…Дед и внук приблизились к площадке для игры в бочче. Мистер Джонсон сноровисто метал стального цвета шар под руководством Алекса. Миссис Джонсон рядом не наблюдалось. Отдыхает в номере?
Когда Вы разглядели в своём агенте женщину? — Не сразу. Этот женский типаж никогда не впечатлял Вас. Сплошная эклектика. Что-то среднее между «синим чулком» (серьёзный взгляд из-за очков) «мальчиком-пажом» (причёска «каре»), медвежонком (неуклюжесть в походке) и «француженкой» (импортная одёжка). Последние Вы, как и весь Советский Союз, видели лишь в кино, тем не менее считали себя разбирающимся по этой части. У Людмилы Майко-Милковой была заграничная манера одеваться: в гардеробе её начисто отсутствовала продукция отечественной лёгкой промышленности. Её давно, а если точнее, со времени знакомства с тёзкой из Ленинграда и её бойфрендом заменил вожделенный для советских женщин импорт. И Майко-Милкова носила его, на Ваш взгляд, уверенно. Впрочем, одним этим Вас было не взять. У Милковой (а как Вы обращались к ней при контактах? Людмила?) имелась та «манкость», которая пленяет не сразу, а как выражаются англоязычные «step by step». Впрочем, сама девушка, похоже, не сознавала этого. В противном случае она носила бы серёжки. По Вашим наблюдениям, девичьи мочки когда-то готовились для этой миссии: в розовой мякоти виднелись проколы. По два на каждой ушной раковине. Видимо, первый по какой-то причине получился неудачным. Со временем две дырочки соединил каналец. Эта читаемая Вами графика выглядела эротично. Как будто резчик выполнил работу. Но даже такой ценитель, как Вы, Павел Петрович, попались не сразу. Или не сразу осознали данный факт. Как Вам больше нравится?
А катализатором послужила история с египтянином Махмудом. С тем самым из «послужного списка» выпускницы МГУ.
Работа с сотрудниками иностранных посольств была одной из составляющих деятельности «конторы». Ближний Восток, Север Африки — те регионы, к которым надлежало иметь запасной ключик. В качестве подсадной утки для Махмуда, или, как принято было выражаться, в заграничных спецслужбах, медовой ловушки, Милкова годилась уже потому, что у университетского приятеля наличествовал к ней мужской интерес. Когда куратор донёс, наконец, до её сознания стоящую перед ними задачу, девушка озадаченно вымолвила:
— А если он захочет…большей близости, чем я …Ну, понимаете?
По правде говоря, Белозерцев не вполне был готов к постановке данного вопроса. А потому на поверхность сознания первым делом выскочило типично мужское, житейское: «Но тебе же не впервой». Просившаяся с языка реплика была заменена не менее тухлой, но обтекаемой:
— Но вы же советская женщина!
«А как по правде он обращался к ней? Ты? Вы?»
Он не помнил. Плохой знак! Болезнь затаилась, подавая лишь слабые сигналы. Но Белозерцев не сомневался: она проявится в самый неподходящий момент.
…Однако он помнил её реакцию на его сакраментальное: «Но вы же советская женщина!»
Её пальцы гладили поверхность полированного стола, за которым она некоторое время назад писала отчёт по предыдущему заданию. Они устроились в комнате сына хозяйки конспиративной квартиры, которая принадлежала одной из преподавательниц городского вуза, где обучались иностранные студенты. Для беседы куратор выбрал именно эту пацанскую обитель, которая не отличалась порядком, но отвечала этическим нормам их контактов. Он вообще предпочитал встречаться под крышей дома, а не в салоне служебного автомобиля. Транспорт даже такого учреждения не всегда оказывался на месте в гараже или в надлежащем для выезда техническом состоянии. Она продолжала водить по столешнице, как будто читала по шрифту Брейгеля. А Белозерцеву пришло в голову: на полированной поверхности могут остаться разводы её рук. Значит, после её ухода он сотрёт их собственным носовым платком. И этот акт показался ему чересчур интимным.
— Да, я понимаю… — выдавила она из себя.
Пальцы нашли теперь приют на бёдрах, туго упакованных в дефицитные вельветовые джинсы цвета чая, щедро сдобренного молоком. Майор отметил: у верхнего пальца среднего сустава бугрится мозоль много пишущего человека.
