— Слышишь ли ты меня, Ирелла? Нет. Ты уже на пути в собственные миры. В снах ты будешь всемогущей, ты будешь сама создавать их такими, какими захочешь. И все в них будет настоящим. Однако отныне ты никому не причинишь вреда. Ты никогда не проснешься, я позабочусь об этом. Нет, ты никогда не проснешься. Еще сорок лет, может, пятьдесят, я буду приходить сюда и смотреть на тебя, но ты не почувствуешь, что я здесь. Ты состаришься и умрешь, но не осознаешь этого. Ирелла… любовь моя!
Этан Корт наклонился ниже и в последний раз коснулся губами нежных алых губ спящей девушки.
— Мне следовало убить тебя, Ирелла, — прошептал он, — но такая смерть легче. Хотелось бы знать, понимала ли ты, что я любил тебя?
Голубые глаза Иреллы оставались закрыты. Корт повернулся и вышел из комнаты, пошатываясь, словно пьяный. Закрыл за собой тяжелую дверь, запер ее ключом Фарра и прижался лбом к холодному металлу.
Как много нужно успеть сделать! Иначе все, завоеванное с таким трудом, пропадет втуне. Но отныне больше никто не стоит у человечества на пути, и ведет этот путь к миру, а не к войне.
Лифт быстро нес Корта наверх, обратно к жизни и надеждам на будущее. Внизу, в коморке с голыми стенами, осталась Ирелла. Она никогда не проснется. Он не оставил ей ничего. Одни лишь сны.
НЕВЕРОЯТНАЯ СИЛА ЭДВИНА КОБАЛЬТАПеревод Н. Берденникова
Меня нелегко убедить в чем-либо. Я ставлю под сомнение буквально все. Короче говоря, я настоящий «человек из Миссури».
Именно это вполне привычное чувство недоверия охватило меня как-то раз, когда я вернулся домой и, удобно устроившись в любимом мягком кресле, долго смотрел на сюрреалистическое полотно, купленное когда-то Сюзан в состоянии временного помрачения рассудка. Если, конечно, это можно было назвать произведением искусства…
Картина представляла собой жуткое переплетение зеленых и лиловых полос, извивающихся, словно змеи. Я ужасно устал после тяжелого рабочего дня, и перед глазами у меня немного плыло. От этого казалось, что картина колышется, идет волнами, будто в ночном кошмаре.
И тут, ни с того ни с сего, я вдруг подумал: а существует ли картина на самом деле? Право, было бы куда лучше, если б эта пародия на произведение искусства никогда не была написана… Меня посетило сомнение в ее реальности…
И в одно мгновение картина бесследно исчезла. От нее не осталось ничего, даже более светлого пятна на стене.
Я встал с кресла и подошел посмотреть на стену поближе. Должно быть, решил я, Сюзан сняла картину, когда я задремал… Странно.
Из кухни появилась Сюзан — немного раскрасневшаяся и, как всегда, по-своему очаровательная. Сногсшибательная стройная блондинка.
— Суп почти готов, — сказала она.
— А где картина? — спросил я.
Сюзан озадаченно посмотрела на меня.
— Какая картина?
— Сюрреалистическая. — Я показал на стену.
Сюзан натянуто хихикнула и подошла ближе, явно надеясь на поцелуй.
— Эд, ради бога, о чем ты? Ты же знаешь — у нас не было никаких сюрреалистических картин.
— Если ты решила выбросить ее, — сказал я, поцеловав наконец Сюзан, — я не буду возражать. Совсем наоборот.
— Ты с ума сошел, — ответила жена и вернулась на кухню.
Я снова посмотрел на стену и не увидел даже дырки от гвоздя, на котором висела картина. Тогда я обыскал квартиру, но полотна нигде не было.
Сюзан приготовила бифштекс. Я чувствовал его запах, но когда попытался открыть крышку жаровни, жена шлепнула меня по руке и прогнала с кухни. Я удалился в ванную, привел с себя в порядок и задумался об иллюзиях.
Взять хотя бы эту картину… Порой воображение рисует вещи, которых в действительности не существует. Такие вот фокусы. Например, я мог вообразить, что на решетке жаровни лежит бифштекс, хотя на самом деле его там нет. Аппетитный аромат — самовнушение. Иногда я слишком много думаю. Чертовски много.
Вот и теперь я сам не заметил, как увлекся: задумался о бифштексе на кухне, а потом начал сомневаться в его существовании.
— Эд, нам пора, — услышал я голос Сюзан. — Ты идешь?
Я нашел жену в спальне, примеряющей совершенно нелепую шляпку.
— Как, ты еще не готов? — возмутилась она.
— Я-то готов, — ответил я. — А зачем шляпка?
— Так-так! Мы, кажется, собирались ехать ужинать… Или ты решил перекусить гамбургерами в ближайшей забегаловке?
— Ехать ужинать? — Вероятно, голос мой звучал удивленно. — Я готов рвать зубами бифштекс.
— Какой бифштекс?
Я взял жену за руку, провел на кухню и показал на жаровню.
— Вот этот, — сказал я, поднимая крышку.
Под ней ничего не было. Там не было даже ни капли жира. Решетка была идеально чистой.
Но картофель фри и шпинат были приготовлены. Я показал их Сюзан, и она прямо-таки застыла от изумления.
— Боже!.. — ахнула она. — Ничего не понимаю. Зачем я их приготовила, если знала, что мы ужинаем в ресторане?
