«Еще посмотрим».
Паря взглядом над акваторией Реки, Нэй плел сеть.
«Снасть» из тройных заклятий сильно путалась, но колдунам не нужна была пойманная «рыба». Пускай путается, застревает. Да, такую сеть сложно разворачивать – зато она выдержит град сильных заклинаний. За шаблон, определяющий размер ячейки, отвечал Каххир Сахи. Нить высоты держал Титус Месмер. Остальные плели.
Нэй затягивал узлы и смотрел…
…на флаги, репетующие сигнал на фрегатах и больших кораблях союзной эскадры. Адмирал Крэдок приказывал кораблям вступать в бой по мере возможности. «И как это понимать?»
…на «Томаса Дамбли», идущего в кильватере «Гармонии», на «Оазис», который снесло, на потерявшего ветер «Героя», который ворочал реями с обвисшими парусами.
…на шлюпки и ялики, уныло болтающиеся на привязи. На неуклюжие попытки кораблей повернуться к противнику батареями левого борта.
…на бреши в гигантской дуге, которую замыкали с другого края ладьи словяков (острые тараны торчали над водой), «Марул», «Медуза» и «Тимингила», где была Лита: плела колдовскую сеть из светящихся нитей, коралловых и голубых.
Нэй увидел, как на союзном флагмане поползли вверх разноцветные флаги. Новый сигнал: «Биться с полной отдачей». «О Творец, – подумал Нэй. – Биться кому? Каким частям? Как биться? Ах да, с отдачей… Этот Крэдок – настоящий кретин!»
Раздавшийся выстрел словно подтвердил его мысль. Завиток бело-серого дыма потянуло в сторону от «Повелителя рек», на который неслись черные паруса. И тут загрохотало вдоль всей дуги – бум, бум, бум, покатилось раскатами грома. Корабли стегали быстрым пламенем, кашляли в клубах дыма, разрываемых огненными вспышками. Ядра свистели сквозь ячейки магической сети и сыпались в воду, из которой рассерженно выстреливали пенные пальцы.
Враг палил по головным кораблям эскадры. Союзники отзывались.
На мачтах обеих флотилий возились крохотные фигурки. Облака дыма вихрились и распухали, сцепляясь над парусами сломанными крыльями. «Голодный» бросился в брешь, и «Маркиз Батт» ударил по нему всем бортом. Пиратский флагман накренился, будто защищаясь от пороховых зарниц, костлявые руки корабля заметались в дыму – Нэй решил, что скелет беззвучно надсаживает призрачную глотку.
Затрещали мушкеты – с мачт и палуб. Будто огонь рвал поленья огромного костра.
Нэй сморгнул. Перед глазами качнулся поперечный стол, расплылся кругляш хронометра на нем, навигационная карта с жирным крестом… крест… В последнее время Оазис наполнили образы Распятого Человека. Кардинал словно задумал поставить город на колени – оплакивать ушедших в Реку, еще живых.
Нэй снова сморгнул – на этот раз образы прошлого. Закрыл глаза. Пустил челнок между краем петли и уже протянутой нитью, юркнул в новую петлю, придерживаемую сознанием. Осторожно потянул нить, понемногу отпуская петлю. Ментальный щелчок – узел готов.
Нэй открыл глаза.
«Голодный» рвался вперед под яростным огнем «Маркиза Батта» и «Повелителя рек». Вражеские баркалоны и галеры выискивали, куда бы влепить побольнее. А брешей в строю союзников хватало: между «Речным псом» и «Зифом», «Морагом» и «Протеем»…
Гремели пушки, стрекотали мушкеты и пистолеты. Плотный дым вихрился среди ломающихся мачт и рвущихся парусов. Нэй видел, как падает, исчезая в дыму, грот-мачта пиратской баркалоны.
Он тоже падал. Падал и взмывал вверх.
«Голодный» был уже рядом с кормой «Маркиза Батта», разбитой продольным залпом в древесную щепу и кровавую кашу. Огромный скелет, деревянный, живой, наклонившись над водой, будто падая, тянул к «Маркизу Батту» свои страшные руки. Бушприт пиратского флагмана, позвоночник монстра, изогнулся – и молниеносно выпрямился. До Нэя донесся деревянный хруст. Полускелет-полукорабль схватил добычу.
В капитанской каюте «Ковчега» Нэй добела стиснул пальцы на краю стола.
В небе над речной баталией Нэй затянул новый узел магической сети, продолжая смотреть вниз.
Черные паруса окружали корабли смешанной эскадры. Гремели в дыму выстрелы. Пока канониры перезаряжали пушки, пехотинцы высовывались в порты и лупили из мушкетов. Абордажно стучали борта и скрипели реи. Речное сражение рассыпалось на отдельные схватки.
Нэй закончил последний ряд и привязал нить тройного заклинания к темно-синей нити высоты, за которую отвечал Месмер. Некоторое время наблюдал, как Диана Гулд крепит к сети «поплавки» и «грузила».
– Лита… Справляешься?
– А ты не видишь?
– Вижу. Твою нить.
– Вот и любуйся на ниточки. Раз втянул меня во все это. Чистила бы себе спокойно рыбу…
– За тебя ее чистили коты.
– Надо же, помнишь! Видел, что творится внизу?
– Не смотри туда.
– Легче сказать. Георг…
– Да?
– Обнимешь меня крепко-крепко, когда все закончится?
– Я… Да.
– Ладно. А теперь не мешай отстающим.
– Не буду.
Нэй опустил раковину, поправил ворот сюртука и поднялся на палубу.
