шестидесятых годов всё заметнее стало проявляться так называемое списание земель. Причем, оно считалось неизбежным. Помню, как на бюро обкома отчитывался секретарь Олонецкого райкома партии. Говоря о трудностях в сельском хозяйстве района, он заявил, что одной из главных причин их являются запущенные земли. Они ничего не дают, а поставки сельхозпродукции на них распространяются. Выход один — списать запущенные земли. Менее искушенные в тонкостях тогдашней аграрной политики члены бюро выразили недоумение. Как это списать? Как можно объявить несуществующей землю, которая есть, существует? Она не застроена, не вывезена, не изуродована карьерами — просто запущена. Здравый смысл подсказывает: ее следует восстановить, вернуть к жизни, а неразумных, нерадивых ее хозяев — наказать. Считавшие себя более сведущими, а главное, обладавшие большей властью члены бюро решили, что привлекать к ответственности некого — виновных много, в том числе и мы, члены бюро, а заброшенную землю следует списать — у района нет сил для ее восстановления.
В Карелии не хватает своего картофеля. Приходится завозить из-за пределов республики. Давно идут разговоры о том, что у нас, хотя и небольшое сельское хозяйство, но может давать достаточное количество второго хлеба. Не дает. И давать не собирается, пятится назад: если в 1960 году посевные площади под картофелем составляли 8 тысяч гектаров, то в 1966-м — 6 тысяч, в 1970 году — 4,6 тысячи гектара. С 1984 года посевная площадь под эти культуры составляет в среднем 5 тысяч гектаров. Больше совхозы не могут обрабатывать — не хватает сил, мало людей и техники. Это причина объективная. А есть ли причины субъективного характера? Есть. Одна из них — надежда на то, что для нас вырастят картофель в других краях. С этим были согласны не все. Горячившимся на бюро сторонникам развития собственного картофелеводства тогдашний председатель Совмина Карелии А. А. Кочетов разъяснял, что они «не понимают конъюнктуры». Неужели же не ясно, говорил он, что легче и выгодней завезти дешевый картофель, к примеру, из Калининской области, чем возделывать свой, дорогой, возиться с ним при наших-то малых силах.
Кто-то вспомнил, что Калининская область не раз подводила — урожаи там неустойчивые, предрекали, что останемся опять без картофеля. И пророчество сбылось. Так случалось не раз. Вывод всегда был один: на бога надейся, а сам не плошай. А что следовало за ним? Ничего. Мы продолжаем плошать.
Тяжелый удар селу нанесла ничем не оправданная, преступная кампания по уничтожению так называемых бесперспективных деревень. Нашлись теоретики-экономисты, которые стали дотошно подсчитывать, какую выгоду получит наша экономика от ликвидации малых деревень. Но что такое даже самая маленькая деревушка? Живая жизнь на самых дальних окраинах. А разве государство, общество не заинтересованы в том, чтобы и самые далекие уголки страны были обжиты, не зарастали чертополохом, не дичали, не превращались в безлюдную пустошь? Земля только тогда служит человеку, когда он постоянно живет на ней. К тому же любая деревушка — крыша над головой, кров поколений, их история, традиции, надежды и чаяния.
Нет, никого насильно не сселяли, не принуждали. Просто закрывали школу, навешивали замок на магазин, и люди вынуждены были уходить. Деревня тихо умирала. Общественность на этот раз не промолчала. Газеты резко выступили против нелепой затеи. Запомнились, например, статьи коренного заонежанина кандидата философских наук Н. Е. Овчинникова в защиту заонежских деревень. Он без особых эмоций, хотя в таких случаях любые эмоции понятны, обстоятельно доказывал, что бесперспективных деревень нет, у каждой есть своя перспектива, потому что люди, где бы они ни находились, живут надеждами на лучшее будущее.
Против выступлений в печати никто не возражал, но я не знаю ни одного случая, когда бы кто-то даже пальцем пошевелил в ответ на сигналы.
Такая тогда была «гласность».
В Карелии, по явно заниженным данным, перестали существовать 400 деревень.
С началом перестройки, в ходе экономических реформ губительной затее пришел конец. Во всяком случае, насильственное уничтожение деревень прекращено. Но естественное умирание их продолжается. Принимаются меры, чтобы восстановить хотя бы некоторые из уничтоженных селений. Понадобится много сил и средств для этого! Очень важно, что осознана грубейшая ошибка, порожденная бездумьем и безответственностью.
