— А тебе часто признавались в любви? — не унывал Пашка. Но миску с краской все-таки взял.
— Помимо этих моих отношений — единожды. И знаешь… Мы перестали после этого общаться. Так что твой принцип нельзя называть верным, — добавила чуть резче.
Это было давно, заканчивался мой девятый класс.
А в любви мне признался одноклассник, чем-то, кстати говоря, похожий на Пашку. Мы с ним вместе готовились к экзамену по истории — вдвоем со всего класса. Так что все консультации у нас проходили втроем — я, он и учительница. А задания и вовсе были одни на двоих.
Вот так мы с ним весь год хихикали в перерывах между подготовкой — один мозг на двоих. Потом нам еще вариант один на двоих попался, и написали мы его на практически одинаковый высокий балл — я набрала на два или три больше за счет сочинения. Он всегда говорил, что у меня классно получаются сочинения.
Сочинять-то я умею, с этим не поспоришь.
Приблизился выпускной — и после торжественной части, в загородном кафе с открытой верандой, он пригласил меня на вальс… так забавно. Вальс я до сих пор танцевать не умею. Я вообще не умею танцевать.
Вдоволь насмеявшись в попытках изобразить что-нибудь красивое, мы вышли на эту самую веранду — подышать. Стояли, опираясь на перила, и наблюдали, как догорает закат.
Он сказал, что мне очень идет платье — а оно у меня было темно-зеленое, с плечами-фонариками, одним словом — жутковатое, ибо покупалось в последний момент. Затем добавил: он очень рад, что этот год сблизил нас, потому что и представить не мог, что настоящая я… такая. Какая именно, он уточнять не стал.
И потом добавил: «Ты мне очень нравишься, Вероника». Осторожно накрыл мою ладонь своей.
Я растерянно посмотрела на него. Попыталась улыбнуться.
За пару недель до выпускного мы познакомились с тем моим первым и на данный момент последним, когда-нибудь расскажу подробнее, и я думать ни о ком не могла, кроме него. Все те приятные мгновения, что связывали нас с одноклассником, что стоял тогда так близко ко мне, успели позабыться; и я понятия не имела, как именно нужно реагировать, о чем совершенно честно сообщила:
«Ты ждешь от меня ответа? Или я просто должна принять это к сведению?..»
Покраснев, он ответил, что я совсем ничего ему не должна.
Вечер закончился. Он писал мне все лето, и каждый раз от его сообщений я смущалась, как впервые. С ужасом осознавала приближение десятого класса и пыталась придумать, как нужно будет себя вести. Подумывала даже над тем, чтобы уговорить маму на новую школу, несмотря на то, что моя собственная славилась хорошей подготовкой по гуманитарным предметам.
Но обсудить всю эту ситуацию так ни с кем и не осмелилась. Даже с Ильей. Впервые, пожалуй, в жизни я что-то от него умолчала.
А он не пришел.
Ни на первое сентября, ни на второе.
Поступил в колледж на специальность «история и археология», а я узнала об этом позднее всех одноклассников, потому что еще в мае вышла из нашей общей беседы, да так в неё и не вернулась.
Ни разу он не написал мне с тех пор, как начался сентябрь… И я ему. Скоро три года, как мы не переписывались.
Да и вживую с тех пор не пересеклись даже на мгновение.
До сих пор мне кажется, что я перед ним виновата.
Ответственны ли мы за те чувства, которые испытывают к нам окружающие? Виновны ли мы в том, что кому-то больно из-за того, что сами мы не испытываем тех же чувств?
— Ника? — мое имя странно звучало Пашкиным голосом. Давно он не обращался ко мне так… Обычно он вообще никак не обращается.
— Прости. Задумалась.
— Мне тоже однажды не удалось сохранить дружбу. Но во всех остальных случаях удалось.
— И как? Дружите до сих пор?
— Уже нет… Но по другим причинам.
— Откуда ты можешь знать, что не по этим?
— Люди по разным причинам могут переставать общаться, — заметил Пашка не слишком довольно.
Я покачала головой. Он, конечно, не мог этого видеть этого движения; однако, судя по Пашкиным размышлениям, он много чего не видит. И еще один упущенный по причине слепоты момент этого не изменит.
— И все равно, — продолжил он.
— Что — все равно?
У меня позади была прокрашенная половина Пашкиной головы, правая, и я решила взяться за левую. Однако тут на пути возникла очередная проблемка — на месте центрального пробора волосы слиплись, и мне пришлось приложить усилие, чтобы отодвинуть их в сторону…
— Ай…
— Прости.
— И все равно я продолжу говорить о своих чувствах вместо того, чтобы от них прятаться.
— Ты молодец. Желаю тебе успехов.
— Тебе не нравится этот разговор?
— Не нравится.
— Хорошо, — Пашка кивнул вместе с кисточкой, которой я пыталась прочесать волосы с нанесенными на них краской. — Извини, что затронул неприятную тебе тему.
— Ничего страшного. Но я правда сейчас не хочу об этом говорить. — И я с облегчением выдохнула. Кажется, слишком даже громко. — И еще, пожалуйста, не мотай головой.
— Извини.
Я цокнула.
— Почему ты все время такой вежливый и хороший?
