— Никто не знал Люсиль…то есть тётушку Лу в лицо.
— В каком смысле?
— Как автора.
— Ты хочешь сказать, что она была безымянным литературным негром?
Милочкины губки изогнулись в недовольной гримасе:
— Тётушка Лу была равноправным соавтором.
— А чья ставилась подпись?
— Под всеми текстами стояла одна подпись — Людмила Милкова. Тётушка настояла на этом псевдониме. И хотя он не пришёлся мне по вкусу…
— И это было единственным моментом ваших разногласий?
Милочка свела мастерски оформленные бровки. Повисла пауза. Садовой и Белозерцев терпеливо ждали.
— Да, — выдохнула москвичка и метнула шар.
Своей гладкой головкой, с зачёсанными назад волосами она напоминала египетскую цаплю — голенастую, узкогрудую, с неторопливой грацией расхаживавшую по лужайкам отеля. Схожесть усиливалась благодаря удлинённому носу. С ним контрастировал хорошо очерченный рот, который казался бы сделанным, если бы не растрескавшиеся губы. А ещё она метко катала шары в «Бочче».
— Тётушка Лу была трусихой, боякой, можно сказать, невротичкой.
— И чего же она страшилась? — мягко вступил в разговор Садовой.
— Она боялась самой жизни. — Снова взмах рукой и наблюдение за катящимся шаром. — Её любимым изречением, если хотите кредо, были слова из книжки Умберто Эко: «Я всюду искал покоя и нашёл его в углу с книжкой в руках». Люсиль боялась всего — акул, незнакомцев, шумов… А такие люди не афишируют себя. И вообще держатся в тени.
— И тем не менее в тот вечер она вышла на прогулку, — задумчиво произнёс профессор.
— Простите ради Бога за бестактность. Поверьте, это недосужее любопытство, — вступил Павел Петрович, — вскрытие производилось?
— Почему-то его делал санитарный врач города.
— Ну, такое здесь случается. Держать в штате патологоанатома — чересчур накладно. А с заключением вас познакомили?
— Нам выдали бумагу на арабском. К ней прилагался листок — на русском.
— И что там было?
— Много чего.
— Медицинские термины?
Да, я изучила текст. Вдруг пригодится…ну, сами понимаете…
— Для чего? — не выдержал Садовой.
— Для сценария.
Возникла неловкая пауза.
— Вы считаете… это цинично?
Оба друга сочли за благо проигнорировать вопрос.
— Что там было записано? — в голосе Белозерцева прочитывалось нетерпение.
— Правое предсердие и желудочек наполнены кровью.
— И что это означает?
— Остановка сердца.
— И это всё?
Милочкины бровки надломились. Ровно по серёдке.
— Лёгкие бледные. Трахея, бронхи полны пены.
— И вывод?
— Она утонула.
Мужчины никак не прореагировал на заявление.
— Если вы хотите знать точную причину смерти, то она наступила в результате утопления, — продолжила Милочка. — Мне потом объяснили в Москве, что когда человек тонет, то пытается поначалу задержать дыхание. Когда это уже невозможно, он делает несколько отчаянных вдохов. Тем самым накачивает воду в лёгкие. В результате в гортани образуются протеиновые вещества. Их называют пенный грибок.
— Вы глубоко изучили вопрос, — констатировал Садовой.
— Я сомневалась…
— В квалификации санитарного врача?
— Просто эта смерть как-то не… монтируется со всем тётушкиным обликом. Впрочем, что я говорю! Подобные мысли приходят, наверное, каждому, чьего близкого человека настигает… ну вы понимаете.
— Скажите, а вела ли она дневник? Ну как это заведено у женского пола? — поинтересовался Белозерцев.
Девушка покачала шар на ладони, словно взвешивая его.
— У писателей имеется и записная книжка, куда они вносят всякие жизненные наблюдения, — подал голос профессор.
— Если такая и была, мне о ней не известно, — произнесла Милочка и метнула шар.
— Простите, могу я задать вопрос?
— Конечно. Присаживайтесь.
Белозерцев поднялся из-за столика, чтобы предложить даме стул. Девушке в зелёном хеджабе, не заставив себя ждать, опустилась на него.
— Не подскажете, как по-арабски «шеврон»?
— Ваш вопрос не по адресу.
— Простите, но я слышала краем уха… Как вы разговаривали с приятелем… Или я ошибаюсь?
— Совершенно верно, я коллекционирую шевроны.
— Правда?! — всплеснула руками Ася, отчего колыхнулись складочки на животике. — Мой папа тоже собирает всякие там… нашивки.
Хотя Белозерцев внутренне поёжился от словосочетания «всякие там», но вида не подал. А девушка продолжала щебетать: — Не так давно ему попался шеврон египетской полиции. По крайней мере, так утверждал коллекционер. Вы ведь знаете, что есть такой сайт? Там я и наткнулась на объявление: «Обменяю шеврон египетской полиции». Конечно, я сразу позвонила. Номер телефона имелся. Питерский…
— Обмен состоялся? — нетерпеливо прервал Павел Петрович.
— У молодого человека этих самых шевронов было несколько. На какой-то заграничной свадьбе ими молодых осыпали. Короче, он предложил обменять свой на любой из отцовской коллекции. И папочка согласился. Уж больно ему хотелось заполучить египетский… Ну, сами понимаете…
— Да, понимаю, — кивнул Белозерцев, откидываясь на спинку винилового стула и приготовившись слушать до конца.
