Он завопил, как ребёнок, наступивший на скорпиона. Дёрнулся, рванулся к рулю, схватился за него, выкрутил машину к растущим на обочине колючим кустарникам, движимый бездумным желанием вырваться. Что угодно, лишь бы вырваться из автомобиля.
«БМВ» рванул, и Лиза вскрикнула от яростного изумления. Перед лобовым стеклом мелькнул указатель на бетонном пьедестале, пестрящем галькой, и машина врезалась в мансаниту. Ветки отяжелели от ливня и обрушились под двойным напором ветра и авто. Он услышал тошнотворный тупой удар — это Лизу сорвало с водительского сиденья и стукнуло о ветровое стекло, да так, что то забрызгалось её кровью. Машину унесло ещё дальше в кусты, двигатель чихнул напоследок и сдох. Прентис едва замечал, что ранен сам: ему рассекло лоб. Что Лиза ранена очень тяжело. Он заскрёбся о дверь, ничего не видя перед собой от слепящей боли. Лиза поймала его за локоть и зловеще зашипела. Он не осмелился обернуться, но резким движением вырвался из её хватки и вышиб дверь, наконец, вывалившись наружу. Каждое движение усиливало боль в голове. Не раздумывая, он кинулся в кустарники и побежал вверх по склону холма. Лиза что-то кричала ему вслед, но непохоже было, что она его преследует.
Пробежав не меньше четверти мили, он выбился из сил, остановился, чувствуя, как тяжело бухает в груди сердце, и оглянулся. Долго протирал залитые водой глаза, прежде чем насилу сфокусировал взгляд. Уже совсем стемнело, но с вершины холма исходил слабый свет. Там стоял домик. Ранчо? Слишком темно и пасмурно, чтобы сказать наверняка. Впереди тянулась усыпанная гравием тропинка. Немного левее того места, где стоял Прентис, она разветвлялась. Он вылез на тропинку и нерешительно затрусил к развилке. На губах ощущался вкус разбавленной дождём крови, стекавшей со лба. Он долго стоял, щурясь на развилку. В голове не было ни единой разумной мысли.
Пойти по одной из отходящих от развилки троп или вернуться на трассу в обход?
Взберись на холм, потом поверни направо, сказала Эми. Он совершенно отчётливо слышал её голос. Ищи красный пикап...
Прентис пошёл от развилки направо, осторожно ощупывая рассечённый лоб. Брёл он более или менее вслепую, размышляя о Лизе. Интересно, способна ли тварь выбраться из её тела и взобраться на холм следом за ним?
Ливень перешёл в моросящий дождик, но Прентис уже вымок до нитки, одежда отяжелела и потемнела. Прямо перед ним, справа от тропинки, горел слабый жёлтый огонёк. Это керосиновая лампа светила из маленького закопчённого окна однокомнатной хибары. Рядом с хижиной он различил очертания пикапа.
Гарнер отыскал нужный дом без особого труда. Но ему никто не открыл, внутри было темно и тихо. Он стоял на тёмной площадке, пытаясь сообразить, что делать дальше. Наверное, раздобыть что-то из еды и возвращаться. У него ещё оставалось немного денег. Он проголодался, треснувшие рёбра отчаянно ныли, как, впрочем, и нос, и голова. Ему нужно было поесть и закинуться кодеином. Впрочем, от кодеина желудок возмутится, да и пищу, скорей всего, не примет. Не заслужил он еды. Судя по всему, что Гарнер выяснил, гнусный ублюдок сейчас морит Констанс голодом в каком-то подвале.
И ещё раз окатила его с головы до ног волна посткокаиновой ломочной депрессии.
Про эту депрессию он позабыл в мгновение ока, когда кто-то наставил ему в затылок ствол. Гарнеру ничего умного не пришло в голову, но он всё равно сказал:
— Вы очень тихо ходите. Я не услышал, как вы подошли.
— Я тут увидел, как ты возишься с ручкой моей двери, ну и взял из машины пушку, а подобрался, да, реально тихо. Сработало, прикинь.
Гарнер извернулся так, чтоб уголком глаза увидеть парня. Худощавый, узколицый, с крупным носом. Явно не глупец. На лице триумфальное выражение. Он, кажется, из тех, кто любит пушки, вот только случая пострелять всё не выпадало.
— Во сколько ещё домов ты влез? — спросил парень.
— Я понятия не имею, зачем дёргал ручку, — устало ответил Гарнер. — Я честно не знаю. Я после кодеина, у меня в мозгах каша. Вы Джефф Тейтельбаум?
Парень мгновение смотрел на него с искренним изумлением, потом ухмыльнулся.
— Умеешь читать по почтовым ящикам? Маладца!
— Я хреново выгляжу, да? Я целую вечность не брился. У меня все волосы выдрали перевязками. Смахиваю на бомжа. И воняю, как бомж. Едрит твою, да я чувствую себя, как настоящий бомж!
— Перевязками... — У Тейтельбаума явно оформилось какое-то умозаключение. — Иисусе Христе! Да ты из тех конченых психов, которые Кенсона замучили!
— Не знаю я никакого Кенсона. Я сюда пришёл, потому что... произошло убийство. Убили детектива по фамилии Блюм. Я нашёл тело Блюма у него на квартире... и вот...
Челюсть Тейтельбаума отвисла. Он отступил на шаг и осторожно опустил пушку. Гарнер повернулся и присмотрелся к оружию внимательнее.
Срань Господня, да это же «магнум-357».
— Тебе сейчас сильно нужна эта пукалка? — осведомился Гарнер. — Такая пушка не только продырявит мне башку, если что, но и выбьет кому-нибудь оконное стекло. Судя по всему, ты на пушках немного сдвинут. Боюсь разочаровать, но после такого тебе едва ли позволят применить её вторично.
