— Чарльз знает об этом больше остальных, — сказала Беатрис. — Это он обнаружил, что мы должны кормить Руггедо. Мы пробовали и другую пищу, но оказалось, что требуется именно сырое мясо. А если мы прекратим его кормить, должно произойти что-то ужасное! Мы, дети, это понимаем.
Джейн даже не спросила как. Дети обладали своего рода телепатией, которую принимали как само собой разумеющееся.
— Они не знают, — сказала Беатрис, — и мы не можем им сказать.
— Не можем, — согласилась Джейн.
Две девочки посмотрели друг на друга, беспомощные перед лицом известной проблемы не достигших зрелости существ — той проблемы, что мир взрослых слишком сложен, чтобы можно было его понять, из-за чего детям приходится быть осторожными.
Взрослые — всегда правы. Они — раса чужих.
К счастью для детей, они оказались перед лицом опасности сплоченной группой.
Случись это с одним ребенком, он мог бы впасть в шок. Но Чарльзу, которому принадлежала честь открытия, было всего шесть лет. Он был еще достаточно мал, так что обычный процесс перехода в психически неустойчивое состояние был для него невозможен.
— И они болеют с тех пор, как он появился, — сказала Беатрис.
Джейн это уже заметила. Волк может спрятаться среди стада овец незамеченным, но овцы будут нервничать, сами не понимая, в чем источник этой нервозности.
Дело тут было в настроении. Даже он поддался этому настроению, чувству тревоги, ожидания, ощущению того, что что-то не так — хотя и непонятно что, но для него это был только камуфляж. Джейн знала наверняка: он не хотел привлекать внимания отличием от избранного им эталона, заключенного в человекообразную оболочку.
Джейн сразу приняла объяснение Беатрис. Дядя был… пустым. Того, кто сидел в погребе, звали Руггедо, и его следовало регулярно кормить сырым мясом, чтобы не случилось Нечто…
Ряженый, взявшийся неизвестно откуда, он обладал властью, но у него были и ограничения. Очевидные доказательства его власти принимались безоговорочно.
Дети — реалисты. Им не казалось невероятным, что среди них появился странный и голодный нечеловек — ведь он был.
Он пришел откуда-то. Из времени, из пространства или из некоего укрытия. Он никогда не обладал человеческими чувствами — дети легко видят подобные вещи. Он очень умело притворялся, будто он — человек, и разум взрослых создал искусственные воспоминания о его прежнем существовании. Взрослые думали, будто помнят его. Взрослые распознают мираж, ребенок — обманывается. Мираж же интеллектуальный обманет взрослого — но не ребенка.
Власть Руггедо не могла распространяться на их умы, ибо, с точки зрения взрослого, дети не были ни достаточно зрелыми, ни достаточно нормальными. Беатрис, самая старшая, боялась. У нее начало развиваться воображение.
Маленький Чарли испытывал состояние, близкое к восторгу. Бобби, самый младший, уже откровенно скучал.
Возможно, позже Беатрис могла бы припомнить, как выглядел Руггедо, но остальные не помнили ничего — ибо они шли к нему по очень странной дороге и каким-то образом менялись на то время, что были с ним. Он принимал или отвергал еду, лишь это было фактом. Наверху тело прыгалса притворялось человеческим, в то время как голова его лежала в маленьком ужасном гнезде, сделанном из свернутого пространства, так что он был невидим и недостижим для любого, кто не знал, как отыскать Дорогу Из Желтого Кирпича.
Кем же он был? Не прибегая к стандартным сравнениям — а в этом мире их нет, — сущность его определить нельзя. Дети думали о нем как о Руггедо. Но он не был толстым полукомичным королем гномов, неизменно пребывающим в расстроенных чувствах.
Он никогда им не был.
Назовем его демоном.
Как имя-символ, оно включает в себя слишком много и слишком мало. Но оно подойдет.
По своим физическим качествам он был чудовищем, иным, сверхсуществом.
Но, следуя его поступкам и желаниям, назовем его демоном.
Несколькими днями позже Беатрис спросила у Джейн:
— Сколько у тебя с собой денег?
— Четыре доллара тридцать пять центов, — ответила Джейн, исследовав содержимое своего кошелька. — Папа дал мне пять долларов на вокзале. Я купила жареной кукурузы и… ну, еще разное.
— Послушай, до чего же я рада, что ты приехала!
Джейн тяжело вздохнула. Само собой разумелось, что свойственные детям принципы социализма будут применены и в данной тесной группке. Маленький капитал Джейн принадлежал не одному из ее членов, но всем, вместе взятым.
— Нам страшно нужны деньги, — сказала Беатрис. — Бабушка поймала нас, когда мы брали мясо из холодильника, и больше мы этого делать не можем. Но на твои деньги мы можем купить много еды. Для него.
И никто даже не подумал о том неизбежном моменте, когда капитал этот должен был истощиться. Четыре доллара тридцать пять центов казались по тем временам крупной суммой. И потом, не нужно ведь покупать дорогое мясо — главное, чтобы оно было сырым и красным.
Девочки шли по затененным акациями улицам. Кое-где акации уступали место пальмам и перечным деревьям. Беатрис купила два фунта мяса, а еще двадцать центов истратила на содовую.
