Маринк отворил дверь и выглянул в полутемный коридор. Сердце билось медленно и лениво. Он помассировал грудную клетку, недоумевая: куда делась стража? Забыли, кому служат? Как он наказывает за непослушание, забыли?
– Помоги мне, Гвенни… – Маринк выставил локоть, но никто не взял его руку. Переставляя кривые ноги, он перебежал через синий, цвета Соленой реки, палас и уперся ладонями в противоположную дверь. Отдышался.
Вдруг он вспомнил достопочтенного Улафа Уса – старейшего из тринадцати колдунов. Молодой и яростный Маринк всходил на трон Сухого Города, и тогда же он первый и последний раз видел Улафа. Колдуны присягнули на верность новому правителю. Улаф Ус и с ним трое дряхлых магов удалились в катакомбы и больше не участвовали в жизни государства. Маринк даже поднимал вопрос о том, чтобы лишить развалины статусов, регалий, фамильяров и выбрать свежих колдунов из талантливых подмастерьев, но Титус Месмер и Юн Гай убедили герцога не делать этого. Четверо Старых заживо разлагались в подземельях.
Маринк подумал с пронявшим до костей холодком: для них десятилетия его правления – ничто, просто вздох, просто хлопок ресниц. Маринк умрет, постареет и умрет Алтон, а эти гнусные старцы будут лежать во мраке, и века пройдут мимо, как льдины ледостава.
– Надо убить их, – сказал герцог. – Надо приказать Серпису, чтобы их задушили.
Он открыл дверь и вошел в кабинет. Зажженные свечи озаряли символ Гармонии, гобелен со сценой абордажного боя; вчера Маринк всадил дротик в вытканное изображение Лингбакра, дротик так и торчал из перекрестного сплетения нитей.
На столе была разложена карта. Сгрудились миниатюрные корабли, а одна модель почему-то валялась в стороне от боевых действий, за чертой (непорядок!) на столешнице. «Ковчег» капитана Лидса.
За столом восседала кукла маркиза Батта. Глаза – дырявые черепа птиц – смотрели на герцога в упор. Истлевший клюв отбрасывал серповидную тень. Серые перья торчали из пасти.
За спиной Маринка, скрипнув, затворилась дверь. Он глядел не отрываясь на куклу. Как она очутилась здесь? Как преодолела решетку и вылезла из казематов Северо-Западной башни?
Кукла не шевелилась. Зато шевельнулась темнота в углу. Что-то промелькнуло на периферии зрения. Маринк выхватил пистолет. Несколько свечей погасли, задутые сквозняком. Островок света уменьшился, подтачиваемый волнами тьмы. Тьма шуршала и шелестела. У Маринка кололо в груди.
– Сын? – позвал он негромко. Стволы тыкались в очертания шкафов. – Мальчик мой, не нужно прятаться.
Накануне, лежа под одеялом, герцог чувствовал себя таким же испуганным и несчастным, как тридцать лет назад. Тогда буря уничтожила возведенные им здания, в Оазисе и Кольце умирали его подданные, мраморный лик Руа проступил из-под штукатурки на фронтоне дворца. Маринк не поддался на уговоры Уильяма Близнеца, и рыбаки остались один на один со штормом – как сегодня они остались открыты для пушек Лингбакра. Засыпая вчера, герцог думал о повторении Левиафановой ночи и дрожал.
В кабинете, полном тьмы, страх улетучился. Свечи гасли, тьма набухала, но она таила не пиратов, не клановцев, не изменщиков, а всего-навсего бедного мальчика, его сына. Просто Батт перегрыз цепь и решил поиграть со своим папой. Как в детстве.
Маринк облизал губы, не сводя оружия с теней, потянулся к подсвечнику. Ледяные пальцы окольцевали его запястье, дернули. Желтое лицо вылепилось из мрака. Глухая боль в груди сменилась болью иного рода: резкой, горячей, мешающей дышать. Это шпага вошла в солнечное сплетение и пронзила Маринка насквозь.
– Ты кого-нибудь любил, папочка?
Круглые белые глаза глубоководного монстра сверлили герцога. В отсветах свечей влажно блестели тонкие острые зубы.
– Любил, – прошептал Маринк, превозмогая боль.
Он шагнул навстречу сыну, вперед по лезвию шпаги, приставил пистолет к горлу Батта и вдавил все четыре спусковых крючка. Стволы полыхнули огнем. Голова безумного маркиза практически отвалилась, повиснув на клочьях шкуры, как тряпичная. Батт упал, увлекая за собой отца, и лезвие по рукоять вошло в Маринка.
Так они и лежали, обнявшись, и кровь растекалась вокруг. Багровая лужа отразила язычки пламени и куклу с глазами-черепками, которая покинула стул, проползла по столешнице и сгинула во тьме. А тьма задула свечи.
Битва приглушенно рокотала на юге. На другом конце изогнутой линии баталии.
«Ковчег» шел в головной части строя, между «Кальмаром» и «Серрой». Лидс наблюдал за сражением с кормы.
– Наблюдать труднее всего, – сказал капитан; тяжелый фонарь висел над ним как набалдашник боевого молота. – Смотреть сложа руки.
Он опустил зрительную трубу. Тут же поднес к глазу снова.
Черные паруса обступили арьергард союзной эскадры, обступили и хлынули дальше – как болезнь. Как дурная вампирская кровь.
– «Гармония» вступила в бой. Ответила хорошо…
Нэй глянул на капитана. Широко расставив ноги, подстроившись под колебания палубы, Лидс пытался быть там, в сече, в пушечной пальбе, рядом с флагманом и «Повелителем рек», рядом с каждым кораблем, батареи которого не молчат.
