[7]».
После этой пламенной речи Тимофея Ивановича возникла долгая пауза и наконец Семён Сергеевич произнёс:
– Я удивляюсь вашей эрудиции и глубине мышления…
– Оставьте! Удивляться вы можете только моей профессиональной памяти – запоминать большие объёмы текстов. То, что я вам сейчас почти дословно рассказал о либерализме, написал в своих воспоминаниях митрополит Вениамин Федченков ещё до Великой Отечественной войны. Так что не сегодня это было изобретено. Либерализм доказал свою разрушительную мощь ещё в самом начале двадцатого века на примере Российской империи, а может и раньше. Теперь и у вас есть возможность лично в этом убедиться.
– И что вы предлагаете? – уже в полголоса спросил Свистунов.
– Ничего не предлагаю. Самое лучшее не обращать внимания на власти. Жить себе потихоньку и всё. Какая разница, кто там наверху правит? Так что ждём завтрака и идём, как ни чём не бывало, в столовую, а там посмотрим… – загадочно произнёс Тимофей Иванович.
Тема разговора не соответствовала обстоятельствам и условиям нынешнего существования собеседников, но это было лучший способ отвлечь себя от тяжёлых мыслей.
Огарок уменьшался, постепенно превращаясь в бесформенные потёки воска. Пламя свечи взволнованно трепетало. Неподвластное человеческому взору вращение земли всё выше и выше приподнимало утреннее солнце над горизонтом. Серый небосвод постепенно наполнялся голубизной. Мутная пелена тумана обмелела, но оставалась по-прежнему плотной. Теперь над ней возвышались не только купола церкви, но и крыши домов, и кусты сирени во внутреннем дворике. Даже голова памятника забытому герою торжественно плыла над дымящимся покрывалом, подметая бородой её неровную поверхность.
– Скажите, насколько это может оказаться чреватым для нас? – просипел Свистунов, вновь перейдя на шёпот.
– Не знаю насколько, но вполне определенно, может и более того – должно. Отрицательным образом, – вполголоса ответил Тимофей Иванович, послюнил пальцы и, сложил их щепотью, с шипением потушил уже не нужную свечу, потом ногой задвинул тарелку с огарком под тумбочку. В палате стало почти светло.
– Ну, что? Идём на завтрак? – бодро спросил старик и, как ни в чём не бывало, хлопнул себя ладонями по коленам. Свистунов вздрогнул. Тимофей Иванович рассмеялся.
– Почему? Почему вы так решили? – всё так же шёпотом, не обращая внимания на предложение собеседника, спросил Семён.
– Потому что здесь родилась не демократия.
– А что?
– Боюсь, новая форма социального строя. Эдакий национализм по профессиональному признаку.
– То есть? – удивился Свистунов, надеясь на продолжение разговора со стороны собеседника, и оно не замедлило последовать.
– Больниционер – это профессиональный больной, а тот, кто не относится к этой шайке, тот будет поражён в правах.
– Почему вы так решили?
– Я не решил. Я предполагаю.
Постепенно за оживлённым разговором собеседники приблизились к двери палаты. Свистунов уже взялся за ручку, и в это время в коридоре послышались неторопливые шаги. Приятели замерли. Зычные аккорды баяна дали понять, что приближается не кто иной, как Сергей Ильич.
Семён и Тимофей Иванович быстро попятились каждый к своей кровати и почти одновременно уселись, не сводя глаз с дверей. Через мгновение в палату ввалился Полковник. Он высокомерно осмотрелся по сторонам и подмигнул Свистунову. Вошедший был сильно пьян.
Сергей Ильич, изгибаясь всем телом, растянул мехи музыкального инструмента и заорал: «Мы рождены, чтоб сказку сделать пылью. Преодолеть пространство и позор. Нам разум дал стальные руки— крылья, а вместо сердца пламенный запор!»
Обитатели не отреагировали на искажённые слова популярной советской песни и продолжали сидеть на своих местах. «Ну, что, козлы, нахохлились?» – снисходительно спросил Сергей Ильич и поставил музыкальный инструмент на тумбочку. Баян жалобно охнул. Полковник прошёлся, как по сцене перед поникшими приятелями, резко развернулся и зычно произнёс:
– Позвольте представиться – заместитель главного врача по организационной работе!
– Поздравляем, – равнодушно ответил Тимофей Иванович и погладил руками свои колени, как будто расправляя невидимые складки на штанах. Свистунов тоже кивнул головой в знак того, что и он счастлив новой должности недавнего соседа по палате. Впрочем, выражение его лица исключало подобные эмоции. На этом разговор должен был бы и закончиться, но Сергей Ильич весело продолжил:
– Должно быть, испугались, товарищи больниционеры? Хотя какие вы больниционеры? Так, контра недобитая. Тебя, Свистунов, давно пора нейтрализовать, ну да ладно…не такая уж ты и сволочь была.
– Почему «была»? – с дрожью в голосе осмелился спросить Семён Семёнович, но ответа не последовало, и тягостную паузу нарушил Тимофей Иванович.
– А что у нас теперь новый главврач? – вполголоса спросил он, глядя в пол и продолжая разглаживать штаны.
– Новый? Верховый целитель Боссель Алексей Савельевич, – торжественно пробасил Полковник.