Когда они наконец вернулись домой, то застали там обычное воскресное сонное царство.
Дяди Саймон и Джеймс пошли за сигаретами, дяди Лью и Берт читали газеты, тетя Бетти вязала крючком. Бабушка Китон читала «Журнал для молодежи», выискивая всякие пикантные места. Девочки остановились за расшитыми портьерами и заглянули в комнату.
— Входите, малышки, — сказал Лью.
У него был глубокий густой голос.
— Карикатуры видели? Матт и Джефф хороши. И Спарк Плаг…
— Для меня достаточно хорош только мистер Гибсон, — сказала бабушка Китон. — Он настоящий художник. Его люди похожи на людей.
Дверь с шумом распахнулась, и на пороге появился дядя Джеймс — толстый, улыбающийся, явно довольный жизнью после нескольких кружек пива. За ним, подобно олицетворению честности, вышагивал дядя Саймон.
— Во всяком случае, хоть тихо, — сказал он, бросив кислый взгляд в сторону Джейн и Беатрис. — Иногда дети устраивают такой шум и гам, что я не слышу даже собственных мыслей.
— Бабушка, а где малыши? — спросила Джейн.
— Думаю, на кухне, дорогая. Им для чего-то понадобилась вода.
— Спасибо.
Две девочки пересекли комнату, в которой ощущались первые признаки неосознанного смятения. Овцы чувствовали присутствие волка, но пока что его обличье было достаточно эффективным. Овцы не знали…
Младшие были в кухне, увлеченно обрабатывая водой и кистями черно-белые рисунки-комиксы. Когда покрываешь газетную страницу водой и красками, рождаются чудеснейшие рисунки. Влага выявляла на свет различные краски, пастельные — но удивительно чистые, подобные тем, что можно найти на японских цветах, растущих в воде, или на китайских бумажных коробочках с крошечными призами внутри.
Беатрис продемонстрировала пакет от мясника.
— Два фунта, — сказала она. — У Дженни были деньги, а лавка Мертона сегодня как раз открыта. Вот я и подумала…
Эмилия с увлечением продолжала свое занятие. Чарльз вскочил.
— Пойдем сейчас, да?
Джейн встревожилась.
— Не знаю, стоит ли мне идти. Я…
— Я тоже не хочу, — сказал Бобби.
Это было уже предательством. Чарльз объявил, что Бобби боится.
— Вовсе нет. Просто мне неинтересно. Я хочу играть во что-нибудь другое.
— Эмилия, — мягко проговорила Беатрис, — этот раз ты можешь пропустить.
— Нет, я пойду. — Эмилия подняла взгляд от рисунков. — Я не боюсь.
— А я хочу посмотреть на огоньки, — сказал Чарльз.
Беатрис повернулась к нему.
— Ты говоришь неправду, Чарльз. Никаких огоньков там нет.
— Есть. По крайней мере, иногда.
— Нет.
— Есть. Просто ты глупая и не можешь их увидеть. Пойдем его кормить.
Само собой разумелось, что сейчас командовала Беатрис. Она была старше, и она, как почувствовала Джейн, боялась больше всех, даже больше Эмилии.
Они пошли наверх. Беатрис несла пакет с мясом; она уже разрезала бечевку. Очутившись в верхнем коридоре, они сгрудились у двери.
— Вон туда нам надо, Джейн, — с оттенком гордости сообщил Чарльз. — Мы должны подняться на чердак. В потолке ванной есть опускающаяся-лестница. Нужно взобраться на ванну и дотянуться до нее.
— Но мое платье… — с сомнением в голосе протянула Джейн.
— Ты не испачкаешься. Идем.
Чарльз хотел быть первым, однако он был слишком мал. Беатрис вскарабкалась на край ванны и потянула за кольцо в потолке. Круглая дверь заскрипела, и медленно, с некоей величавостью, сверху спустилась лестница и встала возле ванны. Наверху было темно. Слабый свет едва пробивался сквозь чердачные окна.
— Идем, Джейн, — странным шелестящим шепотом сказала Беатрис.
И они, как отважные акробаты, принялись карабкаться вверх.
На чердаке было тепло, тихо и пыльно; в лучах света танцевали пылинки.
Беатрис двинулась вперед по одной из балок. Джейн внимательно смотрела на нее.
Беатрис не оглядывалась и ничего не говорила. Лишь чуть погодя опустила руку за спину и призывно помахала, и тогда Чарльз, шедший за ней следом, ухватился за ее пальцы. Потом Беатрис достигла доски, ведущей на другое стропило. Она прошла по доске, затем вдруг остановилась и вместе с Чарльзом вернулась назад.
— Ты все делала не так, — разочарованно сказал Чарльз. — Ты думала о неверных вещах.
Лицо Беатрис казалось неестественно белым в слабо-золотистом свете.
Джейн встретилась взглядом с кузиной.
— Би…
— Все правильно, нужно думать о чем-нибудь другом, — быстро проговорила Беатрис. — Идем.
Она снова двинулась по балке; Чарльз шел за ней по пятам и бормотал что-то ритмически-механическое, монотонное:
Раз-два — вот халва,
Три-четыре, заплатили,
Пять-шесть — можно есть…
Беатрис исчезла.
Семь-восемь — пить просим…