«ну, типа того. не припомню, чтобы их в городе было много с такими видами».
«да я как-то не особенно хорошо помню, на каких набережных какие виды.
тогда и правда далековато».
Я будто представила Ника наяву. Как он лежит на своей кровати — а у него наверняка просторная кровать. Вокруг — полумрак, потому что ему неохота подниматься с места и включать свет. Голова опирается на согнутую в локте левую руку. А правой он печатает мне сообщения. И думает — какая забавная. А еще — как у Ильи может быть такая вот сестра.
Тем временем я, окончательно замерзнув, пошла обратно, к остановке. Напечатала:
«пешочком всего часа два с половиной…»
— и полезла в приложение вызвать такси. Иных путей нет. Конечно, в теории я могу выдержать почти три часа прогулки. Но какой я вернусь домой?
Да и, к тому же, в одиночных ночных прогулках по спальным районам нет вообще ничего романтичного. Темные закуточки так и полнятся страхами, которые могут овладеть твоей головой в любое мгновение.
Одна минута — и машина приедет. Стоит сейчас у соседнего здания. Белый ниссан, 118. Как удобно.
Ну подумаешь, потрачу чуть больше, чем планировала. Все равно у меня еще остались кое-какие сбережения. Класса с шестого выработала в себе привычку вечно откладывать деньги про запас, хотя и не могу сказать, что когда-то мы жили действительно бедно…
Может быть, я просто этого не помню.
«ты серьезно?» — полюбопытствовал Ник.
«серьезно два с половиной, карты показывают».
Впрочем, как я сегодня убедилась в очередной раз, этим картам все равно нет никакого доверия. Если они иногда и показывают что-то правильное, за это можно благодарить совпадения. Не карты, а средство для обмана всяких доверчивых человечков.
Моя карета прибыла. Остановилась, правда, на противоположном от меня конце этой длиннющей остановки. Так что за каретой пришлось побегать.
Мы с водителем обменялись приветствиями, он уточнил адрес — и наконец, как только захлопнулась дверь, возобновилась моя дорога домой.
Илья меня лягушкой-путешественницей в детстве обзывал. Потому что мне вечно хотелось бежать куда-то, а он едва ли не цеплялся за дверной косяк, чтобы подольше посидеть дома. Время прошло, и теперь я отсиживаюсь дома, пока он гостит у своих бесконечных друзей.
Город слился в масляную картину: темные мазки домов и деревьев чередовались с желтыми мазками огней. У самого края небес еще можно было разглядеть нечто красноватое — отпечатки прошедшего дня, которые пока не успел стереть вечер.
Я проверила время — без двух минут десять. На экране уже девять минут как значилось осуждающее:
«Ника».
Прислонившись головой к мягкой обивке салона, напечатала в ответ:
«да-да?
я уже в такси, можешь спать спокойно.
была бы с собой одежда потеплее, прогулялась бы, а так вот… еду».
«прошлялась*, ты хотела написать».
«ой, как токсичненько».
И погасила телефон.
Только в машине я поняла, как сильно устала. Впечатления обрушились на голову, и я почувствовала себя аквариумом, который наполнен до самых краев. Лишняя капля — и вода польется наружу, что не есть хорошо.
Так что, во имя душевной стабильности, я решила, что общения на сегодня хватит.
Однако совсем скоро позвонила мама — спросить, как у меня дела и скоро ли я буду дома? Я ответила, что уже еду, не уточнив, на чем именно. И что концерт мне очень понравился, но все детали лучше оставить на завтра.
Таксист, услышав про концерт, повеселел. Поскольку у меня самой сил разговаривать не нашлось, он решил поговорить вместо меня.
Начал с концерта, на котором сам недавно побывал — два года ждал приезда артиста. А потом стал говорить про детство.
Мне кажется, самые необычные и красочные истории происходят с нами именно в детстве.
Плохо запомнила, что он рассказывал. В голове осталась только история про то, как в подростковые годы он вместе с друзьями прыгал с одного поезда вагона на другой. Поезд мчался в одну сторону, а они прыжками-перебежками двигались в противоположную.
Однажды он не допрыгнул. Споткнулся о крышу вагона, полетел вниз, ободрав ногу о замок, и не угодил под колеса лишь потому, что смог удержаться на креплении.
Смеялся — удивительно, что я жив, удивительно, что могу ходить.
Я спросила, прекратил ли он после этого случая испытывать свою прочность подобным образом?
Он разулыбался и ответил, что сейчас у него новое хобби — прыгать с парашюта.
***
В общем-то, рассказать мне особо и нечего.
Иногда случается, что нечего рассказывать. В такие моменты лучше и не пытаться. Если хочется молчать — молчи, не выдавливай из себя истории, все равно вряд ли получится что-то дельное.
Ибо, по правде говоря, если зачем-то вся эта лирика и нужна, то только чтобы я смогла превратить хор запутанных мыслей в голове в нечто более-менее структурированное и стройное. Выгрузить на лист и отпустить. Освободить место для чего-то нового.
Если молчу, значит, говорить еще не время.
