и «Черного кабинета». Подслушав разговор Алтона и Нэя, они ликвидировали настоящую гувернантку, которая принесла платья: возня за дверью ванной комнаты была звуками борьбы.
Не такой представляла себе Лита жизнь в Оазисе…
– Они приехали с тобой?
Лита проследила за взглядом отца. Снаружи, на загаженной улице, паслись лошади и курили двое гвардейцев. Пожилого, с приплюснутой физиономией, Лита прозвала дядей Камбалой. Молодой, тщетно отращивающий усы, получил прозвище Тунец. Гвардейцы всюду следовали за ней по пятам; заслышав малейший шорох, обнажали шпаги. А уж как посерел дядя Камбала, когда утром Лита, веселья ради, сымитировала сердечный приступ! Жаль, она слишком рано выдала себя и расхохоталась, но, похоже, смех напугал телохранителей еще сильнее.
– Ага, дружки мои лучшие. – Отец смотрел в окно, и Лита плавным движением кисти переместила одну из глиняных птичек с насеста в рукав куртки. Можно было уходить, но совесть не отпускала сразу.
– Как ты поживаешь, папа? Справляешься сам?
– Билли помогает… – Отец расправил плечи, сказал не без гордости: – Меня взяли в Совет Кольца. Понимаю, мы ничего не решаем, но…
– Это же прекрасно. – Лита порылась в кармане, опустила на липкую столешницу шелковый мешочек с монетами. Удивительно, намедни она спасла сына человека, чей профиль был отчеканен на золоте.
«Вот мой откуп». На душе стало гадко, захотелось бежать куда глаза глядят. Она подумала, что глиняные птицы – единственные вещи в доме, не придавленные пылью. Что отец отдал самое ценное, лакированную Человекомышь, чтобы вырвать дочь из лап Змеиного Клана. А дочь бросила его. Предпочла общество несносного колдуна, известного писателя и волшебного хомяка.
– Не стоит… – смутился отец.
– Пожалуйста. – Она отошла к дверям. Снаружи раздались резкое ржание и ругань. – Некоторое время я не смогу тебя навещать.
– Снова уплываешь?
– Это секретная информация, прости.
– Будь осторожна.
– Буду, – солгала она и покосилась в окно. Дядя Камбала, обронив кисет, пытался усмирить внезапно взбунтовавшуюся лошадь. Животное встало на дыбы, Тунец отползал, пачкая в уличной грязи плащ. – Пап, тот лаз в подвале, что вел на задний двор, еще существует?
– Зачем тебе? Испортишь такой костюм!
– Хочу немного отдохнуть от друзей.
Юго-Восточная башня встретила Георга Нэя едким запахом горящих волос и пережаренного мяса. Потянув за нить, колдун лишил себя обоняния. Каменный перст, по утрам салютующий рассвету, гордился зловещим прозвищем – Пыточная. Нэю башня представлялась живым существом, речным драконом, пожирающим плоть и души. В эти летние дни дракон был сыт и доволен, его утроба оглашалась отчаянными воплями. Кипела работа, тюремщики сновали по этажам, катили тележки с ножницами, пилами, хирургическими инструментами. Стучал молоток, загоняя в мышцы гвозди. Трупы вышвыривали из камер, по ним сновали паразиты – как астральные, так и самые обычные. Жирная крыса пировала, выщипывая волокна из разорванной глотки госпожи Борэ. Остекленевшие глаза таращились в потолок. Нэй передернул плечами и отвел взор.
Покушение на юного маркиза запустило процессы, пахнущие кровью и человеческой требухой. Будто зловещая тень легла на парки и скверы Оазиса. Маринк не ведал пощады. Придя в себя после праздника, едва не стоившего жизни его единственному сыну, милорд велел бросать в Пыточную всех без разбора. Количество арестованных перевалило за две сотни: репрессии не пощадили ни сотрудников злосчастного «Черного кабинета», ни членов их семей. Нэй видел, как из кухонь выволакивают причитающих баб, как тащат в полицейские кареты малых детей.
Нэй или Титус Месмер могли за минуту вынуть из подозреваемых любую информацию, но Маринк наложил вето на подобный гуманизм. Он доверился старому, проверенному веками способу. Дыба и нож, огонь и иглы.
Сорель был дьявольски умен. Он не выстраивал цепочку от заговорщика к заговорщику. Он лично отдавал приказы каждому, и каждый из причастных к покушению мог выдать только его. Сам же Артур Сорель улизнул под гром салютов, его зомби перебили стражу, а шторм прикрыл отступление и не позволил речной полиции догнать беглеца в пути. Помимо Сореля исчез и Номс Махака. Создателя зомби сдал спешно арестованный Аэд Немед. Нэй слышал, что Немеда даже не пытали как следует: он раскололся, завидев тюремщика. Сейчас зеленомордый травник содержался в особо охраняемом подвале башни, а его фамильяр был заточен в колбу, покрытую пентаклями. Ничего подобного в Полисе не случалось со времен предательства Элфи Наста.
Глашатаи объявили комендантский час. Газеты хранили молчание, но множились слухи. В садах и на бульварах, в каминных залах и курительных салонах шепотом пересказывались сплетни. Говорили, младший брат Генриха Руа намеревался совершить переворот и малой кровью взойти на трон, но теперь он вынужден силой, штурмом взять власть над Полисом. Говорили, каждый третий рыбак держит под подушкой герб Руа и грезит о разрушении Оазиса.
