Неужели папа Литы? Джиа вытянула шею, ища в загорелом лице Альпина знакомые черты, не находя их. Видимо, Лита удалась в маму-вагландку. Чертовски ей повезло.
Альпин смотрел на соседей хмуро. Выждал паузу и произнес в наступившей тишине:
– Ты славный малый, Джаред Кой. Ты хороший рыбак, и потому я молчал, когда ты привез из Оазиса листовки, отпечатанные «Черным кабинетом».
Толпа зароптала. Однорукий начал оправдываться. Альпин топнул ногой, и толпа вновь затихла, даже голодные малыши успокоились.
– Друзья, – промолвил старик, – я не люблю министров. Раз уж на то пошло, я не люблю Маринка. Они, – он ткнул пальцем в глухие ворота, – превратили моего деда в зомби. Они забрали у меня лошадь и лодку. Они забрали мою дочь. Вчера они забрали у меня даже этого дурака Билли Коффина. – Голос Альпина дрогнул, старик потрогал ладонями морщинистые щеки. – Я знаю про налоги и про Левиафанову ночь, и что они арестовывают наших травниц, и про шестое правило. Мы все знаем. Мне начхать на Оазис, но Кольцо – моя родина. Здесь мой дом. Наш дом.
Голодранцы слушали старика, и их лица будто бы разглаживались, или просто ветер подул с пристани и шевельнул пламя костра, изменив освещение.
– Я не пущу сюда ни Балтазара Руа, ни иного мерзавца. Мне хватает своих негодяев. Я больше не верю ни тем ни другим. Но наши дети в открытой Реке сражаются плечом к плечу с речниками Полиса. И значит – это Гармония. Здесь Кольцо, и мы будем его защищать.
Тишина была плотной и тяжелой, но крик ребенка прорвал ее ткань, и, приняв его за патриотический возглас, свирепо вскричал пожилой мистер Сойер, а затем десятки глоток разродились решительным воплем:
– Не пустим! Не отдадим! За детей!
Руки потрясали умозрительными саблями и пистолетами. Бабы улюлюкали. Малец, вооружившись палкой, громил незримый пиратский флот.
– Его купили! – оправдывался Джаред. – Старика подкупили ялом!
Джареда не слушали: кто-то толкнул его, дородная тетка отвесила провокатору оплеуху. Обиженный, он растворился в тенях, а люди у костров яростно улыбались и аплодировали отцу Литы. Женщина с отрезанными мочками беззастенчиво оголила грудь и сунула младенцу сосок.
Джиа покачала головой восхищенно. Устроилась поудобнее на бревне, вынула бумагу и грифель и принялась писать.
Билли не помнил, как правильно звучит поговорка (он вообще плохо запоминал умные мысли): что-то про корабль, который тонет и с которого не сбежишь. Этот не тонул – пока, но удрать Билли не мог. Даже когда корабль стоял в порту. А уж теперь, посреди огромной Реки… Куда ни глянь – одна вода. И другие корабли. Ужас как много кораблей.
Билли во все испуганные глаза смотрел на крепкого, сплошь из стальных мускулов, надсмотрщика, будто тот его о чем-то мысленно спросил, а Билли мысленно ответил: «Нет, сэр, отсюда не смыться, сэр!» У надсмотрщика были растрепанные усы и густые брови. А еще – плетка.
Признаться, Билли и не мыслил о побеге. Духу бы не хватило. А вот Роха, новый приятель Билли, вполне мог бы: это было написано на его обожженном лице, по крайней мере, когда Роху не рвало от речной болезни.
На борт «Ковчега» Билли и Роха попали в одной группе, но разными путями. Билли вез рыбу в Оазис, как вдруг повсюду забегали солдаты, какой-то важный офицер в кафтане с золочеными пуговицами стащил его с телеги и без всяких разговоров огрел палкой. Роху силой завербовали в таверне «Щупальца оближешь», где он шумно наливался вином – и страшно рассердился, когда его пинками погнали на улицу. «Ох и всыпал я одному… Дружище, ты бы видел! – потирая сбитые в кровь кулаки, рассказывал Роха, а Билли слушал с приоткрытым ртом. – Зубы по полу собирал».
Билли плохо понимал, что происходит. Растерянный и напуганный, он знал о Реке ровно столько, сколько может знать сын рыбака, а тут – огромный корабль и вся эта речная тарабарщина. Хорошо, что рядом оказался Роха. Подставил плечо, подсказал. Они сразу подружились. «Я – Билли Коффин». – «Называй меня Роха, дружище!» Роха был ходячей картиной. Синие татуировки, которые покрывали спину, плечи и руки нового друга, немного пугали Билли, но и притягивали взгляд: летающие черепахи, медузы, змеи с головами на обоих концах чешуйчатого тела, рыбы с человеческим лицом, щупальца осьминога, запутавшиеся в штурвале…
– Роха, можно тебя спросить?
– Валяй.
– Ты был пиратом?
– Че?
– Твои картинки…
– А, ты о наколках!
– И ты столько знаешь о кораблях.
– С мачты рухнул? Вокруг Река – куда без кораблей? Даже если блюешь дальше, чем дышишь…
Роха навалился на борт, и его шумно вывернуло. На завтрак были сухари с вином, Билли отдал свою кружку Рохе.
– Доконала эта возня…
Билли рассматривал длинный рубец на плече Рохи: интересно, чем его так – ножом? Билли не решался спросить.
– А я всегда хотел стать речником, – сказал он.
– Оно тебе надо?.. – Роха вытер подбородок и сглотнул. – Дружище, тебе сколько?
– Сколько… чего?
– Годиков сколько стукнуло?
