Все равно Пашку нужно было уже отпускать. Он в своей рубашке скоро начнет мерзнуть, ибо я, в платье, уже начинаю.
Ему еще обратно ехать.
Он же поедет, так? Не станет повторять маршрут?
— Мы с тобой не обнимаемся ни при встрече, ни при расставании, — заметила я вместо того, чтобы просто попрощаться.
Атмосфера наивности и беспечности постепенно растворялась, и мы вынуждены были вернуться каждый в свой кокон из мыслей, страхов и предрассудков — и подсматривать потом из него, не спеша демонстрировать себя настоящих.
— Ты никогда не предлагаешь, — Пашка пожал плечами — и зачем-то посмотрел мне в глаза, пока этот кокон не успел захлопнуться.
Я развела руки по сторонам, как бы сообщая — вот она я, открыта перед тобой. Он шагнул вперед, осторожно обхватил меня за талию, и я обвила руки вокруг его шеи. Голову повернула, чтобы случайно не соприкоснуться взглядами. Или еще чем-нибудь. Лбами, например…
Вырвалась первой.
Бросила — всё, пока, и скрылась в подъезде, благо, сумочка у меня была маленькой, и ключи в ней долго искать не пришлось.
***
Этот сумасшедший день подходил к концу.
Сегодня утром я хотела устроить уборку в комнате, но к вечеру сил ни на что не осталось. Так что, вернувшись, я заварила себе пол-литровую кружку чая, сделала несколько бутербродов и ушла смотреть сериал, который рекомендовала мне Оля.
Сюжет оказался наиглупейшим, а герои творили всякую ерунду (хотя, если мы вдруг начнем внимательнее следить за собой, вполне может оказаться, что мы тоже много какой ерунды творим, просто привыкли этого не замечать).
Зато, как и обещала Оля, из-за бесконечного потока событий время за просмотром летело незаметно. Очнулась я к полуночи, выяснила вдруг, что родители уже давно ушли спать. А братца вообще в квартире не наблюдается. Опять пропадает со своими друзьями. Ждет, пока вернутся их девушки и мотивации дадут в виде пинка, чтобы наконец домой вернуться.
Я проверила социальные сети, надеясь обнаружить в них что-нибудь интересное, но нет, никто мне не писал, и тем более не писал мне тот, чьи сообщения я ждала. Но я не сдавалась, ждала до последнего. Посмотрела еще две с половиной серии — потом у меня разболелась голова.
И я принялась лежать в темноте, разглядывая потолок, врем от времени шевелясь, чтобы не уснуть.
Но в конце концов, когда время приблизилось к трем часам ночи, сон меня победил.
И ведь я правда ждала, что он напишет, красивая ли сегодня луна, или не настолько она, по его меркам, прекрасна, чтобы заострять на этом внимание. Ведь любой другой посчитал бы эту мою просьбу — сообщить о красоте луны — шуткой, но Ник… в нем тоже есть эта искорка, искорка дурости, как называет ее мой Илья.
Я проснулась около одиннадцати утра — слишком поздно по меркам летних каникул. И первым делом бросилась проверять, не пришло ли мне долгожданное сообщение.
Но он так ничего мне не написал — в какой раз я попадаюсь в эту ловушку?
***
Редко, но случаются у нас с мамой вечера,
когда мы садимся на кухне друг напротив друга
и говорим обо всяком;
за окном обязательно царит темнота, над нами желтым светом горит ночник — у него две лампочки в торшерах, всегда повернутые в разные стороны.
Мне во время таких разговоров всегда кажется, что мама бесконечно права, и я стараюсь впитывать каждое ее слово, чтобы пронести его с собой как можно дольше и воспользоваться им в тот момент, когда оно будет мне необходимо. Когда я вдруг окажусь напротив кого-нибудь, и мне будет очень больно, я должна буду вспомнить мамины слова и не дать себя в обиду.
Вот только чаще всего я их забываю, стоит мне лишь лечь спать.
А потом, в нужное время, теряюсь и совершаю оплошности — одну за одной.
Сегодня, однако, случилось у нас утро.
Субботнее утро, когда папа уже убежал в гараж, потому что на выходных ему совсем не сидится дома, а Илья ушел отсыпаться после своих ночных гостеваний. Мама иногда говорит — у других родителей сыновья возвращаются с красными глазами после вечеринок со спиртным, у нас — после бесконечных проектов.
Хотя, что-то мне подсказывает, совсем без вечеринок и у Ильи не обходится. Просто мы много чего о нем не знаем.
Мы с мамой напекли целую гору блинов, а часть даже нафаршировали творогом; поставили перед собой три блюдца с самыми разными добавками — сметана, сгущенное молоко и смородиновое варенье, и потчевали себе неспешно за чаем. Правда, смородиновое варенье ела только мама — я его признаю лишь в виде морса, как-то так с детства повелось. Хотя варенье у мамы вкусное.
Она всегда начинает первой эти наши разговоры.
Задаст какой-нибудь вопрос, а я отвечу нехотя, потому что, честно говоря, я не слишком люблю открывать перед мамой всякие вещи, которые связаны со взаимодействиями между людьми и мной.
На этот раз на меня донес Илья.
Сообщил, что я гуляю с каким-то там мальчиком («одногруппником»), и мама — как всегда, осторожно — спросила, как там у него дела.
— Да нормально, — ответила я рассеянно, наблюдая, как сгущенка растекается по блину. — Он устроился на подработку в газету. Будет теперь репортажи писать. Только я у тебя балбеска, дома сижу.