— Этот коллекционер явился в условленное время. И они сговорились. У отца имелись два шеврона белорусской милиции. Мы родом оттуда. Но отец переехал в Санкт-Петербург. Меня, кстати, Асей зовут…
— Павел Петрович.
— А потом, представьте, Павел Петрович, выяснилось, что шеврон не египетский, а греческий. На нём оливковая ветвь…
— И вы решили пуститься на поиски подлинной египетской символики, — подытожил Белозерцев, углядев, как в конце аллеи появились две фигуры — миниатюрная женская и возвышающаяся над ней мальчиковая.
— Хочется привезти сувенир.
— В таком случае рекомендую обратиться к моему другу-арабисту. Его зовут Владимир Николаевич. А теперь извините, мне пора.
И Белозерцев снялся со своего места, устремившись навстречу жене и внуку.
— А с тыла он напоминает мишку из мультика «Маша и Медведь», — резюмировала Ася, оставшись одна. И озабоченно глянула в зеркальце: в надлежащем ли порядке хеджаб?
После ужина они отправилась на прогулку — для лучшего пищеварения — как утверждала «Аби», а на самом деле противостоять лишнему весу. Нарезая с внуком круги вокруг отеля, Белозерцев мысленно пребывал в прошлом. Воскресить его побудила прозвучавшая из Милочкиных уст фамилия. Милкова. Именно такой оперативный псевдоним имелся у человека из его агентурной сети. Да, никаких там пошлых прозвищ, как в романах про шпионов, типа «Студент» или «Балерина». Никаких наворотов. Начальство предпочитало простые русские фамилии: Иванов, Петров, Сидоров. И когда та же Милкова предложила подписывать свои отчёты экзотической фамилией «Эрдель», генерал мягко, но твёрдо настоял на другом варианте.
В их первую встречу в забронированном для таких случаев гостиничном номере, она казалась мягким пластилином в их руках. Не задавая лишних вопросов, подписала согласие на сотрудничество, чем снова дала повод полагать, что уже имела дело с компетентными органами. А вот духи на 8 Марта (единственное вознаграждение за труд) принимала со смущением. Этот флакон, который она поспешно прятала в сумочку, являлся актом вынужденным: «так было надо». И вообще Милкова могла бы запросто уклониться от контактов с «конторой» — так назвал КГБ любимый Белозерцевым автор книги про советскую разведку. Однако что-то не позволило девушке совершить этот маневр? Белозерцев склонен был думать: честность. Враньё, судя по всему, доставляло ей дискомфорт. Иначе при заполнении специальной анкеты она бы непременно слукавила. Да, почему бы в графу «Имели ли вы дело с иностранцами?» не вписать — «нет»?
«Да потому что нельзя избежать контактов с иностранцами, если вы обучаетесь в МГУ, проживаете в ДАСе на улице Шверника, 19 и часами просиживаете в кофейне». Это Белозерцев знал по собственному опыту, ибо тоже спал на дасовских койках, сидел в кофейне, конспектировал Ленина в «читалке». Этот её ответ, так и не артикулированный, он сформулировал за неё. Но начальник отдела кадров секретного завода «Эпоха», где она должна была работать корреспондентом многотиражной газеты, действовал по инструкции и вызвал девушку «на ковёр». В его кабинете она повела себя на удивление спокойно, как будто не видела никаких препятствий к своему трудоустройству на секретный объект. Предложение составить список знакомых иностранцев приняла с невозмутимой готовностью. Перечень оказался до неприличия длинным. Здесь память не изменяла Белозерцева: он составляла полторы печатной страницы.
— Она явно занималась валютными операциями. Или фарцовкой! — слова заместителя директора завода по кадрам прозвучали как приговор.
Однако профессиональный интерес у Белозерцева вызвали значившиеся в списке имена.
Племянник тогдашнего афганского лидера Бабрака Кармаля. Сын генерального секретаря Иракской компартии. И тут же фамилии менее звучные, а точнее сказать вовсе неизвестные широкой публике. К примеру, египтянин Махмуд Маид. Закончив университет, он работал в посольстве. А это уже кое-что значило.
С таким послужным списком вход на территорию секретного завода был для Милковой закрыт навечно, хотя там изготавливали отнюдь не атомную бомбу, а всего лишь тренажёры для самолётов. Секретность была тогда нормой жизни.
Но выпускница факультета журналистики МГУ, тем не менее, несколько месяцев работала в редакции, которая находилась за пределами производственных площадей. Газета делила скромную площадь с «Партийным кабинетом» и рабочим местом секретаря партийной организации.
Её это не устраивало, и она пожаловалась Павлу Петровичу. Вот тогда-то и возникло противостояние между им, майором Белозерцевым, и кадровиком, который наотрез отказывался брать на себя ответственность за «фарцовщицу» и «валютчицу». И чем бы дело закончилось — неизвестно, если бы ко всеобщей радости девушку не пригласили в городскую газету. Такой поворот в карьерной лестнице не состоялся бы без соответствующего звонка генерала. Повышение было на руку майору Белозерцеву, ибо сулил расширение масштаба работы, а говоря его собственным языком, «кругозора». Её потенциал как «источника» становился более реализуемым. Теперь её можно было использовать в других направлениях. К примеру, поручить негласно сопровождать иностранного гостя в обратном пути от Энска до Москвы. Это позволяло экономить силы и время штатных сотрудников и одновременно не снимать колпака наблюдений за иностранцами.