Магические клейма на парусах тендера гарантировали попутный ветер. Алтон что-то кричал. Щелчком пальцев Нэй высек магическую искру и поджег запальную трубку.
Тролльвал поднялся над водой на десять футов, его тень почти достигла судна. Череп оказался в середине прицела.
Пушка вздрогнула и откатилась – звук выстрела был едва различим за ревом чудовища.
Прежде чем дым заволок глаза, Нэй увидел огромную дыру там, где секунду назад был череп тролльвала, дыру в круглом рыле, осколки костей в студне и расплывающийся серый мозг.
Тендер врезался в тролльвала, прошел навылет, как пуля. Нэя снесло с палубы, он кувыркнулся и плюхнулся в воду. Но даже Река не смыла слизь – казалось, он искупался в топленом собачьем жире. Нэй вынырнул и закашлял, тщетно оттирая щеки. Вийон оседлал темечко колдуна. Шерсть духа слиплась.
– Алтон! Алтон!
Нэй звал маркиза, пока големы затаскивали его обратно на тендер. И выдохнул, заметив над фальшбортом русую голову сопляка.
«Нет, – смилостивился Нэй, – какой же он сопляк. Герой… Сумасшедший герой».
Паруса обвисли, выпачканные студнем, и палубу залило рыбным холодцом. Позади бесформенный глобстер покачивался на волнах. Щупальца дохлого тролльвала сворачивались клубками.
– Георг! – Сидящий в луже Алтон напомнил Нэю одновременно Литу, победившую краба-паука, и самого себя, хвастающегося перед учителем первым триумфом. – Вы это сделали!
– Мы сделали.
– Мы?
Ветер донес до ушей овации. Нэй и Алтон синхронно посмотрели на фрегат. Северяне и наемники аплодировали, стоя на поручнях. Без сомнения, так же аплодировали и вельможи в амфитеатре, и принцы в корзинах аэростатов.
– С Днем Творца, Алтон.
– И вас, Георг. – Маркиз повернулся к Нэю. – Вы объясните отцу, что я – хороший матрос?
«Глупый мальчик», – улыбнулся колдун.
– Быть хорошим матросом – не фокус, – сказал он. – В мире так много хороших матросов, канониров и плотников. И так мало хороших правителей.
Знай Алтон, что подобной крамолой Нэй делился лишь с Элфи Настом, к тому же давным-давно, он прислушался бы к негромким словам колдуна.
От грохота заложило уши. Храм выкашлял облако пыли, словно исторг из своих недр само зло. Колыхнулся ил на арке, и в святилище полился свет. Нэй, отмахиваясь от пыли, пронесся между обглоданных колонн и застыл, удивленный.
Лита сидела на алтаре, чумазая, но до щемящей нежности прекрасная. Замшевая шапочка съехала к виску и оттопырила ушко. Бахрома свисла на лоб, Лита сдула ее и спросила, сияя:
– И как?
Нэй осмотрелся. Из-под завалов, бывших минуту назад кровлей храма, торчала сломанная суставчатая лапа. Стропило, падая, размозжило краба-паука, превратило в лепешку. Солнце озаряло святилище, испепеляло тьму.
Потрясающе! Разве можно односложным заклятием обрушить камень? Пожалуй, и трех нитей было бы маловато, а подмастерья не владели тремя магическими приемами сразу.
– Ничего сложного, – сказала Лита, прочитав замешательство на лице учителя. – Поняв, что выход заблокирован, я стала искать помощь. Вокруг не было ни зверей, ни птиц, и я вспомнила, что ты говорил про очаг.
– Очаг силы! – воскликнул Нэй. – Ты взяла энергию у местных духов?
Лита улыбнулась, бахвалясь. Только что на глазах могучего колдуна хрупкая девчонка угрохала краба-паука крышей!
– Не совсем, – сказала Лита. – Я выискивала следы божества, которому поклонялась здесь Колодезная Пег. Но Потоп вымел из храма даже намек на его эманацию. И когда эта гадость почти достала меня… когда ты смотрел с безопасного расстояния, как я гибну…
Вийон вынырнул из обломков и запрыгнул на колени к Лите. Она принялась тискать его, и предательский дух подставил мягкий животик девичьим пальцам.
– Так вот, меня осенило. Ты не говорил о таком, но я почувствовала, что это мой шанс. Кавел-Уштье, как и любой остров, кишит микроорганизмами. Они хранят коллективную память о буре тридцатилетней давности. И эта память сильна. Я взяла ее – это было как проглотить стихию. Я направила ментальные волны в потолок.
Скажи ей, что мы всегда были рядом, – попросил Вийон.
Нэй промолчал. Он смотрел сквозь дыру в кровле на вернувшихся чаек.
– Не похвалишь меня? – прищурилась Лита.
– Противник был хлипким. Но ты все равно справилась неплохо.
Лита хохотнула – будто отрыгнула – и спросила, принимая серьезный вид:
– А что такое «нимфолепсия»?
– Это болезнь, меняющая плоть и кости. Говорят, те, кто услышал пение нимф, превращаются… в разное.
– Например, в гигантских крабов?
– Ты считаешь…
– Колодезная Пег мне сказала. Эта тварь была человеком. Шпионом. Его послал… погоди, я вспомню… Роа?
Нэй заморгал:
– Руа? Генрих Руа?
Занятно: вчера на приеме во дворце Нэй думал о старом герцоге Полиса, герцоге, с которым так жестоко расправился Маринк.
– Нет, не Генрих… Балтазар.