— Все твои репортажи еще впереди, — сказала мама уверенно. — Это он тебя на прогулки зовет?
— Ну мама, — и я мгновенно покраснела. — Это все тот же Паша, с которым мы весь год проекты делали. Он, видимо, по инерции продолжает со мной общаться. Привык.
— Не нравится он тебе?
Я растерялась. Так и застыла с наколотым на вилку кусочком блина.
Окна у нас были открыты нараспашку, ветер сквозняком гулял из кухни в мою комнату, и шторы то вздувались, то скукоживались, будто были медузами, которые пытаются преодолеть водную толщу. Такой приятный летний день, мне вдруг заранее стало жалко, что однажды лето закончится.
— Почему? — спросила я.
— Глаза не горят, — мама качнула головой.
— Я вообще не знаю, кто мне нравится. — Пару секунд помолчав, я продолжила: — Вообще не знаю, что такое «нравиться». Хотя, если так подумать, нравиться может много что. Книжка, или погода, или сгущенка. Если так судить, то он мне нравится. Он приятный в общении. Но, по этой же логике, мне нравится много кто и много что.
Я покосилась на маму, ожидая, что же она скажет.
Мама внимательно смотрела на меня.
— Значит, и что-то большое, чем просто «нравится», ты к нему не испытываешь?
— Я запуталась. — Сделав глоток чая, я с грохотом вернула кружку на стол. — Я даже не знаю, что такое «большее». Когда каждого слова ждешь? Когда… волна своя? Общая, у вас. Шутки понимаете с полуслова. Но в то же время — нет между вами никакой веры, и надежды нет, что всё это будет и завтра. Есть момент — один на двоих, и все же один-единственный.
Все еще было обидно, что Ник так и не написал мне тогда про луну.
И вот скоро стукнет двое суток с тех пор, как мы с ним не списывались. Бесконечные качели — он то отдаляется, то приближается. Или даже так — я будто сижу на соседних качелях, мы оба раскачиваемся, но я отстаю от него ровно на половину круга. Когда он достигает верхней точки на западе, я достигаю ее же на востоке. И встречаемся мы лишь на какое-то мгновение, когда оба попадаем в точку «ноль», центр компаса, к которому цепляется острая стрела.
— А Паша завтра будет?
— Надеюсь, что нет, — я хмыкнула. — Но в глобальном будущем — да. Если меня не отчислят, он еще несколько лет будет рядом. Не знаю.
Как фонарный столб, который всегда зажигается в одно и то же время, и летом, и зимой; который уж точно никак никуда не сдвинуть, и, стоит лишь захотеть, ты можешь оказаться рядом, и он подсветит тебя без каких-либо вопросов.
— Но нравится тебе тот мальчик, который со своей волной?
— Я теоретически говорила, — смутилась я.
Конечно. Меня, дурную такую, раскусить — что яичную скорлупку.
— Значит, теоретически, тебе и самой нравится не знать, что будет завтра. Чтобы каждый раз — как приключение на автобусе без номера.
— Почему без номера?
— Потому что понятия не имеешь, где в итоге окажешься. Авантюризм.
Я фыркнула.
— Я не знаю, что мне нравится. Наверное, я просто пока что ко всему этому не готова. Не отошла от прошлых путешествий.
— А Паша что думает по этому поводу?
— А Паша ничего не думает. Недавно тоже пытался вывести меня на откровенную беседу, — с намеком посмотрела на маму. — Про любовь и все такое. А тот, который со своей волной, — все-таки призналась я, — и вовсе молчит, а я не хочу за ним бегать и выпрашивать внимание.
Мама улыбнулась плавно, задумчиво посмотрела на окно.
— Как ты думаешь, что такое любовь?
— Ну и что? — удивилась я.
— Не знаю. Честное слово. Для себя я вывела так — важно, чтобы человек поддерживал тебя и твои начинания. Чтобы всегда был рядом, даже когда может казаться, что против вас весь мир.
— А огонь?
— Вновь в тебе говорит дух авантюризма… Я тоже не знаю, Ничка. Огонь — он ведь проходит и уходит, а человек, с которым ты дальше пойдешь по жизни, должен быть тебе опорой.
— Ты по такому принципу выбирала папу?
— Это он меня выбрал, — мама улыбнулась. — Хотя, пожалуй, все-таки по такому.
— А если он, чисто теоретически, может быть опорой… но… не могу даже придумать, как объяснить. Как будто он, который должен быть опорой, это книжка, подпирающая открытую форточку. А во втором случае — будто бы вы служите двумя створками одному окну. Одинаковые в своих стремлениях.
— Если убрать одну створку, вторая останется на месте?
Я растерянно пожала плечами:
— Думаю, да.
— Я бы скорее сказала, что опора — это оконная рама… без нее точно никак не обойтись.
— Но тогда вы — совсем разные. И функции у вас отличаются.
Мама медленно покивала головой.
— Я думаю, не бывает такого, чтобы человек был абсолютно во всем идеален. Идеален в твоем понимании партнера. Нужно понять, что для тебя важнее, расставить приоритеты. Да, может быть, он не читает тех книг, которые любишь ты, и слушает совсем другую музыку… но он всегда готов прийти к тебе на помощь и принимает тебя любой — невыспавшейся, болеющей, злой, уставшей… Если же у вас множество общих увлечений, вам всегда есть, о чем поговорить, и никогда не бывает скучно, но при малейших сложностях вдруг оказывается, что он сейчас-то где-то вне, не держит тебя за руку, не идёт с тобой до последнего — какова его цена?