– Знаете, как меня называют… ик… моряки? – спросил, хватаясь за поручни.
– Как? – вяло сказал Дамбли.
– Адмирал-на-Реке!
«А меня за глаза зовут паркетным шаркуном».
Дамбли подошел к фальшборту, положил маленькие руки на планшир и стал разглядывать речное пространство, которое стлалось до видневшейся вдали гавани. Адмирал врезался в Дамбли, выругался, захлопал потными ладонями по камзолу казначея, отряхивая невидимую пыль.
– Не надо… все в порядке, оставьте… – Дамбли неприязненно отстранился.
– Ага… ик… Вы знали, что я… пернатый? – неожиданно спросил адмирал.
– Что?
– Я верую… ик… я принял Распятого Человека и Бога-Голубя… служители на борту… это не кардинал, а я… ик… я настоял… Что вы об этом думаете?
Дамбли внимательно смотрел на собеседника.
– Думаю, это ставит вас в затруднительное положение.
– Но ведь это моя вера… ик… мой полет… во мне бьются крылья… они защитят меня… здесь, над Рекой… когда-у-э-э… – Адмирал перегнулся через борт.
Дамбли молчал. Чайки падали камнем в воду и дрались за адмиральское угощение.
– Забудьте… – пробормотал Крэдок, когда его перестало тошнить. – Не знаю, что на меня нашло.
«А я знаю, – подумал казначей. – Ты трус. Как и я… А кто нет? Чертов Георг Нэй?»
Туман поредел, и рассвет заглянул на палубу пятидесятичетырехпушечного линейного корабля «Ковчег».
Поза капитана Эдварда Лидса, на которого смотрел Георг Нэй, говорила о беспокойстве. Капитану не нравилось то, что он видит.
Нэю тоже. Он окинул взглядом боевую дугу союзной эскадры. «Походный порядок… О Творец Рек, этот порядок в дюйме от бардака!» Отставшие корабли старались не потерять строй. Несколько фрегатов занесло на подветренную сторону. Канонерские ладьи словяков, скучившись, гребли на обоих концах дуги, растянувшейся по Реке на две мили.
По курсу смешанной эскадры, на складке горизонта, скапливались черные корабли. Длинная грязная полоса, которую было видно без зрительных труб. Неприятель готовился к бою. «Они на ветре, – подумал Нэй, – а значит, решают, где и когда влепить нам по морде».
Разведчики – юркие куттеры и тендеры – сновали между эскадрами, высматривали и вынюхивали. Бригантины мотались вдоль строя, повторяя распоряжения адмирала Крэдока. Флагманский корабль шел посередине дуги – большой драгоценный камень, потускневший от страха.
Лидс захлопнул трубу и покачал головой. Нэй был согласен с безмолвной оценкой капитана: союзная флотилия угодила в переплет. «Нам подфартит, если начнется шторм, нет, лучше ураган! Тогда появится надежда на ничью». Нэй положил руку на эфес шпаги – жаль, что война больше не честная схватка между храбрецами, а грохот, хаос и кровавое месиво, – другой поправил шляпу с пером; волосы были забраны на затылке в такотскую косичку.
Нэй был приписан к «Ковчегу» в качестве второго помощника капитана, как и другие придворные колдуны на других кораблях герцогской флотилии. Не обремененные вахтами, колдуны – те, кто смог подняться на борт, – имели иные обязанности. Вернее, одну обязанность.
Лита, ученица Георга Нэя, шла на трехпалубной «Тимингиле»: красно-синие полосы на мощном корпусе, оливковые мачты, терракотовые бак и твиндек – на терракотовом не так заметны пятна крови. Нэй уговаривал Литу остаться на берегу, в Оазисе, во дворце с Алтоном, возглавившим личную охрану герцога, но та уступила лишь в малом: согласилась на компанию Вийона.
Нэй поднял руку и коснулся пальцами сюртука, слегка оттопыренного на груди переговорной раковиной, нащупал через атлас выросты овального устья. Расстегнуть две верхние пуговицы, поднести спираль ко рту, позвать Литу, услышать ее голос – желание было столь велико, что он уронил руку, пальцы крепко сжали эфес шпаги.
Форштевень «Ковчега» рассекал волны: гребни с серым загривком и черные впадины. Гнулись, постанывая, реи. Корабли эскадры выстраивались в боевой порядок.
Нэй рассматривал рассыпавшуюся армаду изгнанников: линейные корабли и клиперы, наверняка купленные у Вагланда («эти заготовители дерева играют на обе стороны»); пиратские бригантины и баркалоны; галеры падальщиков – длинные, стройные, похожие на опасную рептилию, они шли на гребле, с взятыми на гитовы латинскими парусами.
– Сигнал с «Гармонии», сэр! – Лейтенант положил зрительную трубу на нактоуз и принялся листать свод сигналов. У парня дрожали руки. – Держать вест, левый бейдевинд… По местам, сохранять дистанцию.
Капитан распорядился, и старший помощник – вот он, в отличие от Нэя, на своем месте! – коснулся щепотью пальцев угла треуголки, перегнулся через леера и грянул во все горло. Солидно засвистели латунные боцманские дудки. По палубе «Ковчега», от бака до юта, торопливо зашлепали босые ноги. Матросы, подгоняемые криком и свистом, бросились к вантам и полезли вверх, перебирая ногами смоленые выбленки.
– Держать фор-брам-шкот!
– Крепить левый крюйс-бом-брам-брас!
– Живее, идиоты!
