– Ну и где он? – спросила Лита.
Вийон повернул к люку треугольную мордашку.
– Лита? – Нэй выбрался в акустическую комнату.
За время расставания он еще сильнее истощал. Аккуратная такотская коса расплелась, и волосы падали на лицо, но не скрывали темных мешков под глазами. Жалкие клочки шерсти, претензия на бороду, росли там и тут, на заострившихся скулах и подбородке, а вислые усы придавали колдуну простоватый вид.
– Что тут произошло? – растерянно огляделся Нэй.
«Ты будешь учить его», – вспомнила Лита слова новообретенной подруги. Подразумевала ли она что-то предельно простое, обыденное, человечное?
Вместо ярости Лита испытала почти материнское чувство. Будто перед ней был не могущественный придворный колдун, а мальчик, нуждающийся в заботе. Но вслух она сказала:
– Какая же ты сволочь.
Летучие мыши ринулись из щелей и забарабанили градом по спине и голове Нэя. Вийон наблюдал, приоткрыв рот, как хозяин выплясывает, отбивая перепончатокрылую атаку.
– Стой, хватит, стой!
Мольбу, искаженную и стократно усиленную стенами комнаты, казалось, слышали по обе стороны от крепостных стен.
5. Мертвая вода
Эскадры северян закончили сближение. Кильватерным строем стали друг напротив друга и готовились к первому залпу.
Быстроходная гондола подошла к трехмачтовому судну, крайнему в первой линии, с наветренного борта: огонь отсюда вести не будут – по крайней мере, без предварительных маневров. Высокий человек в черном сюртуке перебрался на слоновий нос лодки, где, широко расставив ноги, стал раскручивать над головой крюк-кошку. Гондола билась кранцами из плетеных канатов о борт фрегата. Паруса были спущены, но волнение Реки делало свое дело. Если сорвешься в щель между бортами – раздавит, как ракушку.
Крюк взмыл вверх и зацепился за планшир. Человек дернул за трос, удовлетворенно кивнул, поплевал на ладони и начал подъем. Добравшись до орудийного порта, уперся ногами в ствол двенадцатифутовой пушки и обернулся.
Гондола уже скользила по Реке, удалялась. Глиняные гондольеры ворочали веслами. Багровую лодку скрывало заклинание невидимости. Человек – не кто иной, как Георг Нэй, – мысленно отдал гребцам последние указания, затем забрался на палубу.
По палубе носились матросы. Канониры руководили расчетами. Мимо Нэя пробежал матрос с кокором, кожаным ведром с веревочной ручкой; мышцы на руках северянина вздулись от веса ядра и пороха.
Впрочем, северянина ли? Нэй знал, что в речных боях участвовали наемники со всех уголков Союза Островов. Слава, деньги, азарт – ничего нового.
Северный город-крепость был «близнецом» Сухого Города; близнецом, мозолящим глаза герцога Маринка. Кровопролитные речные баталии, устраиваемые северянами, будоражили похлеще рыцарских турниров. Корабли наблюдателей шли на безопасном отдалении от акватории готового вот-вот начаться боя, знать припала к окулярам зрительных трубок, делались ставки, над палубами плыли подносы с бокалами и закусками. Зрители королевских кровей смотрели за бортовой сшибкой из корзин аэростатов. Эскадру победителей (тех, кто выживет в чугунно-пороховом аду) ждали почести и золото, проигравших – роскошные погребальные суда.
Повсюду мелькала канифасовая форма. Стоял страшный гомон. Нэй вглядывался в лица матросов и канониров. На него не обращали внимания: экипаж судна видел в нем обычного матроса. Придворный колдун Полиса прятался за заклинанием, созданным после изучения амулета анонимности. Амулет Нэй привез с Архипелага Несуществующих, а позже подарил Джиа Бабби, которая скрывалась под литературным псевдонимом Джон Бабс.
У огневых позиций стояли бочки и ведра с водой. Из бочек поливали палубу, чтобы избежать пожара; в ведра бросали фитили.
Нэй схватил пробегающего матроса за мозолистую, черную от такелажной смолы руку. Всмотрелся в лицо – молодое, раскрасневшееся, испуганное. Отпустил.
«Где же этот сопляк?»
Колдун озирался, и тут громыхнуло.
Бортовой залп прокатился по палубе, сотряс фрегат. Пушки откатились, заскрипели фиксирующие тросы. Палубу затянуло густыми бело-сизыми клубами – ветер гнал пороховой дым обратно на корабль. Выброшенные при выстреле картузы и пыжи тоже швырнуло назад; дымясь, они катились по настилу. Матросы заработали мокрыми швабрами.
Нэй продирался сквозь жаркое столпотворение. Хватал за плечи, заглядывал в лица, искал. В который раз корил себя за оплошность: должен был найти сопляка еще в Полисе, не доводить до крайности, но… не нашел, а турнир начали неделей раньше, и вот – он бежит по задымленной палубе боевого корабля северян.
Помощники канониров уселись на подоконники пушечных портов, одна нога за бортом: пробанивали стволы пушек, запихивали картузы с порохом, пыжи, ядра. Управляя системой блоков, канониры накатывали орудия, ганшпугами наводили по стволу на цель, подносили горящие фитили к затравочному отверстию…
Ядро прошило борт и лягушкой запрыгало по палубе. Ворвалось в скопление матросов.