– По мачтам бьют…
Нэй обвел глазами панораму битвы.
Легкие, шустрые ладьи словяков наскакивали на галеры и триремы падальщиков, прикладывали встроенным в корпус тараном, пытались сойтись бортами и довершить начатое ручными таранами, а если не выходило – разбегались по Реке, ускользая от преследователей под прикрытием щитов. Нос одной из галер поднялся высоко к небу, выставив над волнами острые черные скулы: судно клановцев глотало пробоинами воду. На палубе другой галеры рвануло яркое зеленоватое пламя, плеснуло в стороны. Огромная ладья – возможно, самого воеводы Любуура – победно отгребла назад; бронзовый огнемет плюнул темным цилиндром, на этот раз мимо – жидкий огонь растекся, полыхая зеленым, по воде.
– Тарань и зажигай, – пробормотал Нэй, радуясь маленьким победам союзников.
Ветер принес гулкий раскат орудийного залпа, отдаленное хлесткое эхо. Перед тремя отступающими ладьями поднялись грязно-серые столбы. Носовая фигура нерасторопной ладьи – рычащий медведь – разлетелась в щепки.
Центр эскадры задыхался в пороховом дыму. Трехпалубник под черными парусами сунулся в брешь за кормой «Гармонии», но «Томас Дамбли» перекрыл неприятелю путь. Оба корабля гвоздили друг друга, не жалея ядер, пуль и гранат. Трехпалубник потерял крюйс-бом-брам-стеньгу. «Томас Дамбли» вонзил в борт противника абордажные крючья, тот намертво вцепился в ответ – и корабли начали дрейф в сторону смерти. Лицом к лицу. Удаляясь от линии сражения. По спутавшимся снастям карабкались люди и чешуйчатые твари. Продолжали шарахать пушки. Тучи обломков вьюжили над палубами, под дырявыми парусами.
В честную схватку вмешалась пиратская бригантина: обошла «Томаса Дамбли», сцепившегося с трехпалубником, и открыла огонь. Подоспели еще две бригантины. Пристроившись к «Томасу Дамбли» со стороны кормы, они били в упор. Вспышка, вспышка, вспышка!.. Ядра разбивали мачты, драли паруса в клочья. Грот-мачта полисца повалилась на палубу бригантины.
Вражеские корабли расширяли брешь и окружали суда смешанной эскадры. Тыл тоже был в дыму и громовых перекатах: бум, бум, бум, почти ничего не разобрать. Полыхал чей-то корабль. «Только бы не „Тимингила“, – подумал Нэй, представляя, как Лита прячется от голодного пламени и Вийон путается в ее каштановых волосах. – Она бы позвала… если бы…»
«А если не успела?..»
Нэй отогнал темные мысли. Но тревожное чувство устроилось на груди, обвило переговорную раковину. Коснулось сердца холодными щупальцами.
«Маркиз Батт» погибал от рук и зубов пиратского флагмана. Монстр крушил обшивку, разламывал стрингеры и выворачивал шпангоуты – корабельные ребра полисца. «Голодный». Сотворенный из просоленного дерева и костей гигантских рыбин, он рвал деревянную плоть мертвых судов и ломал человеческие косточки. Ядра и пули лишь злили его. Ужасным по силе ударом «Голодный» снес бизань-мачту «Маркиза Батта». Матросы посыпались вниз, точно потерявшие цепкость и ловкость белки с ветвей срубленного дерева. Кричащие капли, красные внутри. Скелет был ненасытен.
Нэй подумал о людях, которые шли на этом корабле-монстре. Кричат ли они, ощущая уродливую жизнь, текущую в каждой доске под их ногами, каждой мачте, слыша безумное дыхание парусов? Кричат ли так же сильно, как кричат жертвы скелета?
– Я думал, вы защитите нас от такого, – сказал Лидс, который смотрел туда же.
Нэй потер подбородок, щетинки царапнули кожу.
– Магия – это мысль, вера. А это существо… Возможно, чья-то злая прихоть и породила его когда-то, но теперь оно само по себе.
Падальщики окружили «Повелителя рек» и «Гармонию» – и расстреливали их в четыре борта. Полисцы огрызались. «Смелый» и «Брегди» рвались на помощь адмиралу Крэдоку, но их сильно сносило. А вот калькуттцы…
Калькуттские корабли спешили за авангардом, хотя должны были прикрывать «Гармонию». Удалялись паруса, расписанные замысловатым восточным орнаментом: лотосы, языки пламени, павлины и слоны.
Нэй услышал, как скрипят зубы капитана.
– Сигнал с флагмана, сэр! – Лейтенант оторвался от свода сигналов. – Тем, кто не участвует в бою, немедля вступить в него.
– Наконец-то, – кивнул Лидс. Нэй хорошо его понимал: повсюду кипит и бурлит, а они только смотрят и смотрят. – Теперь этому Фицрою не отвертеться.
Капитан болезненно жаждал битвы: броситься в нее, окунуться с головой. Волыниться в авангарде вместо того, чтобы помогать своим, для Лидса – все равно что смотреть на горящий родительский дом.
– Приготовиться к повороту оверштаг.
– Слушаюсь, сэр.
– Ждем подтверждения с «Праха».
Нэй выжидательно смотрел на корабль генерала Фицроя, на его пустые, без сигнальных флагов, реи. «Прах» торопился в сторону Полиса. Почему не поворачивает? Чего ждет?
Людей на шканцах – штурмана, бригадира речной пехоты, гренадеров, канониров и орудийную прислугу – занимал тот же вопрос; на двух-трех лицах было