Осознается и многое другое, в частности, истина о том, что земле нужен настоящий, постоянный хозяин. Именно постоянный — земля не терпит временщиков. Нет настоящего хозяина — вот земля по-настоящему и не распахана.
Когда-то давно, в году вроде тридцатом, рассказывали старые газетчики, в редакцию частенько приходил крестьянин из Заозерья по фамилии Курчин. Приходил, садился прямо на пол у порога, дымил махоркой и рассказывал, чем живет село. Человек он был умный, наблюдательный, приносил много новостей. Однажды сказал: «Всё бы ничего, да мужика вот сильно прижимать стали. Говорю своим начальничкам: „Не переусердствуйте, ребята, не перегните — мужик ведь не дуга, сломаться может. А что в деревне без мужика? Он и сеет, и пашет, и убирает, и устали не знает. А почему? А потому, что от земли человек, любит ее, матушку, и не боится никакой работы“».
Начальнички Курчина не послушали, сломали мужика. Что из этого вышло, мы теперь хорошо знаем.
Думаю, от курчинского мужика непременно должно быть что-то в современном хлебопашце — колхозник ли он, рабочий совхоза, кооператор, арендатор или хозяин индивидуального крестьянского хозяйства — фермер.
Интернационалисты
В июне 1955 года газеты «Ленинское знамя» и «Тотуус» были объединены. Иначе говоря, мы стали выпускать одну газету на двух языках — русском и финском. Изменилось наименование газеты: «Ленинское знамя» стало выходить под названием «Ленинская правда», а «Тотуус» — «Ленинилайнен тотуус».
Редактором объединенной газеты назначили меня. Создали двуязычную редколлегию. Издание на финском языке вел заместитель редактора В. И. Вальякка. Коллектив встретил нововведение как ненужную затею. Поначалу в редакции ворчали:
— Это Егоров всё придумал.
Но дело было не в Егорове.
Мысль о слиянии разноязычных газет в автономных республиках возникла в ЦК КПСС, созревала она долго и дозрела, надо сказать, с явным опозданием. Общество после смерти Сталина тянулось к демократическим переменам в жизни, а слияние газет явно ущемляло национальные интересы людей, было шагом назад. Объединенные, дублируемые газеты выходили до мая 1957 года. Затем до 1963 года они жили самостоятельной жизнью, а в 1963 году были снова объединены, правда, на качественно новой основе.
4 апреля 1963 года бюро обкома партии, в соответствии с решениями ЦК КПСС от 5 февраля и 26 марта этого же года, приняло постановление о республиканских и местных газетах, в котором было предусмотрено создание объединенной редакции республиканских партийных газет. Но в этот раз объединенная редакция создавалась не для того, чтобы выпускать, как в 1955-1957 годах, одну газету на двух языках. В ее задачу входило издание двух газет: «Ленинской правды» на русском языке шесть раз в неделю и «Неувосто-Карьяла» — на финском языке три раза в неделю. Газету «Неувосто-Карьяла» вел Ф. Г. Кондратьев — олонецкий карел, владевший тремя языками — карельским, финским и русским. Молодым пареньком пришел он в районную газету. В начале войны вступил в истребительный батальон, затем был военным корреспондентом. После войны окончил высшую партшколу при ЦК КПСС. Написал несколько книжек о Петрозаводске, о героях Великой Отечественной войны.
В 1964 году ЦК КПСС предпринял широкую проверку и в то же время изучение опыта работы объединенных редакций. Для этого группа руководителей совместных редакций выехала по заданию отдела пропаганды в соседние автономные республики. Я получил командировку в Марийскую АССР.
Приехал в Йошкар-Олу — уютный городок на равнине — ранним апрельским утром. Первое впечатление — высокий мост через реку Кокшагу, за мостом — широкие улицы, чистые, малолюдные. Постройка в основном четырехэтажная. В городе много кустов и деревьев. Они начинали зеленеть — была середина апреля. В Мари республике теплее, чем у нас в Карелии. Неподалеку от вокзала тихая гостиница с небольшим рестораном. Наскоро позавтракали в нем с заместителем редактора «Марийской правды» В. Н. Карташовым, встретившим меня на вокзале, и направились в редакцию.