А требовать рассказы с меня некому — кто платит, тот и заказывает музыку, а я пока что не получаю ни копейки.
Скоро, надеюсь, я стану суперизвестной журналисткой, и каждое слово, напечатанное мной, будет стоить как минимум доллар. Сначала я начну принимать ванны с шампанским, а потом попросту зароюсь в своих деньгах, да так и задохнусь…
Июль оказался неизбежным.
Как снежный ком, скатывающийся откуда-то с вершины.
Продвигаясь дальше, день ото дня, он будто бы только повышал скорость — и вот позади уже треть месяца, середина, две трети, три четверти.
Наступила последняя июльская неделя.
Застряла в горле — не выплюнуть, но и не проглотить.
Еще и с Полинкой все получилось как-то неприятно.
Я ведь написала ей следующим после концерта утром, как и обещала. Сообщила, что обдумывала ее предложение целую ночь, никак не меньше, и пришла к решению, что все-таки хочу съездить к ней в гости. Мама сказала — прекрасная идея, обязательно поезжай; и в своем сообщении я едва ли не спрашивала, во сколько часов прибыть, чтобы Полинке было удобно меня встретить.
А она ответила — прости, Ника, уже не получится.
Бабушка заболела, поэтому они отправляются к ней гораздо раньше, чем изначально планировали. Вот прямо сейчас собирают сумки.
Я так долго тянула с этой поездкой, что опоздала. Видимо, такое уж у меня предназначение: быть той самой Рапунцель, которая душой стремится выбраться из башни, но не найдет в себе смелости разогнаться и прыгнуть из окна. Ибо под окном — кусты, скрывающие землю, так что высоту башни не определить. Метр? Три? Двадцать? Сколько продлится познание мира, не пять ли секунд полета?
Главное, чтобы с Полинкиной бабушкой всё было хорошо.
Развлечение для меня всё-таки нашлось, спасибо маме. Она назначила меня собственным секретарем. Мама — логопед в детском саду, но сейчас всё больше работает с детьми напрямую, через рекомендации. Мне было положено за день до занятия оповещать родителей, чтобы те не забыли привести своего ребенка на занятие. А также подбирать удобное время как для старых, так и для новых воспитанников (новым чаще всего приходилось отказывать, потому что времени у мамы было мало — как всегда). Я даже вела электронную таблицу, как добропорядочная работница. Жалко только, что в трудовую книжку не попадет этот опыт.
Еще я вспомнила, что когда-то, до института, читала не меньше книжки в неделю. Учеба практически отобрала у меня возможность читать, но сейчас-то учебы нет, а книжки на полке остались, да и новые выходят постоянно. Со своей первой зарплаты — деловая какая, зарплаты у нее, — я заказала семь новых томиков, и непрочитанных книг в шкафу стало столько, что сразу же захотелось читать.
Я отмыла велосипед. За зиму стояния на балконе рама запылилась, сидение побледнело, резина на руле кое-где потрескалась, шины спустились. Пыль я с третьей попытки смогла отмыть, шины накачал папа после того, как я ему прожужжала все уши, что мне нужен велосипед. С остальным пришлось смириться.
Так у меня появилось дополнительное средство передвижения. Не мотоцикл, конечно, гораздо медленнее и скромнее, но на велосипедах я каталась с детства и люблю их до сих пор.
Кстати, о мотоциклах. И мотоциклистах.
Дурость, наверное, какая-то, но, если погода стояла не удушающе-жаркая и не ливневая, я брала книгу, бутылочку воды и садилась на велосипед, чтобы поехать в парк. Да, тот самый парк, в округе которого происходили все основные события этого лета. Я занимала одну из лавочек — желательно, ту, что стояла как можно ближе к поперечной тропинке, по которой мы тогда ходили все вместе.
У меня было много непрочитанных книг.
И одно-единственное желание. Быть ближе.
Я читала, посматривая на тропинку, но никто в толпе даже приближенно не напоминал его, настолько он был самобытным и особенным.
Однако общение у нас совсем не ладилось. Я пыталась завязать разговор — интересовалась, как протекают его дела, и делилась своими историями, но все было тщетно, все было зря. Единственная более-менее продолжительная переписка у нас случилась, когда я решила обсудить его увлечение музыкой.
«ты говорил, что играешь на гитаре».
«играю, — ответил Ник. — удивительно, что ты запомнила…. хотя, если вспомнить Илью, ничего удивительного нет.»
«а свои стихи пытался переложить на музыку?»
Я миллион раз пролистала паблик, откуда был сделан репост стихотворения про белый цвет. Поэтическую обитель Ника. Правда, стихотворений там было всего восемь, и все старые. И тем не менее — писал он совсем не так, как я, и этим очаровывал еще больше.
«есть пара штук попыток».
Однако он отправил всего одну аудиозапись. Песня про мальчика, ночное небо и поиск своего пути в этом мире, как-то так, и все это под гитарный бой. Я успела позабыть, как звучит его голос… Но сразу же вспомнила, стоило послушать запись. Впрочем, пел он не так, как говорил, тянул слова совсем по-другому, да и в ноты попадал не всегда — я слышала.