– Кто бы сомневался, – опустив глаза, совсем тихо произнёс Семён и затем более отчетливо спросил. – А прежний где?
– Сбежал сволочь. Но ничего поймаем и нейтрализуем, – уверенно заверил собеседников новоявленный заместитель. Ни Тимофей Иванович, ни Свистунов не решились уточнять, что означает «нейтрализация», но догадки на этот счёт были.
– Ну ладно, некогда мне тут с вами… – пренебрежительно сказал Полковник и достал несколько картонных прямоугольников, бросил их на пол и сквозь зубы процедил, – жрать, небось, хотите?
Тимофей Иванович поднял один из них, близоруко прищуриваясь, попытался рассмотреть и спросил:
– Что это?
– Пропуск в кормушку. Теперь это регламентировано. Кто не работает, тот не ест, – торжественно произнес Полковник, потом залез в карман своих новых штанов, пошарил там и бросил на пол ещё несколько картонок коричневого цвета. Подвинул их ногой в сторону Свистунова и, не дожидаясь вопросов, произнёс:
– Это пропуска в сортир. Он теперь один на всю больницу в соседнем корпусе.
Сёмен опустился на корточки и собрал коричневые прямоугольники. Один из них подал Тимофею Ивановичу и тот, надев очки, принялся его внимательно рассматривать.
– А что теперь у нас двухразовое питание будет? – поинтересовался Свистунов.
– Для некоторых – да. Во вторник и в субботу, – хохотнул Сергей Ильич и напоследок бросил. – Ну, на курение вам талоны не нужны, – затем подхватил охнувший баян, распахнул дверь и вышел. Тимофей Иванович кинулся вслед за ним и крикнул вдогонку:
– А когда закончатся, что делать!?
– Заявление-просительную напишешь на моё имя, – не оборачиваясь, бросил Полковник. Новоявленный заместитель «Верховного целителя» вышел из палаты и тут же из коридора послышались разухабистые аккорды баяна.
Свистунов пересчитал картонки и резюмировал:
– Пропусков в сортир почти в два раза больше, чем в столовую.
– Нам на столько дерьма не наесть, – горько пошутил Тимофей Иванович.
– Ничего, выменяем. В смысле, пропуска выменяем, а не дерьмо, Эх, надо было и на курение выпросить для обмена. Теперь ещё проблема, где их хранить, чтобы не спёрли или не отобрали.
– Ну что, идём в столовую? Испробуем, как они действуют и вообще узнаем, чего там происходит? – предложил Тимофей Иванович. Свистунов вместо ответа тяжело поднялся с места и двинулся к дверям.
17
Алексей Савельевич стремительно шагал по коридору в сопровождении троих охранников – больниционеров. Полы его халата трепетали, как крылья бабочки-капустницы. Охранники едва поспевали за ним. Особенно сложно было дюжему мужчине из третьего отделения, который тащил большое офисное кресло.
Охранники в основном были выбраны именно из этого отделения, как самые преданные, а точнее самые зависимые, от руководства больные. Наркоманы и алкоголики – основной контингент, недисциплинированность которых, компенсировалась их количеством. За очередную дозу эти люди были готовы на всё – даже на самое мерзкое преступление.
Боссель увидел, что охранник с креслом отстал, и тоже сбавил скорость. Была уже глубокая ночь, всех больных разогнали по палатам и заперли двери. Топот шагов делегации гулко раздавался по опустевшему коридору. Конечной целью главврача и сопровождающих лиц был подвальный санузел.
Верховный целитель нуждался в совете. После массового избиения медицинского персонала, больных стало почти некому лечить. Успокаивающие препараты перестали выдаваться, буйные оказались на свободе, и теперь в лечебницах творилась безудержная вакханалия. С этим срочно надо было что-то делать, и Бося рванул к невидимке в подвал.
Наконец компания спустилась по лестнице и столпилась возле обшарпанных дверей в санузел. Один из охранников со скрипом распахнул дверь, и, вернув ключи Босселю, деликатно отстранил его рукой, сделал шаг внутрь, осмотрелся по сторонам. Убедившись, что внутри нет ничего, что могло бы представлять опасность для руководителя, бдительный больниционер пропустил того вперёд.
Боссель ступил за порог. Мужчина с креслом тоже попытался последовать следом за ним, но был остановлен. Алексей Савельевич ткнул его ладонью в грудь и мизинцем другой руки небрежно указал, где поставить кресло.
Как только все вышли, дверь за ними закрылась, Бося достал ключ и заперся на замок. Постепенно глаза привыкли к полумраку, которому тщетно пыталась сопротивляться единственная лампочка в грязном плафоне. Верховый целитель, переминаясь с одной ноги на другую, ухватился за подлокотники кресла, развернул и покатил к заветному углу, затем установил его перед дурно пахнувшей говорящей тельняшкой, а сам метнулся к унитазу. Мужчина ёжился и подпрыгивал, едва сдерживаясь, до тех пор пока его червячок не разразился сильной струёй, нимало не сокрушив эмалированную сталь чаши Генуя.
Страдания Боси сменились расслабленностью и теплотой, однако это умильное состояние было прервано громким хохотом, который раздавался из-за шк