Лите казалось, что в ее распоряжении не три нити заклятия, а сразу.… Сколько это будет: семь колдунов умножить на три? Лита, отучившаяся два года в рыбацкой школе, от волнения разучилась считать. Довольно много нитей, и они соединяли ее с придворными колдунами, жестокими, чванливыми, высокомерными. Стоящими на страже Гармонии. Магия протянулась звенящими струнами, незримым такелажем соединила корабли, потом снова соединила, снова; накрыла куполом с материнской заботой. Легчайшая, переливающаяся сеть пропускала вражеские ядра, но не магию противника. Какая тонкая работа, эти ментальные грузики, эти идеальные ячейки! Легко запутаться, завязать лишний узел между собой и Каххиром Сахи, например. Она их завязала уже с десяток и подсознательно ждала, что голос Нэя снова зазвучит из переговорной раковины, строго обругает ученицу. Но Нэй был занят. Сталкиваясь, нити гудели, вызывая ассоциации с пением волчьих кораллов. То было искусство, которым рыбацкая девка овладела.
В душной каюте «Тимингилы» она – номинальный второй помощник капитана отныне! – знала о ходе сражения больше, чем впередсмотрящий в «вороньем гнезде» на фок-мачте (минуту назад шальная пуля убила матроса в «вороньем гнезде»).
Лита уперла ладони в столешницу. Вийон прижался гладким телом к ее бедру. Лампа освещала каюту, но переборка напротив Литы оставалась погруженной во мрак, лакированной мраком. На переборке, как в колдовском прямоугольнике армии Феникса, Лита видела бой во всех деталях, одновременно с семи позиций, и еще сверху, отчего особенно захватывало дух. Мачты как иглы лежащего на мели монстра, как густой вагландский лес, изредка снившийся ей. И едкий дым, и белые вспышки, и красные флаги Маринка, и меховые шапки словяков, и боевые слоны в клетях.
«Мы можем быть кем хотим». Сегодня Лита была самой войной. Она вдруг вспомнила кругозор, распахнувшийся с балкона Северной башни. Река и риф, омываемый спокойными волнами, рыбацкие артели за крепостной стеной, аккуратные улицы Оазиса. Вот ради чего она здесь.
Будто порыв горячего ветра ударил в грудь, сперло дыхание. Хотелось большего, чем умереть за этот пейзаж: жить ради него.
Но другой, темный образ проник в сознание. Двенадцатилетняя Лита, гадающая с подружкой Лиззи на день Речного Черта. Они испекли рыбные пироги, глупышка Лиззи увидела на корке суженого, важного вельможу, а пирог Литы был изъеден внутри. Словно зловредный дух пробрался в печь, выел сердцевину.
Лита напомнила себе, что гадания не всегда правдивы и Лиззи вышла замуж не за вельможу, а за плюгавого двоюродного дядю. Речной Черт лгал. Но образ Полиса, увиденный с башни, упорно накладывался на образ обглоданного пирога. Получались руины, чернота на месте Оазиса.
Лита сцепила зубы, мотнула головой и крепче натянула поводья заклятий.
В последние недели владыка Сухого Города разговаривал со своей покойной супругой. При подданных, этих тупых животных, обуреваемых шкурными интересами, он был словно стиснутый кулак. Раздавал приказы, жестикулировал над картой, уставленной крошечными моделями кораблей. По его прихоти «Гармония» перемещалась сразу на пять речных миль, «Маркиз Батт» палил из восьмидесяти пушек в суденышки клановцев. Но оставаясь в одиночестве, Маринк расслаблялся, оплывал, начинал рассеянно бормотать под нос.
– Где же они, Гвенни? – вопрошал он, сидя на краю огромной – слишком огромной – кровати. Овдовев, милорд частенько приглашал в постель отобранных Сорелем кухарок и гувернанток, но теперь привычка греться о женские телеса канула в прошлое. Интимная близость больше не занимала Маринка. В непослушных деревенеющих пальцах звенел колокольчик. Ночной горшок с изображением Генриха Руа на дне вонял дерьмом.
– Илистый дьявол бы их побрал, – сокрушался герцог. Слуги куда-то запропастились, не отзывалась вооруженная алебардами охрана. Его Полис катился кракену под хвост, Гармония была хрупкой как никогда. И никто не явился, чтобы умыть Маринка, промокнуть его чресла влажными губками, одеть.
– Дай мне руку, Гвенни…
Маринк тяжело поднялся. Сунул в мягкие тапочки ноги, кое-как зашнуровал штаны. Сорочку он не нашел и с голым торсом, впалой грудью и дряблым животом прошаркал к столику. Мудреный, выполненный мастерами Вагланда столик отразил полированной поверхностью изможденное лицо герцога. Серебряный замок щелкнул, узнавая руку хозяина – мельчайшие бороздки на большом пальце. Выкатился верхний ящик. Маринк достал пистолет. Это была изящная вещица для ближнего боя: четыре коротких ствола, четыре спусковых крючка. Давным-давно герцог подарил ее старшему сыну, а после трагедии, уничтожившей душу и разум Батта, забрал себе. Ирония в том, что пистолет хранился в вагландском столе, ведь именно город-верфь погубил маркиза.
Понадобилось минут пять, чтобы зарядить оружие: патроны выпадали из дрожащих пальцев. Наконец он взвел курки и сунул пистолет за пояс, не особо тревожась, что отстрелит себе член. Член все равно бесполезен, он выполнил свою миссию, на свет появились трое сыновей (а сколько детей Маринка погибли в утробе стараниями «Черного кабинета» – не счесть!). Алтон, Батт, Георг… его мальчики.