– Я не захватила шляпы, – сказала госпожа Борэ, – но это пустяк. У тебя роскошные волосы, дорогуша. К тому же ты ведь не хочешь, чтобы у тебя болела голова?
– Голова?
– Носить их настоящее испытание. – Дама помассировала виски, перья на шляпе-башне колыхнулись. – Иногда кажется, что на голову поставили вазу. Та-ак… а теперь мы тебя обуем.
Хрустнув коленями, госпожа Борэ присела рядом с тележкой. Она выбрала пару туфелек из мягкой кожи, алых, как осенняя листва, с бархатной подкладкой такого же кораллового оттенка, что и платье.
– Многое бы я отдала за такую маленькую милую ножку, – сказала она, заканчивая с застежками. – Все что угодно, лишь бы избавиться от этих неуклюжих копыт. – Госпожа Борэ топнула ногой. – Ну-ка, пройдись!
Лита прошлась по комнате. Жемчуг блестел на носах башмачков, будто роса. Лита прошествовала вокруг ванны, о которой совсем забыла.
Лицо госпожи Борэ сморщилось – ее что-то смутило.
– Дай-ка мне свои руки, дорогуша… Нитки и иголки! Когда ты в последний раз занималась своими ногтями!
– Я… ну… никогда…
– Ты что, копалась на грядке?! – Госпожа Борэ всплеснула левой рукой, в правой она держала кисть Литы; Лита заметила, что рука женщины дрожит. – Или чистила рыбу?!
Госпожа Борэ разразилась эмоциональной лекцией об уходе за руками. Лита смущенно слушала. Живя в Кольце, она не сильно утруждала себя работой по хозяйству – большую часть за нее делали животные, но… Святые сети, что они, дети малые, эти ногти, чтобы о них так заботиться? Сгрыз – и порядок.
Облаченная в коралловое платье, она усомнилась в этом.
Госпожа Борэ раскрыла сумку, достала футляр, откуда извлекла маленькие ножнички. Она постригла ногти Литы, а затем отполировала шершавым белым камешком.
– Так, уже лучше. Но недостаточно! Подожди немного, дорогуша, пока я приготовлю живительную смесь по семейному рецепту… Будет немного неприятно, но она воскресит твои пальчики.
Госпожа Борэ уселась перед столиком с духами и маслами, сдвинула бутылочки к краю и принялась за работу. Из сумки на стол перекочевали глиняная ступка, пест, подписанные мешочки и склянки…
Лита подобрала подол платья и присела на край ванны. Госпожа Борэ подсыпала, подливала, смешивала и растирала. Руки ее дрожали, она потела и бросала на Литу беспомощно-извиняющиеся взгляды.
Из-за двери донесся шум: кто-то с кем-то спорил, но слов было не разобрать. Потом голоса стихли, остались приглушенные звуки какой-то возни, в коридоре тяжело затопали, зашуршали, и шаги стали отдаляться.
Литу кольнуло недоброе предчувствие.
Она хотела встать, но не смогла. Кто-то, сидящий в наполненной до краев ванне, удерживал ее за пояс-ленту. А затем – Лита даже не успела запаниковать – резко рванул на себя.
Лита провалилась в кипяток.
Они продолжили разговор в комнате, на побеленных стенах которой висели железные распятия. Галль устроился в кресле, положив длинные ноги на подпорки, указал на кресло напротив, и Дамбли сел.
– Благодарю вас.
Кардинал пошевелил ногами. Ненадежные с виду подпорки позабавили министра. «Больной голубь на насесте». Судя по красивой мебели – старинный секретер, письменный стол, – комната служила кабинетом. Повсюду были перья: на полу, на столе, на подоконнике.
– Томас, вы позволите мне продолжить?
– Разумеется.
Один из служек внес поднос с чаем и легкими пирожными. Кардинал нетерпеливо ждал; но было в его взгляде, впившемся в мальчика, что-то еще, что заставило Дамбли отвернуться. Кардинал продолжил, когда притворилась дверь:
– Томас! Вы полагаете, мне нравится происходящее в Полисе? Мне, как человеку под крылом Господа… кха-кха!.. всем нам, птенцам Божьим, глубоко скорбна мысль о предстоящих зверствах, маленьких и больших. Я каждый день молю Спасителя наших бессмертных душ о лучшем исходе.
«Бессмертных душ? – подумал Дамбли. – Твоей ли, Галль? Расскажи своему пернатому богу о том, как ты утоляешь свои потребности!»
Дамбли вспомнил недавний разговор с Артуром Сорелем. Когда они коснулись темы наклонностей кардинала, Дамбли промямлил: «Ходят разные слухи… близкие „друзья“ из мальчиков…», а Сорель усмехнулся: «Дамбли! Хоть здесь не играйте в дипломата! Кардинал – старый извращенец. Он погряз в постыдных отношениях, он непристоен и отвратителен. Но к этому набору нельзя добавить глупость. Галль – хитрая лиса. И смею надеяться, наша хитрая лиса».
Приватный разговор проходил в сером здании юридической конторы, принадлежащей зятю Дамбли. Дамбли жил по соседству, в скромных апартаментах, не имеющих даже трапезной, – другие министры хвастались собственными конюшнями, садами и винными хранилищами. Дамбли же волновала лишь широта его влияния.
