— Эх, прокачу! — залихватски выпалил он, подмигнув мне.
— Ну уж нет. Давай как-нибудь без эх.
— Мариш, ты свой пед ещё не закончила, а уже училка до мозга костей.
— Ах, училка? В таком случае давай-ка, Чичерин, сюда дневник, двойка тебе за поведение.
Ромка засмеялся, положил тёплую шершавую ладонь мне на колено, огладил. Затем рука его поползла вверх по бедру настолько, насколько позволяла узкая джинсовая юбка.
— Марина Владимировна, вы сегодня такая строгая и такая м-м-м… — Он многозначительно улыбнулся, не договорив. Только причмокнул языком. Взгляд его слегка затуманился. Он посмотрел на приборную панель, словно решая, ехать или заняться чем-то поинтереснее. Потом всё же завёл мотор.
Ночные дороги и правда были пустынны. Лишь изредка проносились навстречу одинокие машины. Впрочем, что удивляться — спальный район.
Ромка включил радио.
— Не люблю шансон, — поморщилась я, услышав уже надоевший до икоты «Владимирский Централ».
Ромка как раз один шансон и уважал, но уступил — поймал Европу Плюс.
— Как тихо падал дождь вчера, он знал, что ты придёшь вчера… — подпевала я Алсу, расслабившись.
В этом действительно была волнующая смесь безумия и романтики — ночь, огни, дорога и больше никого. Ну, почти никого.
Ромка съехал с Юбилейного кольца, а я даже не заметила. Опомнилась, когда мы подпрыгнули на какой-то кочке.
— Ты куда нас завёз? — всполошилась я. — Ты же сказал один круг!
Машина, тихо урча, ползла вверх по серпантину. Жёлтый свет фар выхватывал кустарники, росшие вдоль обочины.
— Тшш, не кипишуй. Это ж Пик Любви. Постоим немного, полюбуемся ночным городом и домой.
Мне его затея категорически не нравилась, но на моё ворчание он только отшучивался.
— Ром, ты в дурачка, что ли, превратился? Ну, куда ты попёрся? Какой Пик Любви? Почти час ночи! Дорога тут вся убитая…
И точно под днищем что-то противно проскрежетало.
— Да мы почти уже на месте.
Наконец мы выехали на более-менее ровное плато и остановились.
— Пойдём? — позвал Ромка. — Пять минут постоим и назад, домой.
Вот что с ним делать, с дураком? Я даже злиться как следует на него не умею.
Почему этот высоченный лысый холм на окраине города назвали так романтично — я не знаю, но вид с него действительно открывался бесподобный. Как будто далеко-далеко внизу распростерлось море, сотканное из миллиона мерцающих огней. Это так красиво, что дух захватывает.
Только вот холодно тут. Обдувает со всех сторон. Я зябко поёжилась, и Ромка, обняв, прижал меня к себе.
— Замёрзла? Сейчас в машине согреемся.
От Ромки пахло машинным маслом, резиной, потом, табаком.
— Знаешь я что подумал? А давай поженимся в августе? А свадьбу сыграем у моих?
Ромкины родители жили в деревне, недалеко от города, буквально в паре часов на электричке, но всё равно я с трудом представляла себя невестой на деревенской свадьбе.
— Ром, ну куда нам торопиться?
— А чего тянуть? Хорошо же нам. А в августе жениться — верное дело. Считай, всё своё, с огорода. Батя самогона нагонит…
— Давай я хотя бы институт закончу?
— А в чём проблема? Поженимся летом, поменяешь документы и учись себе дальше.
— В смысле, поменяю документы?
— Ну ты же мою фамилию возьмёшь.
— И стану Чичей? Ну нет. Я лучше останусь Филатовой.
— Да кто тебя так будет… — начал Ромка и, повернувшись в сторону дороги, резко осёкся. Тут же крепко выругнулся и, расцепив объятья, рванул к машине.
Я тоже обернулась и, к своему ужасу, обнаружила, что мерседес, шурша шинами, катится назад, под уклон, уверенно набирая скорость, а затем пропадает из виду. Ахнув, я тоже побежала к дороге, но успела увидеть лишь, как машина скатилась до первого поворота, но, разумеется, не повернула, а съехала с дороги. А буквально через несколько секунд ночную тишину разорвал грохот и следом — наши с Ромкой крики, слившиеся в единый отчаянный вопль…
6
Домой мы с Ромкой вернулись под утро, уже светать начало. Притащились еле живые, грязные, расхристанные, исцарапанные в кровь. Ломило каждую косточку, каждый сустав. Мышцы горели от боли и усталости.
Содранная кожа на ладонях противно саднила — это мы с ним пытались спуститься в овраг, посмотреть, что стало с машиной, ну и, конечно, сорвались и кубарем скатились. Славу богу, только до следующего уступа, а не на самое дно этой пропасти. Но отшибли себе всё, что можно о камни, кочки и коряги. Как ещё живы остались, хотя Ромка заверил, что это ненадолго.
Это сейчас он просто сидел на кухне и тихо поскуливал — выдохся уже. А там, в овраге, я всерьёз испугалась, что он обезумел. Он бегал там кругами, выл дурным голосом, падал на колени, вскакивал, снова бегал, хватался то за голову, то за сердце. И так матерился, как никогда в жизни не матерился!
— Ром, помоги мне. Я встать не могу.
Я правда ногу подвернула и раз сто, наверное, его позвала, но он попросту не слышал. И явно ничего не соображал. Кое-как я сама поднялась на колени и уселась на какой-то валун. А Рома всё ещё выписывал хаотичные круги и дико голосил.
