На нашем море — шторм, велик шанс упасть за борт.
— Он знает, что ты сделал всё возможное.
— Значит, пора признать, что я человек с ограниченными возможностями, — он оттолкнулся вновь. — Когда он умирал, меня даже не было рядом. Он всякий раз радовался, когда я приезжал к родителям. Потому ли, что чувствовал, что каждый раз может стать последним. Ладно. Я не хочу больше это обсуждать.
Мне вдруг так захотелось прикоснуться к нему, чтобы успокоить. Внешне Ник оставался безмятежным, но я видела — нечто прячется на глубине глаз, зеленых глаз, и несет он в себе куда больше боли, чем пытается показать.
Пока я соображала (слишком долго, как всегда), Ник опомнился:
— Еще успеем сходить к реке. Посмотрим на закат. Я знаю хорошее место, травка и песочек рядом с водой.
«Спускаюсь к большой воде, маленький человек».
— Тогда надо было брать с собой бутерброды — типа пикник. — И не удержалась: — Откуда ты знаешь так много хороших мест?
И снова на лице — эта беспечно-хитрая улыбочка:
— Иногда приходится вот так прогуливаться.
Ну конечно. Ну конечно.
— Идем, — согласилась я. — Хотя бы что-то будет на этой прогулке, к чему ты романтичен.
Ник закатил глаза, но спорить не стал. Само собой, я и не надеялась, что он тут же возразит рьяно — словами, что романтичен ко мне… Но мечтала об этом тайно.
И все-таки — после этого разговора между нами повисло напряжение, и движения будто стали резче, тревожнее. Ника всего лишь решила задать вопрос. Ника-Неловкость, Ника-Нелепость, Ника-Ничего-Лучше-Не-Спрашивай.
Но ведь надо поддерживать разговор?
Когда я не знаю, о чем говорить, я говорю об Илье.
— А ты не знаешь, что за проекты у Ильи?
Кажется, этот вопрос оказался для Ника самым неожиданным за сегодняшним вечер.
— Он мне не рассказывает. Иногда просматривает мои.
Я вспомнила, как Илья упоминал некого своего друга-гения, который совершает тысячу опечаток в минуту. Может, это и вправду Ник, но Илья вряд ли раскроет его инкогнито.
— Почему вообще так? Вы ведь на разных факультетах учитесь. А проекты у вас одинаковые.
— Все законы уже открыты. Так что все современные технари занимаются одним и тем же, по сути. Можешь непосредственно у него узнать, Илья в этом разбирается лучше.
В общем, разговор у нас совершенно не клеился.
Даже у Ника закончились вопросы. И желание вытягивать из меня какую-либо информацию. Мы шли в сторону воды — маленькие люди, и впрямь. Как много на свете людей — и как много проблем у каждого… Если взять каждую проблему каждого человека и превратить в саженец сирени, лет через двадцать каждый июнь на снимках планеты с космоса вся суша будет выглядеть сплошным пятном. Нежного сиреневого цвета.
А солнце меж тем уверенно клонилось к горизонту.
Мы уже даже не могли его видеть, и я отчего-то ужасно боялась не успеть на закат. Зато Ник испуганным не выглядел. И в целом — я не уверена, что очень-то уж хотел насладиться закатом. Удивительно, что он вообще решил пойти на набережную. Точнее, в какое-то там секретное место возле реки, где открываются такие чудесные виды, которых больше нигде не встретишь.
Вообще-то я люблю воду.
По моему стилю изложения видно.
Но если без шуток — пожалуй, это самая близкая ко мне стихия. Абсолютная меланхолия. А если уйти на дно — то еще и полная отрешенность от внешнего мира.
А Ник — ветер.
Мой встречный ветер, мне стать попутным, моим стань… Ветер с водой не друзья, он вызывает у нее слишком много волнений. Вода достигает равновесия лишь в штиль. Да, без ветра кораблю никогда не сдвинуться, но стоит лишь чуть усилиться порывам — и на море случится буря, которая превратит корабль в призрак.
О! У меня появился вопрос. Почему я думаю обо всем этом вместо того, чтобы говорить вслух? Если решусь, Ник или необычайно восхитится моим нестандартным мышлением и влюбится в меня по уши, или посчитает слишком уж странной, чтобы где-либо появляться в моей компании.
И еще — все-таки далеко мы ушли от моего дома. А ведь еще возвращаться обратно… Замерзну, более чем уверена.
— Обратно можно будет на маршрутке уехать, — заметил Ник, будто мои мысли подслушал.
Ну вот. Он уже думает над тем, как бы со мной попрощаться.
Не то чтобы я люблю переобуваться на лету, но сейчас подумала — согласна померзнуть еще немного, прежде чем вновь разойдусь с Ником на неопределенный срок.
— Здесь ходят?
— От главной набережной. Но до неё ещё пешком минут двадцать, насколько я помню…
— Это, наверное, та самая, на которой я однажды едва не осталась ночевать?
— Да? — удивился Ник.
— Когда ездила на концерт. Писала тебе.
Пару секунд он смотрел мне в глаза, будто пытался что-то в них прочитать. Потом заметил:
— Да, было дело. Зато теперь знаешь необычный маршрут… На случай, если пешком все-таки придется идти.
