– Нет, – сказал Нэй. Он тоже не смотрел на Сахи. – Все гораздо сложнее.
Дух-паук подполз к прутьям, между которыми мог запросто пробраться, и остановился. На глазном бугорке блестела пара черных капелек. Казалось, паук смотрит на Рави с ненавистью.
Вийон забрался на плечо хозяина.
– Мне и моим людям нужен день на разведку, – сказал Нэй.
Рави склонил голову.
– Все что угодно.
– Георг! Это безумие!
«Будет неплохо, если вампиры пьют только кровь тех, кто виновен в их смерти».
На самом деле Нэй на это не рассчитывал. Он развернулся и пошел по коридору.
– И где находится ваш город проклятых?
Рави улыбнулся уголком рта.
– О, вы почти добрались до его стен во время вчерашней прогулки по джунглям. И небольшого приключения в руинах башни.
«Значит, за нами шпионят». Нэй не был удивлен.
– Эта башня… ее раньше использовали как вышку для наблюдения за проходом в долину?
Браматма кивнул.
– Никто больше не следит за городом?
– Для этого не используют башни, – уклончиво ответил Рави.
Нэй выбрался под раскаленное добела солнце – из одной духоты в другую. Прибавив шагу, чтобы оторваться от Рави, пересек двор. Глубоко вдохнул горячего воздуха.
«О Творец… сколько всего…»
Ему предстоял путь во дворец, подготовка к завтрашней разведке и… разговор с Алтоном. О долге и принцессах. Покусывая верхнюю губу, он отошел от паланкина и достал раковину речной улитки, некогда принадлежавшую смотрителю Косматого маяка.
– Лита… Ты там? Я… хм… мне нужна…
Она ответила сразу, будто ждала.
– Что? Не слышу. Похоже, опять забилась.
– Нет, раковина работает… Просто мне… хм… Можно тебя попросить?
– От кого прячешься на этот раз? От жирафа?
– Хочу, чтобы ты… поговорила с Алтоном. – И он объяснил.
Нэй разделся, повязал вокруг талии полотенце, другое набросил на плечи, сунул ступни в нелепые башмаки на деревянной подошве и толкнул дверь парилки.
Его обволок сухой жар, тело покрылось испариной. Горячий воздух обжигал легкие, Нэй приподнял к нёбу кончик языка и стал медленно дышать через преграду. Пахло деревом и травяным настоем.
Через двадцать минут из молочного тумана появился, мелко кланяясь, банщик. В предбаннике Нэй лег ничком на матрас и закрыл глаза. День подходил к концу и казался безумным нагромождением мыслей и образов, словно облепленный скульптурами храм. Этот день говорил голосами Пандея, Рави, Сахи, которые не желали умолкнуть. Нэй не победил ни одного монстра, а вымотался до предела.
Спины коснулись пальцы банщика, прошлись вдоль позвоночника, надавили у основания шеи. В кончиках и суставах пальцев туземца крылось волшебство. Сонное забытье. Закончив массаж, банщик надел на руку шерстяную перчатку и до красноты растер тело Нэя. Куском грубой глины очистил ступни его ног.
Нэй чувствовал себя опустошенным. Лежал на спине, медленно остывая.
Лениво думал о местных легендах. Ракшасах. Вампирах из подземной страны. Духах-демонах, которые вселялись в мертвые тела и управляли ими как… марионетками. Ракшасы пили кровь живых существ, поедали их плоть. Разносили болезни. Они скитались в ночи вокруг тех мест, где безвременно погибли, голодные, мучимые алой жаждой. «Вампиры съедают мозг жертвы, обматываются ее внутренностями и пляшут под луной», – сказал Рави в паланкине, когда они возвращались во дворец. Брехло. На кой мертвецам танцевать?
Нэй прошел в соседнее помещение, окунулся в бак с прохладной водой, помылся мочалкой из пальмовых волокон, побрился перед круглым зеркалом, пустив в раковину горячую воду, и вернулся в предбанник. Растянулся на матрасе. Банщик принялся растирать его ступни.
Нэй наткнулся глазами на переговорную раковину, которую повесил на вешалку поверх сюртука, и вспомнил маму, гувернантку и любовницу герцога Маринка… Милорд просил ее оберегать… Мама позаботилась о сыне, десятилетнем Нэе, даже после того, как ее слабое изношенное сердце остановилось. «Найди Уильяма Близнеца», – прошептала раковина, ночью, в пустой комнате, еще пахнущей мамой.
Но был ли это ее голос? Тогда у него и сомнений не возникло, чей же еще, он ведь больше ни с кем не общался через раковину. Но теперь, почти тридцать лет спустя, он… сомневался. Не оттого, что не верил в призраков – он повидал их немало, призраки бродили среди живых. А потому что… «Найди Уильяма Близнеца» – это все, что она хотела – смогла – ему сказать?
Потому что он слышал чужой голос, подражавший родному, навсегда замолчавшему? Голос того, кто пустил его судьбу по иному руслу…
Нэй оделся и вышел в сад. К ажурной беседке, окруженной декоративными кустами, которым придали форму слона и девушки-наездницы. «Лита и Лилу очаровали садовника?»
Лита сидела на скамейке из пальмовых веток.
– Косоглазый ишак! Презренный осел! – Она увидела Нэя. – Чего смотришь? Тренируюсь в местных ругательствах.
Темнело здесь рано. В черном небе висели мелкие синие звезды. Звезды мерцали на ветру. Разгоралась и желтела луна.
Нэй подсел к девушке.
– Что он сказал? Как воспринял?
