Прежде всего он обратил мое внимание на монументальное здание Драматического театра. Я сказал, что эта достопримечательность мне до деталей знакома: точно такое же здание украшает и Петрозаводск.
Мы наивно поудивлялись: ну зачем в разных республиках, в разных городах с разным населением, с разными традициями строить абсолютно одинаковые здания? Слишком значительно их предназначение, чтобы размножать по типовым проектам. Или уж совсем оскудела наша архитектура?Но дело было, понятно, не в архитектуре. Всех тогда стригли под одну гребенку, старались, чтобы всё было одинаковое. Одинаковое, единообразное, равнодушное легче держать в узде.
Дом редакций и типографии был какой-то пестрый, как бы наскоро собранный из трех или четырех одинаково неуклюжих частей. Не иначе, достраивался, да может, и не раз. Служебные помещения не отличались удобствами. Журналисты теснились в каждом закоулке. Все они, за малым исключением, были молоды, любознательны, общительны, за словом в карман не лезли. Первый, с кем я разговорился, едва переступив порог редакции, был заведующий отделом информации Шишкин. Он шутливо спросил:
— А верно ли, что на ваших озерах рыба сама в лодку прыгает?
Я весело ответил.
— Верно. Прыгает. Но только не в лодку, а прямо в котелок. Повесит его рыбак на берегу, поближе к урезу воды, окуни сами начинают швыряться в кипяток. Рыбаку только остается посолить уху.
— А что, я верю, — смеялся Шишкин. — Потому что с детства мечтаю о рыбалке, но ни разу не держал в руках удочки. Хотел бы переехать на постоянную работу в Петрозаводск.
— Об этом после, — сказал я. — Давайте сначала разберемся, дает ли что вам объединение.
Шишкин отмахнулся:
— Мне всё равно, что объединение, что разъединение.
Подошел редактор газеты Б. А. Бучкин — высокий, солидный человек с гладко выбритым холеным лицом и лысеющей головой. Поздоровались. Бучкин пригласил в свой просторный кабинет. Здесь и собрались на совещание работники редакции. Бучкин сказал, что работа в объединенной редакции идет нормально и, в общем, всё в порядке. Журналисты не разделяли его мнение. А сотрудник редакции, известный поэт Казаков прямо высказал свое неудовольствие:
— И на черта сдалось это объединение? Оно ведь насквозь искусственное.
Потом с Бучкиным мы ездили по марийским деревням. Как и в наших карельских деревнях, в глаза бросалась большая бедность. Мужчин в них почти не было видно. Многие подались на заработки в Йошкар-Олу, в Казань, в Волжск, известный своим целлюлозно-бумажным комбинатом. Оставшееся немногочисленное мужское население растеклось по конторам, недостатка в которых село не испытывало. Представители сильного пола выглядели свежее, чем женщины, были лучше одеты. Усталые, измученные тяжелой работой и бесчисленными семейными заботами колхозницы казались мученицами. Мученицы они и были — на их плечи грузно легли все беды разоряющейся деревни.
Когда мы заводили разговор о газетах, колхозницы лишь горько усмехались: «Газета? Какая еще газета? Не до газеты». Но служащие, учителя, агрономы проявили к этому живой интерес. Они были единодушны: газета на марийском языке, а в селе она главное периодическое издание, стала более сухой и скучной.
Обо всем этом я сообщил в сектор печати ЦК. А от себя добавил, что и коллектив нашей редакции тоже считает, что самостоятельные редакции будут работать лучше.
Разумеется, объединение редакций преследовало благие цели — улучшить руководство печатью, повысить ее уровень; известную роль, надо полагать, играли и соображения экономии средств за счет сокращения штатов. В какой-то мере эти цели оправдывались. Но было в реорганизации и что-то искусственное, противоестественное, чувствовалась натяжка, ложь.
В 1967 году наша объединенная редакция перестала существовать. Это было воспринято журналистами и общественностью как должное: произошло то, что закономерно должно было произойти. Но редакционные коллективы «Ленинской правды» и «Неувосто-Карьяла», став полностью самостоятельными, не отдалились друг от друга, не замкнулись каждый в свою скорлупу. Наоборот, связи между ними укрепились, стали живыми, творческими. Третье десятилетие уже работают две редакции рядом, под одной крышей, негласно соревнуются, что помогает как одному коллективу, так и другому. Живет дружба между журналистами. Никто ее не декларирует, никто о ней не шумит. Она живет сама по себе, как естественное состояние нормальных человеческих отношений.
Многие годы газетой «Неувосто-Карьяла» руководил Иван Исакович Лайтинен — опытный, знающий редактор, честнейший человек. Финн и русский, мы понимаем друг друга с полуслова. На работе у нас был постоянный контакт. И выйдя на пенсию, встречались часто. Было кого и что вспомнить, о чем поговорить. Нередко обсуждали и национальный вопрос, всегда сложный, чувствительный, болезненный. Мы, старые люди, многое повидавшие на своем веку, были единодушны: национальная рознь отнюдь не рок судьбы. Всё зависит от разумной государственной политики и от каждого из нас. Мы — интернационалисты.
Пожар
Осенью 1957 года нас постигла большая беда — сгорело здание редакции и типографии.
Пожар начался глубокой ночью.