«А буря? Разве это не дурной знак? Разве не гневается Творец на милорда? Старый Маринк унизил Гармонию, он изменял бедной герцогине, он был у любовницы в час, когда герцогиня умирала…»
Человек, рассуждавший так, тем же вечером давал показания в Юго-Восточной башне, а позже скончался от побоев.
Чиновники вздрагивали в спальнях, прислушиваясь к шепоту сквозняков, и на ночь подпирали двери тумбочками. Им снился Нэй, зачитывающий приказ об аресте.
Что до Нэя – ему снилась Лита. В платье из синего волнистого шелка она прижималась к нему, девичье колено толкалось в пах, полные губы раздвигались, являя частокол острых желтых зубов… и Нэй просыпался в холодном поту.
– Георг! Рад приветствовать вас!
Серпис, начальник полиции, сменил синий камзол на мешковатую робу и фартук, красный от крови. В крови были испачканы его пышные усы, багровые точки покрывали лоб. Давненько Нэй не видел кнутмастера таким воодушевленным.
– Работаете? – хмыкнул колдун. Над трупами жужжали мухи, лярвы нежились в мертвечине.
– Дел по горло! – пожаловался Серпис и добавил, блеснув зрачками: – Мы снова используем боль-машину.
– Искренне поздравляю. – Орудие для пыток, сочленение колес, механических гусениц и отточенных лезвий, запретили еще при Руа. – Позвольте, кнутмастер, мне приказано снова осмотреть комнату Сореля.
Начальник «Черного кабинета» обитал на верхнем этаже башни. Чтобы попасть к нему, надо было миновать тюремные коридоры.
– Мне сообщили. – Серпис, впрочем, не сдвинулся с места. – Простите, Георг, но я вынужден вас предупредить. Сотворение любого заклинания, направленного на заключенных или тюремщиков, вы обязаны утвердить со мной. В противном случае несанкционированная магия будет расценена как предательство Гармонии и лично милорда.
– Всенепременно. – Нэю пришлось сделать над собой усилие, чтобы тут же не заколдовать кнутмастера.
Не слушая дальнейшие разглагольствования Серписа, Нэй зашагал к винтовой лестнице. В камерах трудились штатные садисты Маринка. Кто-то звал маму, кто-то предсмертно булькал. Лишенные эмоций голоса расспрашивали о Махаке и Сореле, мелькали имена Бальтазара Руа и даже Галля. Подозрения милорда пали на Церковь Распятого: слишком велико было честолюбие кардинала, чтобы тот не соблазнился теоретическим предложением заговорщиков. Но доказательства отсутствовали, и Нэй чувствовал, что Маринк боится прямых обвинений и открытой конфронтации с Галлем. Сколько людей в Оазисе молятся Распятому Человеку и его Отцу-Голубю? Точные подсчеты никогда не проводились, но на воскресных проповедях в храме камню было негде упасть…
Ножны монотонно похлопывали по бедру. Крики утихли внизу, лестница сделала виток, второй…
Она здесь, – подсказал Вийон.
Нэй свернул в узкий коридор, зажег пламя в кристалле. Крысы брызнули прочь от света. В стыках каменных блоков Нэй разглядел засохшую кровь и выдранные с корнем ногти. Вийон вылез из-под куртки, оседлал плечо хозяина. Принюхивался с опаской: духу не нравилось в этой удушливой полутьме.
Третья слева.
Нэй остановился. Дверь из стали в три дюйма толщиной была оснащена зарешеченным оконцем. Кристалл тихо стукнулся в прутья и озарил тесную комнатушку без окон.
Камера, в которую Венону заключили после первой попытки устранить Литу, была графской резиденцией по сравнению с теперешним местом пребывания. Ни нар, ни стола, ни даже канавы для испражнений. Голые стены в бурых потеках. Компания белесых пауков. Зеркало.
Венону заковали как дикого зверя. Цепи перечеркивали грудную клетку, опоясывали талию, впивались в промежность. Обмотанные руки были разъяты в стороны, крестом. Колени упирались в пол, а голова покоилась на груди, занавешенная змеями косичек. Цепь натянули так туго, что звенья порвали кожу. Венона в карцере была полностью обнаженной. Моча под ней превратилась в желтый лед.
«Что же ты натворила?» – подумал Нэй, сглатывая горечь. Будто Венона сама себя покрыла цепями, синяками и ссадинами. Зазвенели кандалы. Услышав немой вопрос, Венона Банти оторвала подбородок от груди. Красная маска лоснилась за косичками.
Нэю показалось, его швырнули в холодную воду, кишащую тролльвалами. Мускулы одеревенели.
В конце концов тюремщики добились от Банти большего, чем от прочих сторонников Руа. Любовница Сореля, молчаливая сперва, разговорилась в процессе. Она-то и поведала о Лингбакре.
В кабинете Маринка висел любопытный гобелен, изображающий сцену абордажного боя. Фоном для схватки служило чудовище, замаскировавшееся под остров, овеянное легендами полумифическое существо, которому поклонялись жители южных атоллов. Дардон и Гвиди писали в бестиарии о гигантской черепахе, носящей на своей спине целый город, но в комментариях уточняли, что речь, скорее всего, идет о вымышленном звере, о плавучей деревне, принятой суеверными дикарями за животное. В плаваниях Нэй встречал очевидцев, наблюдавших, как, окутанный туманом, Лингбакр плывет по пустынным руслам. Выходит, они не врали. Выходит, живой остров был реальным, а Балтазар Руа отыскал его и каким-то образом приручил…