— Послушай, — начал я, едва не срываясь на крик, — ты помнишь, что покупала и готовила мясо?
— В последний раз это было на прошлой неделе, — ответила Сюзан без тени сомнения.
Мы поужинали в ресторане. Вот уж действительно, Фома Неверующий! Теперь я был почти уверен в том, что случилось с картиной. Но по поводу всего остального меня по-прежнему терзали сомнения. Я внимательно рассмотрел себя в зеркале, висевшем напротив нашей кабинки в ресторане: невысокий, коренастый, светловолосый, внешность вполне заурядная. Ничуть не похож на волшебника. И тем не менее…
Тем не менее я посмотрел на солонку и прошептал:
— Я сомневаюсь в твоем существовании.
— Ничего не понимаю, — сказала Сюзан, взяв солонку. — В чем смысл?
— Нет никакого смысла, — ответил я.
Либо некоторые вещи существуют только в моем воображении, либо я не могу контролировать свои способности. Не могу включать и выключать их, как воду из крана. Я заказал выпить, а потом еще.
Мы отправились в ночной клуб. Когда мы вышли оттуда, я был пьян. Я хотел вызвать такси, но Сюзан настояла на метро. Она любила ездить под землей, когда была навеселе.
— О'кей, — согласился я. — Станция «Шестьдесят девятая улица» всего в нескольких кварталах.
Это если по прямой. Мы шли не по прямой. Мы шли зигзагами. Каким-то образом мы попали в Центральный парк, где вступили в ожесточенный спор с вязом, но в итоге вышли-таки на Шестьдесят девятую улицу. По ней мы двинулись в сторону Бродвея, но он куда-то подевался.
Наконец я с некоторой горечью в голосе произнес:
— Сомневаюсь, что на Шестьдесят девятой улице в самом деле есть станция.
И действительно, когда мы вышли на угол Бродвея и Шестьдесят девятой, никакой станции там не было. Полицейский, к которому мы обратились, сказал, что мы пьяны и что здесь никогда не было станции метро. Если вы знаете Нью-Йорк, не сможете с ним не согласиться. Я был единственным человеком в мире, который помнил, что на Шестьдесят девятой улице существовала станция подземки.
Полицейский остановил для нас такси, и мы поехали домой.
На следующее утро у меня было жуткое похмелье, и я на скорую руку приготовил себе завтрак из острого соевого соуса и яичного желтка. Когда я уходил, Сюзан еще крепко спала. В моей голове неумолчно грохотал паровой молот, и сосредоточиться никак не удавалось. Но я пытался. Магия? Чудеса? Сила воли? Что-то изменилось во мне, но я не знал, как и почему. Казалось, стоило мне усомниться в существовании чего-либо, это переставало существовать. Причем мои способности имели обратную силу. Объект моих сомнений не просто исчезал — его не было никогда.
Может быть, и весь этот мир — всего лишь мой сон…
Я добрался до здания «Манхэттен Виста» и поднялся в юридическую контору «Хандрел и сын». Саймон Хандрел — толстый, лысоватый, седой старый прохвост — поприветствовал меня с выражением искренней сердечности на розовом после массажа лице:
— Доброе утро, Эд. Облигации Ханскома лежат у тебя на столе. Ты займешься ими немедленно?
— Конечно, — сказал я и направился в свой кабинет.
Мой стол был завален всякой всячиной. Я вспомнил, что сегодня день моего рождения. По случаю столь знаменательного события сотрудники обычно засыпали меня подарками. Документы и папки тоже лежали на столе. Я принялся перебирать их, тщетно пытаясь найти облигации Ханскома. Бесполезно. От отчаяния я был готов проклясть день, в который родился.
Я нашел аспирин и запил таблетку водой. Однако так и не смог отыскать эти треклятые облигации.
В голове царил полный сумбур. «Облигации, — думал я, а потом, буквально через мгновение: — Какие облигации? Облигации Ханскома. А кто такой Ханском? Какой-то старый сукин сын из Бруклина? А на черта он мне сдался? А, облигации… Какие облигации? Нет, все это — заговор, чтобы свести меня с ума».
Лично я сомневался, что эти облигации вообще когда-нибудь существовали.
Я навел порядок на столе, ничего не нашел и вернулся в кабинет Хандрела, чтобы объяснить ситуацию. Он удивленно уставился на меня.
— Облигации Ханскома? Но у Ханскома никогда не было никаких облигаций! Я думал, ты в курсе. Вероятно, ты перепутал их с какими-то другими бумагами.
Наверное, выглядел я не очень хорошо, потому что Хандрел вдруг хихикнул и сказал:
— Похмелье? Может быть, возьмешь выходной?
— Мне нужно выпить, — сказал я. — И хорошенько.
И тогда старый алкоголик Хандрел убрал бумаги со своего стола и предложил составить мне компанию. Он никогда не упускал такой возможности. Мы спустились на лифте и ввалились в бар.
Мы несколько раз пропустили по стаканчику.
Я посмотрел на Хандрела. Он человек отзывчивый и не законченный тупица. Может быть, он сможет мне помочь. Мне бы и в голову не пришло поделиться с ним своими бедами, не будь я так пьян.
— Послушайте, — сказал я, — вы никогда не задумывались, а существуем ли мы на самом деле?
— О, конечно, задумывался.
— Я говорю серьезно. Мне как-то попался на глаза рассказ, в котором главному герою приснился мир и живущие в нем люди. Все оказалось просто сном. А когда он проснулся — пшик!