– Ну, я не уверен… Думаю, лет двадцать или меньше. – Билли ненадолго замолчал. – Мне было четырнадцать, когда утонул дедушка… Могу попробовать сосчитать зимы, которые прошли с того времени. Зимой отец всегда брал в лодку такую большую штуку, чтобы рубить лед… Одна зима, две зимы…
– Да не заморачивайся. Слушай, дружище, тоже хотел спросить…
– Я слушаю, Роха.
– А ты в кого такой рыжий – глаза болят! В мамашу или в папашу?
Роха засмеялся, и Билли улыбнулся: он был рад, что смог развеселить друга.
– Заткнулись там! Грот на гитовы! Живее!
Билли толкнули в спину, и он побежал за Рохой, глядя на его широкую зашеину, где устроилась синяя красотка, на корточках, бесстыдно разведя колени, с двумя большими пистолетами в руках. Билли покраснел: красотка была голенькая, пышногрудая. Он бежал. Босые ноги шлепали по песку, вперед, вперед, к огромной мачте, стоп, стоп, салаги! Новички сбились в кучу около чугунных грибков, на которые были намотаны концы толстых веревок, свисающих с вышины. Боцманы толкали бедолаг, некоторые уже взбирались вверх, подгоняемые бывалыми матросами с грубыми просоленными лицами, с мозолистыми руками и безропотным взглядом.
– Шкот тяни! Взялись! Шевелись, бестолочь рыжая!
Билли вертел головой, силясь понять, что от него хотят. Роха ткнул его в плечо и кивнул на веревку, которую держал в расписных руках; под синими картинками бугрились мышцы.
– Хватай, дружище!
Билли схватил веревку и налег на нее вместе с Рохой, вместе с другими новичками; над головой рассерженно хлопал парус, корабль скрипел так, что мурашки по коже, веревка обожгла ладони, Билли тянул, тянул, тянул, ра-а-аз, два, ра-а-аз…
На этот ра-а-аз Лита не спасет его, не вытащит, как тогда из камеры, когда в телеге Билли нашли какие-то непонятные бумажки. Билли очень скучал по Лите. Она защищала его в школе. В классе было много плохих ребят, которые смеялись над ним, пинались и бр-ра-а-з-сались рыбьими хвостами. Все потому, что у него на груди был красный крест. Как у альбатроса. Если поймать альбатроса, нарисовать ему красный крест и отпустить в небо, то другие альбатросы бросятся на него и заклюют насмерть. Билли не видел крест на своей груди, но видели другие – и пытались ра-а-аз-зорвать его, Билли, на части. Так объяснила Лита, и он запомнил эту историю, и запомнил правильно, как свое имя. Лита – единственная, кто вступился за него.
Ничего, ничего. Может, оно и к лучшему. Он ведь хотел стать речником. Река знает, в какую сторону гнать волны. Вряд ли они увидят дальние воды, но он вернется героем, и Лита будет так рада, будет так им гордиться, что поцелует его в щеку, в губы, а может, даже позволит себя погладить… Она ведь была его девушкой, до того как уехала жить за стену, чтобы стать чародейкой. Он скажет ей, что был капитаном. Что командовал судном и победил.
– А где капитан? – крикнул Билли.
– Что? – Рохе снова подурнело от качки: лицо зеленоватое, только ожог на подбородке бурый.
– Капитан?
– Там…
Билли вытянул шею, чтобы лучше видеть: он плохо рассмотрел капитана, когда тот произносил перед командой речь, мешали головы товарищей, зато заметил человека в черной одежде, похожего на Георга Нэя, с которым дружила Лита, – но надсмотрщик толкнул его в спину.
– Тяни, рыжий! Тяни как следует! Тяните! Давайте, чтоб вас всех!
Билли налег. Грязная рубашка терлась о потное тело.
Скрипучий корабль качало на волнах.
– Что мы делаем?
– Раз… разворачиваемся…
– И точно. А зачем?
Роха лишь булькнул и бросился к борту.
– Разрази меня гром, – выругался надсмотрщик. – Блюющее отребье!
Билли тянул. Не понимал, зачем это делает, задыхался, но тянул. За себя, за Роху.
Громко кричали офицеры, кричали боцманы и надсмотрщики – приказы метались в воздухе, как птицы с красным крестом на груди. Худющий юнга с заячьей губой, который вцепился в веревку следом за Билли, стонал, что у него дома больная мама. Паренька было жалко, но даже Билли понимал (он знал, что люди считают его глупым, но что с того): плакать поздно, никто не отвезет их домой к маме и папе.
– Роха, как ты?
– Потихоньку, дружище.
– Ты будешь тихим?
– Что? А, нет… Бывало и лучше. Все нутро выблевал.
Над головой золотилась огромная парусина, ходила ходуном, словно пытаясь стряхнуть пятна утреннего солнца. Корабль разворачивался – пятился задом к толпящимся на горизонте черным вражеским парусам. Кажется, другие корабли делали то же самое. Они что, собираются убегать? Билли насупился: но он еще не успел стать героем!
– Брасы крепи! Трави!
На помощь матросам пришли речные пехотинцы: ра-а-аз, два, ра-а-аз, два, тянем!
Черные паруса с каждой минутой были все ближе, наверное, потому, что они с той стороны, откуда дует ветер, – так объяснил Роха. Это ведь война? Билли не понимал того, что надвигается. Может, это ошибка и черные паруса просто пройдут мимо. Хорошо бы так… Они нагоняли страху. Чтобы успокоиться, он поглядывал на хорошие корабли, которые плыли рядом, смотрел на отблески солнца на темных стволах пушек, торчащих в открытых портах, на паутину веревок, на мачты и паруса. Прочная палуба, умные командиры. Враг пожалеет, что сунулся!