– Алтон готов пожертвовать собой, – сказала Лита серьезным тоном. – Но вторую и третью жену выберет сам.
– Как? Он ведь…
– Поверил! – Лита захлопала в ладоши, прыснула. – Все прошло лучше не придумаешь. Оказывается, они уже виделись. И она ему понравилась.
– Кто? Принцесса Канти?
– А ты о ком спрашиваешь?
– О принцессе… Он ее видел… где?
– Ох и глупое у тебя лицо! В саду, когда гулял.
– Опять врешь?
– Цитирую: «Самая красивая девушка, какую мне довелось встретить».
– Цитирую?
Лита смутилась:
– От Джиа нахваталась.
– Часто общаетесь?
– Нет. Ты о ней хочешь поговорить или об Алтоне и Канти?
Он мотнул головой.
– Рассказывай.
– А что рассказывать. Маркиз увлечен, слюнки текут. Уши все прожужжал про ее родинки, похожие на капли чего-то там. Про черные глаза в форме чего-то… а, миндаля! И шелковистые реснички. Так и сказал – шелковистые! Про высокую грудь. – Нэй невольно покосился на вырез платья Литы. Лита заметила. – И тонкую талию. Ты бы его послушал! Губы как кораллы…
Нэй качал головой: не верилось, что так удачно сложилось.
– А зубы как жемчужины, – пробормотал он.
– Чего?
– Ничего.
Лита продолжила, и перед глазами Нэя возникла принцесса Канти. Он был почти уверен, что тоже видел ее раньше. В тени граната. У пруда с черным деревом. Где-то еще.
Смоляные длинные волосы, короткая челка, пряди-завитки. В волосах – белые шелковые нити, украшенные золотыми трубочками, на конце каждой нити – кисточка из бриллиантов и изумрудов. Украшения тренькают, когда Канти медленно шагает вдоль спокойной воды. Покачивает бедрами; край верхнего платья скользит по траве. Ее глаза не подведены сурьмой – Канти обладает сурьмой естественной; тонкая линия бровей, прямой нос, лоб цвета слоновой кости. Она поднимает руку и машет кому-то…
– Сколько ей лет? – спросил Нэй.
– Между пятнадцатью и восемнадцатью.
– Самый чарующий возраст.
– О, да ты знаток!
– Знаток?
– Как говорит Билли Коффин, у женщины должны быть три длинные вещи, три круглые и три маленькие. Длинные – руки, ноги и спина. Круглые – попа, бедра и колени. Маленькие – уши…
– Билли – это твой жених?
Лита фыркнула.
Нэй засмотрелся на ее золотистые ноги… изящную ступню, с которой она сбросила сандалию, подвижный большой палец… Он не знал, что происходит у него в душе. Может, была виновата ночь, желтая луна, крошечные звезды, но ему захотелось сбежать – в джунгли, к вампирам-ракшасам.
Он поспешно извинился и ушел в свою комнату.
Над кроватью кружило черное небо, дрожащие звезды путались в москитной сетке. От оконных ширм несло болотной тиной. После второго кувшина вина он перестал осознавать, что происходит. И в хмельном тумане к нему пришел мертвец.
Алексис.
Нэй проник в девичью спальню через окно, под покровом тьмы, как проникал два года назад, когда влюбленные прятались от строгого отца Алексис. Старик занимал должность секретаря при министерстве Дамбли и видел своим будущим зятем благовоспитанного чиновника. Мнение дочери тут не учитывалось совсем: пусть нравы Оазиса были свободнее, чем в Кольце, рыбаков и аристократию многое роднило. Секретарь умер прошлой зимой, и прятаться больше не имело смысла. Но Нэй спустился по водостоку, как тайный возлюбленный, а потом перевернул комнату вверх дном, как заподозривший измену супруг.
Он сидел над разбросанными по ковру уликами; желваки играли на молодом посмуглевшем в странствиях лице.
Дверь отворилась, и он подумал, что Алексис может испугаться.
«Пусть пугается», – решил он черство.
– Кто здесь? – Невеста повернула вентиль, газовая лампа озарила гостя синим пламенем, зашипела, словно рассерженная кошка.
Алексис обвела взором беспорядок, причину беспорядка. Побледнела ли она? Нельзя было сказать в тусклом свете. Девушка переступила порог и затворила дверь.
– Папа собирался установить решетки.
Нэй подобрал мешочек, набитый травами, пахнущий едко.
– Ничего не хочешь мне рассказать?
– Зачем же повторяться? – Алексис сняла фартук и развесила на спинке стула. Наследница обеспеченного отца, она добровольно прислуживала в городской здравнице. Смазывала мазями спины стариков, разливала солдатам колючую вагландскую воду. – Все то же самое мне придется рассказывать кнутмастеру.
От досады и обиды кровь прихлынула к щекам Нэя. Кулак сжался, давя мешочек.
– За кого ты принимаешь меня? Я не стану звать Серписа по пустякам.
– Но пустяки заставляют тебя злиться, Георг.
– Да, я злюсь.
– Ты ворвался в мой дом и рылся в моих вещах.
Этот ее тон – холодный, обвиняющий – приводил Нэя в смятение. Не она, а он пришел обвинять!
– Я – твой жених!
– Женихи входят через дверь.
– Хватит! – Нэй швырнул мешочек в стену. Алексис и глазом не повела. Что за прекрасные глаза у нее были, умные, внимательные, инкрустированные серыми радужками! Мог ли Нэй сердиться долго? – Немед был прав. У нас завелся вор, и этот вор – ты. Пользуясь моим именем, ты входишь в башни, чтобы брать лекарства. Скажешь, нет?