Веки Нэя захлопали чаще:
– Колодезная Пег, мертвая отшельница, говорила про Балтазара Руа?
– Ага. И кто он?
– Брат герцога Руа, казненного тридцать четыре года назад. Балтазара Руа изгнали из Сухого Города, запретив появляться в территориальных водах Союзных Островов. Милорд полагает, он кормит раков за чертой Реки.
Лита ухмыльнулась:
– А там, в Оазисе, тот еще гадюшник, я права?
Нэй решил не комментировать дерзкое высказывание.
– Значит, по словам старой ведьмы…
– Она не любит, когда так говорят…
– …Балтазар Руа послал в Полис шпиона?
– Да, но по дороге шпион столкнулся с нимфами и… остался жить на Кавел-Уштье, питаясь рыбной требухой.
Нэй погрузился в раздумья. Наблюдал, как Лита играет с лаской. Почесывая мягкую шерстку, девушка передразнивала наставника:
– Ты справилась неплохо. Не то чтобы идеально, но неплохо по моим жабьим меркам…
– Лита, – кашлянул Нэй, – до того как краб вылез, ты рассказывала про мать. Про то, что каждый может быть, кем захочет. К чему ты вела?
– О. – Лита опустила Вийона на пол. – Я просто вспомнила, что ты говорил про того паренька… младшего сына Маринка.
– Про Алтона.
В голове зазвучал голос герцога: «Алтон не должен попасть на этот турнир. Отвечаете головой!»
– Раз он хочет быть матросом – это его право.
– Боюсь, – улыбнулся Нэй, – такие вопросы решать милорду.
– Дети не являются собственностью отцов. – Щеки Литы вспыхнули гневным румянцем. – Не важно, что ты родился во дворце, что десяток нянек мыли твою задницу. Если мечтаешь о жизни обычного речника…
– Какое тебе дело до маркиза? – перебил Нэй.
– Маринк велел тебе вернуть сына. Я представила, что мой отец нанял бы жабу вроде тебя вернуть меня в Кольцо.
– За кой шиш? Ну ты сравнила! Дворец и свою хибару.
– Мы оба, – твердо сказала Лита, – ошиблись местом рождения. Но мы можем менять судьбу. Становиться матросами или подмастерьями главной жабы Полиса. Служить Маринку или своей совести.
– Моя совесть – Гармония. – Нэю вдруг осточертел этот разговор. Он побрел к выходу, к бухточке и лодке на отмели. Завтра он – надо будет, силой – притащит сопляка во дворец. А после переговорит с Артуром Сорелем, бывшим начальником речной стражи, и потребует заново прочесать прибрежные островки на предмет неучтенных соседей.
– О, вы так милы, – сказала Лита, склоняясь к ряске в бассейне. – Пустяк. Мне это ничего не стоило. И да, простите, что не представились сразу. Я – Лита, дочь Альпина. Этот малыш – Вийон. Кто? Тот надутый мужлан? Жаба, да. Так его и зовут. Жаба Нэй.
Шагающий по плитке колдун тяжело вздохнул.
Остров материализовался из неправдоподобного густого тумана. Только что там клубилась молочно-белая мгла, и вот перед гондолой возвышаются монолитные плиты.
– Побыстрее, – прикрикнул худощавый темноволосый мужчина, стоящий на носу лодки. Гребцы, безмолвные и безропотные, заработали веслами. В грозной тишине скрипели уключины и пенные волны разбивались о валуны.
«Лингбакр», – зачарованно подумал брюнет.
Остров-крепость производил неизгладимое впечатление, хоть и был в разы меньше Полиса. Камень одевал его как броня; никакого пологого берега, стены взмывали из воды и полностью окольцовывали город. Над куртиной рос горб из темных, порченных непогодой коттеджей. Дома располагались так плотно, что кровли наезжали друг на друга, ни дать ни взять черепичная шапка великана. Судя по всему, остров имел форму купола, сплошь утыканного непритязательной архитектурой. Точно сказать было нельзя, мешали внешние оборонительные стены. Внизу, у воды, чернели запертые ворота доков, готовых изрыгнуть наружу маневренные корабли без опознавательных знаков. Остров ощетинился бетонными сваями, как войско, сомкнувшее щиты, – копьями. Единственный вход был узким и головокружительно высоким.
Нос голубой гондолы указывал прямо на него. Гондольеры – кряжистые зомби, детище колдуна Номса Махаки – не отдыхали сорок часов.
Брюнет так много слышал о Лингбакре, но не предполагал, что легендарный остров находится всего в двух сутках пути от Полиса. Замаскированный вечным туманом и магией…
Внимательный взор сфокусировался на балкончиках, протянувшихся вдоль куртин. Там выстроились люди, и чем ближе подплывал брюнет к Лингбакру, тем четче их видел.
Не стрелки или лучники, нет. Безоружная стража. Согбенные старики и дряхлые старухи, они уцепились крючковатыми пальцами за перила, остолбенели точно статуи.
Они были слепы. Дюжина чернокожих слепцов.
Зрительная труба продемонстрировала глаза, затянутые катарактой цвета тумана. У других верхняя часть лица пряталась под грязными повязками. У третьих вовсе не было глаз, лишь провалы пустых глазниц. Ветер трепал седые патлы, звенел медальонами, массивными серьгами и кандалами. Стариков приковали к балкону толстой цепью.
Слепые колдуны охраняли крепость, творили магию без сна и покоя. Всё, как говорил Аэд Немед, придворный травник.