— Тут столько камней, — заметила я, оглядываясь вокруг, — мы могли бы себе шею свернуть запросто.
— Лучше бы свернули! — истерил Ромка. — Это было бы хоть быстро. А что они теперь со мной сделают… Меня же... А-а!
— Ром, ну, может, как-то можно договориться? Поднять её из оврага, ты её восстановишь постепенно…
— Ты с ума сошла?! — взвыл он. — Договориться?! Да они меня завтра в цемент закатают! Ты не знаешь, что это за люди! Это очень серьёзные люди! Они и не за такое… Ой, б...! Как так-то?
— На меня не ори! — цыкнула я. — Я тебя не просила сюда тащиться. Я же...
— Да знаю я, знаю, что это я во всём виноват! — воскликнул он надрывно. — Я тупой урод, безголовый идиот, кретин, да, Мариша? Какие ещё у тебя есть слова для меня? Это ты у нас умная, ты всегда права, а я — лох и придурок, так ты думаешь? Ну давай же обвиняй меня!
Он прав. Именно так и даже хуже я о нём сейчас думала. Но и не прав, потому что вслух я ему ничего такого не сказала. Сидела на холодном валуне, прикусив язык. Потому что никому никакого толку от таких обвинений не будет, только лишние вопли поднимутся.
А я уже и так устала от них зверски. И хотела только одного — выбраться отсюда поскорее.
— Пошли домой, — как можно спокойнее сказала я.
— Домой? — истерично хохотнул Ромка. — Ты шутишь? Какой теперь домой?!
Нет, он, оказывается, не хохотал, он судорожно всхлипывал. Почти рыдал.
— А ты хочешь сидеть в этом овраге, пока смерть не заберет нас? Ром, ну ты давай уже успокаивайся. Воплями делу не поможешь.
Ромка уселся на землю, ссутулился, подтянул колени к груди, спрятал в ладонях лицо. Он всё ещё плакал, но уже гораздо тише, скорее, подвывал. Но и я уже ждать измучилась. Да и продрогла до костей. Боль в ноге понемногу стихла, и я осторожно поднялась.
— Ром, ты идёшь? — окликнула его я. Он не отозвался. Продолжал сидеть, согнувшись, и поскуливать.
Вздохнув, я поковыляла одна. Несколько раз пыталась вскарабкаться на дорогу: хваталась за колкие ветки и подтягивалась, сдирая кожу. Цеплялась за камни, ломала ногти. Но вновь и вновь скатывалась обратно. Слишком отвесный был склон оврага.
Потом сзади услышала шорох. Оглянулась — за мной, пошатываясь из стороны в сторону, плёлся Ромка.
Кое-как мы всё же выползли наверх, помогая друг другу, и в полном молчании побрели домой.
***
Я буквально валилась с ног, хотелось просто рухнуть в чём есть на диван и забыться сном. Но я через не могу скинула грязную изодранную одежду, потом промыла и обработала раны себе и Ромке. Он сидел, сгорбленный, на кухонном табурете словно в прострации и ни на что не реагировал. Я его как тряпичную куклу переодела, умыла, помазала ему зеленкой все ссадины и царапины, вычистила из волос колючки, хвоинки и веточки. Он всё молчал, глядя перед собой потухшим взглядом. Один раз только произнёс шёпотом:
— Я труп...
Более-менее ожил он лишь часам к семи утра. Выпил чаю, даже немного поел. Потом переоделся.
— Ты куда? — спросила его я, заметив его сборы.
Он посмотрел на меня затравленно.
— Сдаваться, — глухо просипел Ромка.
— В автосервис пойдёшь?
Он кивнул.
— Расскажешь всё хозяину своему... в смысле, Иванычу?
Снова кивнул.
— А что потом?
Ромка пожал плечами. Порылся по карманам, взял какую-то мелочь, сигареты, ключи.
— Мариш, жди меня дома. Поговорю сейчас с Иванычем и вернусь…
— Может, я лучше с тобой пойду? Вдвоём как-то не так страшно, а? Ну и Иваныч твой тебя при свидетеле не убьёт.
Ромка сумел выдавить кислую улыбку, но покачал головой.
— Да не волнуйся. Иваныч-то что? Разорётся только. Я вот думаю, может, правда что-то можно сделать. Эвакуатор туда как-то пригнать. Ну и ремонт потом… короче, может, придумает что… А ты ложись спать, Мариш. Отдыхай. Если сразу не приду, то вечером буду…
Ромка клюнул меня шершавыми губами в щёку и, тяжело ступая, шагнул в подъезд. Я замкнула дверь, подошла к кухонному окну. Ромка вышел из подъезда и по привычке оглянулся, коротко махнул рукой. Вот только вместо его обычной глуповато-счастливой улыбки, которой он каждое утро одаривал меня на прощание, я увидела убегающий, напуганный взгляд.
Злилась я на Ромку, конечно, жутко, но видеть его таким было очень тяжело. И шёл он через двор потом как человек, идущий на казнь…
7
А потом потянулись мучительные часы ожидания. Я ещё сумела заставить себя залезть под душ, но на этом всё. Несмотря на дикую усталость и боль в мышцах, уснуть никак не получилось. Не получилось даже расслабиться. Это при Ромке я как-то крепилась, чтобы не ныть на пару. А вот он ушёл и что с ним — неизвестно, и я сама начала потихоньку паниковать.
Сердце колотилось. Мысли в голову лезли самые поганые. Вдруг его избили? Вдруг покалечили? И что там за серьёзные люди?