Тейтельбаум нахмурился.
— Ты что про Блюма знаешь? А?
— Я нанял его разыскать мою дочурку. А ты тоже потерял... мальчика? Митча, да? Я услышал твоё сообщение на автоответчике Блюма.
— Ах, вон оно что...
Гарнер заговорил быстрее, принуждая себя игнорировать пушку.
— Кто бы ни совершает убийства... Мокруха... он похитил мою дочь и воткнул её отрубленный палец в груду чьих-то останков. Блюм полагал, что имеется связь между этими убийствами и кем-то по фамилии... Денвер.
— Там какой-то культ, — начал Тейтельбаум и яростно затряс головой. — Мать твою дивизию, не могу поверить, что обсуждаю эту неебическую чухню с...
— С уличным вором? Меня самого ограбили, вот и всё. Меня избили и ограбили. Мне даже помыться было негде. Слышь, чувак, они украли мою дочь. И я хочу знать всё, что известно тебе!
Она приучилась утаивать свои чувства. Но Констанс ненавидела Эфрама глубоко и страстно.
Даже сейчас её к нему тянуло. Не только из-за Награды. С Эфрамом было безопаснее, чем с этими людьми, в этом месте. В этой слабо освещённой комнате с по меньшей мере гротескной мебелью. Эфрам, кстати сказать, едва ли позволил бы ей так долго смотреть на подобные ужасы. Он бы уже покончил с ними, пускай и по не вполне благородным соображениям. Он расценивал их как... как он там любит говорить? Эстетически неприемлемые или что-то такое.
Кровать была сделана из человечины. Из кусков человеческих тел. Для рамы кровати использовали кости, а для опор — фрагменты ног. Большая часть обрубков потемнела от времени. Но кожа поверх матраса (а чем же набит матрас?) выглядела совсем новой. Её содрали с чернокожего мужчины, совсем молодого, почти мальчика. Она видела перевёрнутое лицо мальчика на одной стороне матраса. Веки наскоро сшили грубыми стежками.
В комнате воняло.
В центре кровати вяло совокуплялись подростки — белый мальчик и чёрная девочка. Трахались и царапали друг друга ногтями. Констанс тошнило от этого зрелища, не приносившего никакой Награды: к ней отчасти вернулось естественное омерзение. Но Больше Чем Человек, Баллошка, «Палочка-Выручалочка», и женщина, у которой из лица росло что-то белое, хотели, чтоб она смотрела, требовали, чтоб она смотрела. Они стояли по другую сторону кровати. Они забавлялись. Ей подумалось, что они её, вероятно, к чему-то готовят. Ей было всё равно. Ей хотелось только вернуться к Эфраму и укрыться за его спиной.
На кровати произошла внезапная, как обрушение карточного домика, перемена: мальчик обмяк.
— Слишком много крови потерял, — заключил Палочка-Выручалочка, обследовав тело. — Умер.
— А теперь, — сказал Больше Чем Человек, — твоя очередь. Констанс, залезай. Митч мёртв, и Прим инициирует тебя, и станешь ты как одна из нас.
— Нет, спасибо, — вежливо ответила Констанс.
Больше Чем Человек расхохотался.
— Отличная видимость моральной победы!
Что-то замерцало вокруг головы Больше Чем Человека. Она видела, что эта штука похожа на слизня с морского дна, такая же, как у его жены, только поменьше. Тварь потянулась к Констанс, будто ожившая струйка слюны. Она отпрянула. Дверь за её спиной была заперта.
— Добро пожаловать на вечерии-и-и-и-инку! — издевательски пропел Больше Чем Человек.
Палочка-Выручалочка сказал что-то по-немецки. Женщина с торчащей из головы улиткой ответила на том же языке — негромко, сдавленно, потом всхлипнула, подняла платье и...
Констанс отвернулась. Худая негритянка на кровати из человеческих обрубков рыдала.
— Митч... Митч...
Мальчишка был мёртв. Негритянка пыталась сбросить с себя его труп, но не могла. Слёзы текли из её покрытых коростяным налётом, покрасневших глаз, стекали по растрескавшимся губам, и она тщетно пыталась перевернуться. Констанс снова отвернулась. Она не хотела никому желать зла. Она ничего не хотела чувствовать. Если почувствует хоть что-нибудь, откроется...
Желтовато-серебристое щупальце дотянулось до неё.
В замке что-то скрежетнуло, и дверь открылась. Она обернулась.
На пороге стоял Эфрам, но вид у него был сломленный.
— С меня хватит.
Он швырнул ключ на пол.
— Я... согласен сотрудничать, Сэмюэль.
— В последнее время ты сделался на удивление покладист, — захихикал Сэм Денвер. — Спасибо, Констанс. — Щупальце втянулось в его голову, как втягивает рожок улитка.
Денвер отстранил Палочку-Выручалочку и подошёл к жене.
— Итак, Эфрам, что ты можешь для неё сделать?
Видя, что существа потеряли к ней интерес, Констанс передвинулась ближе к кровати. Она сама не знала, почему, но чувствовала, что так надо. Возможно, в ней приоткрылась какая-то дверца. Она отпихнула труп белого мальчика, перекатила его на край кровати, ближний к Денверу, подальше от негритянки. Девочка заскребла ногтями по коже, стараясь скатиться с жуткого ложа, и на расстоянии трёх дюймов от её лица очутилось мумифицированное лицо чёрного мальчика, красовавшееся на матрасе. Негритянка вскрикнула, узнав его, и Констанс тут же распознала родственные черты.