Нэй откатился в сторону, защищая лицо руками. Снаряд проскакал в считаных футах. Но главную опасность несли обломки. В спину Нэя воткнулась огромная щепка. Он перевернулся на бок, дотянулся до щепки рукой и вырвал из тела. Деревянное лезвие пропиталось его кровью.
Другая кровь, чужая, окатила палубу. В голове Нэя мелькнул образ: клетка льва, закончившего трапезу. Вокруг кричали раненые. Проломившее борт ядро снесло помощнику канонира голову, одному матросу оторвало ногу, другому – руку. Рой щепок изжалил, накрыв страшным облаком. К Нэю полз чернокожий матрос – острую щепку загнало в правую глазницу; левый глаз был большим и фиолетовым, но матрос не видел Нэя. Матроса подхватили под руки и потащили к трапу, ведущему на нижнюю палубу. На судне есть корабельный хирург?
Судя по крикам и треску, фрегат словил несколько ядер. На натянутые над палубой сетки сыпался сломанный рангоут. Марсовые стрелки палили из мушкетонов.
Нэй вскочил на ноги. Кто-то схватил его за плечо и встряхнул.
– Третий расчет! Снаряды! Вниз! Живо!
Бородатое лицо на секунду застыло, будто мичман увидел не того, кого ожидал. Например, бледнолицего незнакомца с такотской косой, с пистолетом в набедренной кобуре и шпагой. Заклятие анонимности работало грубо – Нэю так и не удалось в точности повторить энергетические узоры амулета, янтру артефакта, – но здесь никому не было до него дела. Разве что ядрам, для которых все люди были анонимами.
Ядрам и глазастым мичманам.
– Откуда?.. – вырвалось у мичмана.
Рявкнули пушки. Пушечный дым снова заволок палубу. Мичман закашлялся, Нэй высвободился из ослабевшей хватки и побежал к трапу.
«А что, если мотыльки ошиблись, взяли неверный след? Что, если сопляк на другом корабле?»
Магический след привел его на этот корабль, но матросы перебили всех крылатых разведчиков. Самый верный лазутчик, компаньон и друг Нэя, маневрировал среди беспокойных ног. Вынюхивал и высматривал – помогал хозяину. Едва не лишившись хвоста, Вийон взметнулся по грот-мачте на защитную сетку.
«Нашел?» – спросил Нэй у духа.
Нет.
Крик – вопль десятка глоток – оглушал. Крик боли, способный деморализовать любой экипаж. А ведь бой только начался.
Лярвы, невидимые глазу обычного человека, слизывали кровь с досок. Упивались страхом людей. Матросы двигались будто в тумане, медленно, обессиленно.
Капитан, помощник капитана и мичманы, глотая первый слог, выкрикивали команды, которые никто не слышал. Удушливо пахло порохом и кровью.
«Что, если сопляк мертв?»
Две недели назад улицы Полиса пестрели яркими вымпелами и флагами. На шляпках дам трепетали кудрявые перья, кукольники показывали мистерии, лавочники вышли с товаром на перекрестки. Звон серебряных фанфар возвещал о приближении Дня Творца.
Из таверн доносились крики приветствий:
– Это идет Георг Нэй!
– Храбрый колдун!
– Убийца кракенов!
Нэй нырнул в тень мраморной арки, перешел ров, оставил за спиной кованую решетку ворот, украшенную горящими на солнце золочеными фрагментами, миновал площадь и поднялся по ступеням к парадному входу в резиденцию Маринка. На балкон, с которого герцог приветствовал подданных в праздники, даже не взглянул – насмотрелся, будучи школяром при храме Распятого Человека, затем подмастерьем у Уильяма Близнеца, затем его учеником, затем…
Гвардеец у дверей почтительно кивнул. Внутри дворца Нэя поприветствовал гофмейстер в белой с красным ливрее.
– Господин Нэй. Герцог ожидает вас в кабинете. Я провожу…
– Не стоит. Я помню дорогу.
Пол Большого зала устилали кремовые ковры, под сводом зрели гроздья массивных люстр. Белая лестница с ажурными балясинами, изгибаясь, текла к верхним ярусам. Династия монархов взирала с портретов на стенах, украшенных золотистым шелком и резными деревянными панелями. Скульптуры изображали единственную натуру: милорда Маринка.
Нэй свернул в Зал развлечений, в котором придворные шумно играли в карты. Любопытные глаза поднялись от ломберных столиков, чтобы посмотреть на колдуна. Проходя мимо висящего на стене кошелька для пожертвований жителям Кольца, Нэй бросил туда несколько монет.
В Зале караула скучали гвардейцы. Кожа с серебряным тиснением на стенах. Светильники с монограммой герцога. Тюфяки, помнящие контуры человеческого тела. Возня за ширмой. При виде придворного колдуна стражники у двери вытянулись в струнку.
Нэй попал в длинный коридор, соединяющий Зал караула с апартаментами герцога, перестроенными в рабочие помещения. Окна по правую руку выходили на террасу Фонтанного двора. После смерти супруги Маринка фонтаны работали день и ночь: герцогиня любила здесь отдыхать.
В аванзале плюгавый слуга попросил его подождать, раскланялся и скрылся за глухими занавесями красного бархата.
Ожидая аудиенции, Нэй устроился в кресле с подлокотниками. Положил на колени небольшую сумку, достал оттуда книгу в кожаном переплете, найденную в форте «фениксов» на острове прирученного электричества, и блокнот, в который переносил частично расшифрованные записи. Осмотрелся – овальные окна, зеркала и картины – и спрятал книгу. Раскрыл блокнот.