Сорель сидел под стрельчатым окном, из которого лился ослепительный солнечный свет, превращая главу «Черного кабинета» в лучезарный контур. Доводы Сореля показались Дамбли убедительными, а предложение – заманчивым. Новоиспеченный казначей легко шагнул в измену. У Балтазара Руа были планы не только на Полис, но и на Союз Островов, и в этих планах, со слов Сореля, большая роль отводилась Дамбли. Большая роль для маленького человека, обманувшего свою судьбу – вырвавшегося из зловонной трясины Кольца. Хотел бы он увидеть лица вельмож и чиновников Оазиса, узнай они, что над их благополучием стоит внук речника.
Дамбли поскреб покрытую мелкими оспинами щеку и вернулся в настоящее.
– Но жизнь каждого есть испытание, – продолжал кардинал. – И, молясь, мы должны быть готовы к худшему. И в этом худшем увидеть зерна благодати, и… кха-кха!.. собрать их – крупицы будущего. Нашего с вами безбедного будущего. Ибо так угодно Господу, чьи крылья распростерли небеса и дали закон человеку на Реке…
Кардинал зашелся в кашле. «Да он болен, – впервые с должным вниманием подумал об этом Дамбли, – и, может, болен смертельно». Его это не волновало. Если на то пошло, он пришел к мысли, что недуг кардинала есть возмездие. Природа отомстила кардиналу за упорство в сексуальных уродствах. Его тело разрушилось: мускулы и мышцы превратились в требуху, дыхание смердело гнилью и порченой кровью.
Галль поклонялся деньгам и порочным желаниям. Дамбли – власти. Власть была его средой обитания, как вода для рыбы.
– Что вы хотите от меня? – прямо спросил Дамбли.
– Мне нужны ваше влияние и возможности, – прямо ответил кардинал. Блеклые покрасневшие глаза старика вдруг прояснились. На Дамбли смотрели колючие глаза хищника – без возраста, холодные и безжалостные. – Мы используем их для коммерческих целей. Станьте моим партнером, Томас. И когда закончится война, разделите со мной богатство.
– Но война даже не началась.
– Вы оглянуться не успеете, как все закончится. Как рухнет старое и поднимется новое. Но, чтобы подняться, надо быть готовым. Надо понимать… кха-кха… Чего захотят люди больше всего, когда снова смогут без боязни выйти из дома?
Дамбли помедлил.
– Я не могу прийти к одному выводу.
– Позвольте в это не поверить. Ну же, Томас, скажите мне! – вскричал кардинал простуженным басом. – Чего они возжелают сильнее всего?
– Тратить золото, – ответил Дамбли.
– Безупречно! Безупречно, как яйцо, из которого вылупилась Вселенная!.. Кха-кха…
Дамбли подождал, когда кардинал закончит кашлять и отнимет от лица платок, и будь он проклят, если не заметил на шелковой ткани кровь.
– Именно, они захотят тратить золото… – продолжил кардинал полузадушенным шепотом, – захотят забыть о войне… накупить кучу красивых тряпок и вещей… И мы должны быть готовы заранее, готовы удовлетворить их желания…
– Я понимаю…
– Вместе с вами мы откроем лавки по всему городу и наполним их товарами. Но нам нужны корабли. Одного паломнического судна, которым владеет церковь, слишком мало для моих планов… кха-кха… для наших планов. Нам нужен торговый флот. Ну, что думаете? Справится ли с этим казна?
– Для этого потребуется уйма золота.
– Уверен, вы что-нибудь придумаете. А еще нам понадобится собственное производство. Фабрики и мастерские. Мы сыграем по-крупному, Томас! Когда ставки столь высоки!..
Кардинал снова захрипел.
Дамбли не сдержался:
– А разве церковь формально не осуждает стяжательство?
У кардинала дернулась щека.
– Имеешь ум, имей и достаток, – сказал Галль, глядя прямо в глаза Дамбли. – Меру богатства определяет положение и одаренность. Господь никогда не отвергал торговлю. Любое дело, даже нечистое в глазах завистников, способно засиять под крыльями Создателя. Каждый должен следовать своему призванию.
Дамбли хотел уточнить, что это за призвание, но на этот раз смолчал. Глупо злить хитрую больную лису. Глупо раскачиваться на трухлявой балке. Глупо и опасно.
– Успех в торговле есть проявление добродетели, в нем кроется благословение Господне. Разве вы не видите? Все эти люди за стенами… кха-кха… они страдают в нищете и болезнях, потому что грешны перед Господом. А мы… кха-кха… распорядители Божьих даров…
Дамбли уже пожалел о своих словах, но кардинала было не остановить.
– Вам надо чаще бывать в храме, Томас. Посетить богослужение. Знаете, из чего состоит богослужение? – спросил кардинал, и тут же ответил сам: – Из проповедника, слушателей и певцов. Так было на Реке, в которой утонул Распятый Человек. Утонул ради искупления всех, в умилостивление за грехи человеческие. Так пожелал Господь, ибо Распятый Человек есть птенец Бога-Голубя; ибо все на небесах, в воде и на земле создано Им. Искупитель и Творец едины. Бог одновременно Голубь и человек… Там, на Великой Реке, на тридцать третий день после Потопа, проповедником был белый голубь, вестник Господень, слушателями были люди на большом плоту, а певцами – хор чаек. Белый голубь спустился с черных небес и сказал: «Терпите!»
«Какая короткая проповедь». Дамбли взял лежащее на ручке сиденья перо и покрутил перед лицом, глядя на кривой, загнутый книзу нос кардинала сквозь пушистое белоснежное опахало. Тяжелые синие веки кардинала были опущены.