Мне, будто в предчувствии чего-то, не спалось, что-то беспокоило. Никак не мог уснуть. Лежал, закрыв глаза, в голову без конца лезли мелкие незначительные воспоминания, одно за другим, неотступно. Никак не мог вырваться из плена. В конце концов не выдержал, встал и по привычке выглянул в окно, а там — ужас! За соседним жилым домом бушевал огненный смерч. Судорожно забилось сердце: горит редакция. За соседним домом никаких строений, кроме здания редакции и типографии, нет — мы горим! Не помню, как оделся, бежал, наверное, не более пяти минут, хотя на обычную ходьбу уходило минут десять, застал уже догорающий третий этаж, в котором размещалась наша редакция. Пожарные пытались сбить пламя струями воды, но оно продолжало бушевать с неослабевающей силой. А тут еще кончилась вода, привезенная в пожарных цистернах. Кинулись к ближайшим колодцам — они сухие. Пока искали воду, огонь продолжал разрушительное дело — здание погибало.
Приехал Лубенников. Резко выговорил начальнику пожарного отдела министерства внутренних дел республики за бестолковщину и нераспорядительность в подведомственной ему службе. И поделом. Но это было махание кулаками после драки, уже ничего нельзя было сделать.
На пожар прибежала вся редакция. Пришел даже едва передвигавшийся заместитель секретаря редакции Дима Афанасьев. Он стоял ближе всех нас к жаркому огню, больше всех сокрушался, спрашивал, неужели же ничего не спасли.
Здание догорало.
Н. П. Авдеев — заместитель редактора, ответственный секретарь И. М. Бацер, литсотрудники Н. М. Горшков. А. Е. Ганин, старший корректор С. А. Воронин, другие вместе со мной беспомощно топтались в черной грязи рядом с жалкой кучкой спасенного скарба. Кажется, две или три газетных подшивки, пишущая машинка, стопка писчей бумаги, чернильный прибор, настольная лампа с белым абажуром, канцелярские счеты — вот всё, что осталось от редакции. Позже к этому прибавилась еще пачка мокрых рукописей, которую вынес из сохранившейся части наборного цеха секретарь редакции И. М. Бацер. Энергичный подвижный человек, он раньше других прибежал на пожар, сумел проникнуть в цех, собрал на залитых линотипах подмоченные, но еще пригодные оригиналы материалов, предназначенных для следующего номера газеты, вынес их, можно сказать, из огня.
Но когда выйдет этот следующий номер? Стояли тесной кучкой, молча смотрели на догорающее здание, каждый мысленно спрашивал себя, что же дальше. И никто не находил ответа на мучительный вопрос. Даже если один человек остался без крыши над головой, и то беда. А если то же самое случилось с целым коллективом, если от газеты, от редакции, от типографии не осталось ничего, кроме черного пожарища, — это уже беда, возведенная в степень.
Все ожидали, что скажу я. А что я мог сказать, кроме того, что придется разойтись до утра, утром в обкоме партии скажут, как быть дальше. Да и сами подумаем.
Стали расходиться, но тут будто из затухающего огня выскочил наш быстрый и вездесущий верстальщик и выпускающий Костя Ковальчук.
— Федор Алексеевич! — еще издали крикнул он мне. — В запарке я сейчас только вспомнил: сохранились шесть стереотипов трех первых полос, а последняя — в матрице, отлить не успели.
— Да где же они? — нетерпеливо спросил я.
— В печатном цехе.
— Стой, ребята! Будем делать газету, — радостно воскликнули, кажется, все сразу.
— Но где?
— Понятно, в военной типографии.
Все без лишних разговоров занялись каждый своим делом. Бацер, Воронин, Горшков, Ганин, Ковальчук направились в уцелевший цех собирать всё, что может понадобиться в военной типографии, и, главное, за стереотипами и матрицей. Авдеев побежал добывать грузовую машину. Я стал искать ближайший телефон, чтобы позвонить редактору окружной газеты полковнику Чижову. В то время в Петрозаводске располагался штаб Северного военного округа, у нас выходила ежедневная окружная газета. Типография округа была по-современному оборудована: линотипный набор, ротационная печать.
Чижов не спал. Он уже знал о нашей трагедии, сказал, что готов помочь всем, чем может.
— Пока что у нас единственная просьба — напечатать в вашей типографии сегодняшний номер «Ленинской правды».
— Всё сделаем.
Спустя час, самое большое полтора, мы были уже в окружной типографии, располагавшейся в одноэтажном непрезентабельном строении на улице Гоголя. Приехали на милицейском грузовике. Нас встретил начальник типографии со стереотиперами, не успевшими еще уйти домой после смены, и печатниками. Они сразу же вместе с анохинскими мастерами и с печатником Степаном Тупицыным во главе принялись за дело. Изготовили недостающие стереотипы в дополнение к привезенным из нашей типографии, установили их в машине, занялись приправкой отливов. Работали точно и споро. Опытные рабочие отлично знали свое дело и, разумеется, не нуждались ни в нашей помощи, ни в нашем совете. Но никто из редакционных работников не отошел от ротации до тех пор, пока она не заработала. Всем хотелось увидеть живую, спасенную от пожара газету своими глазами, подержать ее — еще сыроватую, пахнущую свежей типографской краской — в своих руках, убедиться, что она есть на самом деле, это не обман. С какой радостью хватали мы первые экземпляры прямо из-под машины, с любопытством и любовью разглядывая каждую страницу. Да это наша газета! Пошла, идет! И вот уже связки ее поплыли по транспортеру в экспедицию.