— Он гораздо короче, чем я себе представляла. Но сегодня, надеюсь, не придется его повторять, — я поёжилась.
— Устала? Или заскучала?
— Замёрзла.
— Сказала бы сразу… — пробурчал Ник. — У меня с собой бомбер.
Он остановился, вытянул из рюкзака толстовку прямиком из типичных американских сериалов — бордовый жилет, белые рукава, манжеты, нашивки. И протянул мне.
— А самому не холодно?
Ник отмахнулся.
Река раскинулась перед нами шелковым полотном. Волны то создавались, то разрушались, и мне в голову вновь пришел тот образ с лодкой.
По рассыпчатому гравию мы спустились прямо к воде, на берег. Он представлял собой метра три песка, после которых начинались кустарники с длинными колосками фиолетовых цветков. Я уже видела их в тот самый счастливый-злосчастный вечер, когда пропустила все свои маршрутки.
— Знаешь, как называются? — спросил Ник, и я помотала головой. — Вероника, да, с ударением на «о». Из того же семейства, что подорожники. Только не спрашивай, откуда я это знаю.
Веро́ника.
Было в этом что-то символичное.
Совсем рядом с нами стояла опора автомобильного моста. Такая величественная вблизи. Она была погружена в воду, и метрах в двух от поверхности каменная кладка окрасилась в более темный серый оттенок — видимо, из-за того, что уровень воды в зависимости от сезона то снижается, то растет.
Слышала, что выше всего река весной, когда тает снег.
Я спросила, кивнув на нее:
— А эта опора знаешь, как называется по-умному?
На набережной всегда шумно и многолюдно, а здесь — тишина, лишь только машины проносятся над головой и плещется вода.
— А ты знаешь?
— Нет.
Ник хмыкнул:
— Я подумал, хочешь поделиться. — И следом добавил: — Вроде, бык. Промежуточная балка. А главные, те, что по берегам, фермы.
— Забавно. Пасутся на воде?
Неужели он настолько часто бывает здесь, что знает и такие факты? Откуда? Успел сводить в это место кого-то, кто знает и ботанику, и архитектуру? А, может, именно кто-то из знатоков показал ему этот уголок?
— Выходит, так. Нестандартные быки.
А непосредственно на закат мы все-таки не успели.
Солнце погрузилось в воду совсем ненамного раньше, чем мы оказались на берегу. Его макушка укрылась покрывалом буквально за мгновение до того, как наши ноги коснулись гравия на спуске, совсем незаметном, если смотреть с тротуара.
Солнце ушло, но оставило след.
Невероятно красивое небо.
Совсем не то, розовое, которым я любовалась вечером после концерта.
Но огненное, будто и в самом деле пытается сгореть без остатка. Желтые, оранжевые и красные горизонтальные полосы расчертили его по диагонали. Облака, которые весь день загораживали небо, попрятались где-то, и теперь не видно ни единого.
Проносятся над поверхностью воды силуэты чаек — небрежно вырезанные из небесной ткани лоскуты.
А на наших глазах то ли завершается жизнь, то ли рождается новая. Или же все сразу. Одно перетекает в другое, свет во тьму, а тьма в свет, и каждый раз эта трансформация сопровождается такими яркими вспышками.
— Давно такого не видел, — заметил Ник.
Я и забыла, что он стоит позади; так сильно засмотрелась на небо.
Повернулась к нему со скрещенными руками — это и дополнительная поддержка для бомбера, который норовит соскользнуть с плеч, и защита собственных границ.
Ник оказался совсем рядом. Не дальше, чем в полуметре от меня. Надо смотреть на небо, пока оно такое красивое; или на чаек, пока они не попрятались в гнездах; или на цветы вероники, пока те не отцвели; а он почему-то смотрит мне в глаза.
В такой момент сложнее всего решиться.
Шагнуть вперед, зажмурив глаза; приподнять голову и ткнуться наощупь подобно слепому котёнку. Именно в это мгновение всегда срабатывает магия, ибо ты случайно касаешься того, чего и нужно коснуться.
Если бы я знала Ника чуть лучше — или чуть хуже знала себя, я бы решилась.
Пока смелости моей хватало лишь только на разговоры.
— Почему смотришь так внимательно?
И вновь эта чересчур богатая фантазия — я викторианская леди из знатного рода, которая любит лошадей и книги больше моды и сплетен; волосы у меня длинные, до пояса (как в прошлом году), и собраны в косу, что успела уже порядком растрепаться. Мы стоим на берегу реки, над нами раскинулась ива, а вместо чаек отчего-то лебеди. На мне длинное платье и шаль, в которую я кутаюсь несмотря на летний сезон. А Ник — джентльмен, весьма молодой и привлекательный, но напрочь разочаровавшийся в жизни. Мы стоим друг перед другом, соревнуясь, кто отвернется первым или кто принесет больнее уколет своим острословием.
— Запрещаешь? — спросил Ник.
Вновь снял солнечные очки — и крутит теперь в руках, как будто тоже нуждается в защите, некой стенке, что будет ограждать его от меня. Коктейль-то он допил.
На закате и не различишь, у кого какие глаза. В глазах Ника отражается желто-красное пламя, а вот что он чувствует, я не смогу сказать, даже если сильно захочу.
— Просто интересуюсь, — я пожала плечами.