Нэй видел растерянность и страх на лицах матросов, которых угощали плеткой. Немудрено: еще неделю назад они в лучшем случае протирали задом скамьи рыбацких лодок. Команда «Ковчега» на треть состояла из навербованного сброда, голытьбы Кольца. Рыбаков, ловцов губок, пьянчуг и уголовников согнали на корабли ударами сапог, тычками алебард. Они поскальзывались на палубе, срывались с вант, в кровь обдирали ладони, ломали и вывихивали руки и ноги. И этому рекрутскому стаду, оборванному, блюющему от качки, напуганному видом черных парусов, сегодня сражаться за Полис!
Длинная зыбь затрудняла ход. Багровое грозное солнце сунулось в синевато-серую тучу, и та покраснела по краям.
Нэй оперся на каронаду и оглядел боевое построение. Во главе дивизии наблюдения шел «Речной пес», рядом «Зиф» и десяток огромных ладей с гербом царицы Чернавы на парусах. Ладьи словяков были гораздо меньшего размера, чем линейные корабли полисцев и калькуттцев, но выглядели азартно и хищно, как резная медвежья голова на носу и корме каждого судна. Весла вспарывали воду. Гребцов укрывала дощатая палуба, на которой сгрудились облаченные в кольчатые доспехи воины, дружинники. В центре эскадры выделялись «Гармония», где командовал адмирал Крэдок, восьмидесятипушечный «Маркиз Батт», бок о бок с которым расположился четырехпалубный «Повелитель рек», плавучая крепость, вооруженная сотней орудий. Основные силы смешанной эскадры. На верхушках бизань-мачт полоскались красные флаги с символом Гармонии, красные полосы протянулись вдоль борта над крышками орудийных портов.
– Сигнал с «Праха», сэр!
Корабль генерала Фицроя, командующего арьергардом, сносило под ветер. «Прах» двигался между «Смелым» и «Фохой», впереди шла тройка калькуттских кораблей, позади – «Ремора», «Серра», «Ковчег» и старенькая, напрягающая паруса «Крапива». В кильватере следовал «Кальмар» с Гарри Придонным, другом Георга Нэя, на борту.
Нэй перевел взгляд и долго всматривался в скопление кораблей на дальнем конце дуги, но не смог найти «Тимингилу», на которой шла Лита. Снова потянулся рукой к раковине под сюртуком, одернул себя, стал расхаживать по шканцам так, словно он здесь один.
«Прах» повторял уже опостылевший сигнал с флагмана: держать линейный строй, дистанция сто саженей. Лишние труды, блажь. Нэй встретился взглядом с капитаном и заметил, как у того криво дрогнули губы: Лидс был невысокого мнения о генерале Фицрое.
В Полисе, во время подготовки, Лидс натаскивал команду на абордажный бой: фехтование саблей, стрельба из мушкета, метание абордажных крючьев и бутылок с порохом. Фицрой же ограничивался тактической теорией для офицеров: «Подходим с наветренной стороны и лупим в упор из всех орудий, пока противник не заторопится в пучину». Наука сомнительной глубины и пользы, когда ядра сметают с палубы все живое и неживое, свистят пули и картечь, а небо сыплет обломками.
Хлопали паруса, кряхтели бесконечные мачты и прихваченные цепями реи. Дремучие корабельные джунгли с обезьянками-матросами. «Ковчег» всего неделю как вернулся из ремонта – выскобленный, надраенный, с обшивкой из вагландского дерева и медным брюхом. Нэй опустил взгляд на уложенный в бухту канат и подумал, что скоро всего этого не станет. Дерево разлетится в щепки, паруса – в клочья, а люди – в кровавую пыль. Солнце потухнет. Если только…
Если только вновь не случится чудо. Череда крошечных чудес, имя которым доблесть. «Но щепок и крови все равно не избежать».
– Люди построены! – доложил старший помощник.
Лидс кивнул, развернулся – прогулочная шпага качнулась на поясе – и, заложив руки за спину, с высоты левого трапа оглядел бригады и вахты. На шканцах и шкафутах собралась толпа. Канониры стояли на лафетах пушек и консолях для боеприпасов. Перезревшими плодами свесились из «вороньих гнезд» матросы. Серые мундиры речных пехотинцев и коричневая форма артиллеристов перемежались лохмотьями рекрутов. Гнетущее сборище. Новобранцы оцепенело разинули рты – больные, измученные, с вытаращенными глазами, плевать они хотели на честь и самоотверженность; на дисциплину же плевать было себе дороже: привяжут к трапу и излупцуют шестихвосткой или и того хуже, застрелят к чертям, как паренька, что с пьяных глаз бросился вчера на офицера. Поднялись на палубу и расчеты батарей, и плотники с конопатчиками, и хирург с кровопускателями – все.
Капитан протянул руку в направлении армады неприятеля, словно хотел схватить и смять в кулаке черные паруса, пока они еще крошечные, пустяковые. Нарушил гробовое молчание:
– Враг близко, и мы идем навстречу! Потому что не боимся его, потому что хотим объяснить дурачку, что нельзя угрожать нашим семьям и нашим домам!.. Речники «Ковчега»! Я хочу, чтобы вы были убедительны в своих объяснениях! Втолкуйте врагу, почему он не прав, втолкуйте ядрами и пулями!.. А с теми, кто предпочтет отмолчаться, у меня будет личный разговор!
«Не слишком ли сложно? – подумал Нэй, привалившись плечом к бизань-мачте; тут же столпились офицеры. – Матросам не до метафор. Скажи, чтобы бились до конца, отвечали залпом на залп. Скажи, что вздернешь трусов на рее, – и до них точно дойдет».