— А тебе нравятся бестактные и плохие? — И голова ведь даже не шевельнулась, застыла, как гипсовая. Только губы шевелились, будто существовали отдельно от нее.
Хорошо, что он на меня не смотрел. Иначе увидел бы, как я мгновенно вспыхнула.
И еще лучше, что он не умеет (по крайней мере, не должен уметь) читать мысли. Все мы прекрасно знаем, кто такой грубый и нехороший тут же возник у меня в голове.
Докрашивала его я молча. Когда основной этап покраски завершился, пришлось еще парочку раз пройтись по голове с такой тщательностью, будто я вместо непрокрашенных прядок выискивала блох. А затем я так долго терла кожу ватными дисками, что в конце концов уже непонятно стало, она красная из-за краски или моих стараний.
Смывать краску Пашка пошел самостоятельно,
Вернулся с темными мокрыми локонами и прямо-таки ужасающим полотенцем — насыщенно-розовым вместо белого. Словил мой взгляд и сказал:
— Думаю, оно отстирается.
— Очень сильно сомневаюсь… На всякий случай, ни с чем светлым его не вздумай отстирывать.
— Да уж не вздумаю. Будешь еще чай?
С одной стороны, оставаться с Пашкой еще на какое-то время было опасно, у него сегодня настроение обсуждать то, что я вообще никогда не стала бы обсуждать. С другой стороны, надо же посмотреть, что я ему намулевала. Как-никак, первый раз красила кому-то голову. А вдруг сносно получилось? Свой салон открою, буду деньги грести лопатой. И кофемашину в нем поставлю обязательно.
— Буду, только переоденусь для начала.
С переодеванием я решила не спешить.
Очень медленно сняла футболку, донельзя аккуратно ее сложила. Аналогичным образом поступила с шортами. Минут пять попялила на себя в зеркало, поправила волосы, поразмыслила о жизни. Потом еще столько же времени боролась с молнией на платье, она у меня любит заедать в неподходящие моменты. Потом заметила на щеке пятнышко краски и попыталась оттереть уже его.
— Я уже решил, что ты заблудилась, — заметил Пашка, когда я наконец появилась на кухне.
Он стоял напротив плиты. В одной руке — тарелка цвета морской волны. В другой — черная лопатка. Я подошла ближе… яичница.
Он так солидно выглядел с этой тарелкой, лопаткой и мокрыми волосами, в просторной футболке, что визуально делала его шире — и я даже растерялась. А он растерялся тоже — наверное, чтобы я не чувствовала себя одинокой. Либо его мое платье смутило. Либо вся эта ситуация. Как будто мы с ним знакомы уже лет пятнадцать, я вернулась домой после тяжелого дня на съемочной площадке. А у него тоже был тяжелый день, однако кончился он чуть раньше моего, и Пашка вот стоит… встречает.
— Не знала, что ты умеешь готовишь, — сказала я, настоящая я, которой до съемочных площадок пока так же далеко, как до сцены оперного театра.
— Я только так, основное…
— Решил сделать что-то к чаю, поскольку всё мучное в доме я уже съела?
— Ну типа того, — Пашка кивнул, и я искренне возмутилась. Так что он тут же поспешил исправиться: — Потому что позаимствовал у тебя обед.
А яичница у него, кстати, получилась неплохая. Мой Илья все время пропускает момент готовности, — и каждый раз гордится своей невероятно хрустящей корочкой, приговаривая, что я, воображуля, такую никогда не получаю.
На этом, наверное, надо было закругляться?.. Пашка ответил — наверное.
Я все-таки полюбовалась на высохшие Пашкины волосы — в помещении они были скорее каштанового цвета, зато, стоило нам выйти на улицу, они в самом деле заискрились красным, как фейерверки. Пашка сказал, что это именно такой эффект, который был ему нужен. Спасибо, спасибо, спасибо, Ника. Пожалуйста, всегда к вашим услугам.
Он дошел со мной до остановки, однако спустя минуты три ожидания автобуса мне в голову вдруг ударила очередная гениальная идея — пройтись пешком. Полуденная жара спала, близился вечер, и на улице вдруг стало так приятно, что лезть в душный автобус совсем перехотелось.
Пашка вызвался меня проводить.
И, на самом деле, это была весьма приятная прогулка.
Все неловкости остались в квартире; а еще я наелась, так что настроение у меня мгновенно улучшилось. Сверкали Пашкины волосы, качалось при ходьбе мое платье, и мне мгновенно вспомнились мои прогулки с моим первым и единственным — редко, но всё же случалось, что я была на них в такой же степени беззаботна и до наивности радостна.
Мы обсудили каждую встреченную собачонку, а вот Ник смеялся над моими попытками поговорить про собачек.
Покачались на качелях — я последний раз притрагивалась к качелям года три назад.
Еще и голубей умудрились покормить. Я затащила Пашку в первый попавшийся супермаркет, и мы вышли оттуда с небольшой упаковкой семечек.
В общем, отрывалась я по полной. В детство ударилась.
А потом мы дошли до меня, уже начинало смеркаться, но я все равно подумала — как быстро мы добрались! Остановились рядом, и мне было совершенно все равно, что в любой момент здесь может пройти кто-то из родни или знакомых и задать свой любимый вопрос — свидание ли у меня?