— Он пригласил меня в сауну. — И перехватив его заинтересованный взгляда, добавила: — Наверное, туда затруднительно попасть. Для немосквичей.
Белозерцев уловил затаённую горчинку в этих «немосквичах».
— Ну и как там?
— Хорошо. Есть бассейн. К нему имеется выход. Как из мужского, так и женского отделения. На площадке перед бассейном мы и встретились. — Снова быстрый взгляд и уточнение: — В простынях.
— О чём говорили?
— Да. Собственно, ни о чём. Про ерунду, в основном.
— А конкретнее?
— Ну-у-у… Он высказал впечатление о ногах.
— О каких ногах? — не врубился Белозерцев.
— О моих ступнях.
— И какое же у него составилось впечатление?
— Он сказал, что они выглядят взрослее моего лица.
Белозерцев уже видел перед собой строчки отчёта наверх:
Опекаемый агентом Махмуд охотно пошёл на контакт. Они посетили одну из московских саун — не из легкодоступных, но вполне приличных. Другие в Москве не водятся.
«Нет, последняя ремарка — ни к чему».
Завёрнутые в простыни, они встретились на общей площадке у бассейна и агенту пришлось сконфуженно поджимать ноги: отсутствовал педикюр, да и в целом они не отличались изяществом форм.
«Это тоже лишнее. Вычеркнуть».
— Понятно. Ещё что-нибудь? — спросил он, чтобы стимулировать процесс.
— А я сказала, что у меня есть особенность…
Тут Белозерцев допустил слабину, переведя взгляд с её рук на мочку, нежно светящуюся в отсвете люминисцентной лампы. На считанные секунды это отключило восприятие потока артикулируемых фонем. Он с усилием перевёл взгляд на двигающийся рот. Звук опять включился.
— Жемчужина не сверлёная.
— Извините, Людмила, не понял.
— Так говорят на Востоке. Жемчужина не сверлёная.
— Но при чём здесь…
— Моя девственность Махмуда не впечатлила, — бесстрастно продолжала девушка, — судя по всему, на тот момент его интересовали сверлённые жемчужины. И желательно, давно и основательно.
Совладал ли офицер КГБ над своими мимическими мышцами?
— И признаться, моя особенность мешает выполнению той функции… Майко-Милкова сделала паузу, в течение которой он успел отметить: она не употребила более привычное ему слово «задача».
— Вы хотите сказать…
— О да! Именно это и хочу…
И майор впервые констатировал: над озвучиванием этой фразы работали губы, вырезанные, как и мочка, искушённым в чувственности резцом. А чтобы замаскировать замешательство, выдал тираду, которую услышал от супруги-англоманки:
— Королева Виктория говорила своей дочери перед первой брачной ночью: «Закрой глаза и думай об Англии».
«Закрой глаза и думай об СССР!» — такова была вторая часть установка для советской девушки, готовящейся устроить иностранцу «медовую ловушку». Но она не была озвучена. Предполагалось, что Майко-Милкова догадается самостоятельно.
Дальнейшую беседу пришлось плавно свести к завершению, дабы взять таймаут. Ясное дело, даже сотруднику компетентных органов требуется время, чтобы сделать умозаключение из подобного признания. Как бы ни была щепетильна поднятая тема, игнорировать её не представлялось возможным. Но включить «стоп-кран» операции под кодовым названием «Махмуд из посольства» тоже было нельзя, по крайней мере, одним махом. Требовалась известная доля осмотрительности. Но для начала следовало войти в курс проблемы. А она состояла в анатомической детали, которую не сбросишь со счёта. В результате повторной беседы, во время которой Белозерцев мобилизовал всю имеющуюся деликатность, перед ним развёрнулась вся картина. Агент Майко — Милкова имела не часто встречающуюся анатомическую особенностью: её плева отличалась повышенной прочностью, и все старания нарушить её заканчивались фиаско. С течением лет ситуация усугублялась: у девственницы в результате неудачных дефлораций развился «вагинизм» невротического происхождения, когда попытки полового акта приводили к спазматическому сокращению мышц вагины, отчего она становилась недосягаемой.
Полученную информацию он попытался донести до вышестоящего начальства. К чести генерала, доклад был встречен без солдатского юмора, хотя не обошлось без ухмылки — весьма двусмысленной. А далее последовало указание:
— Продолжайте работать с источником.
Значило ли это дальнейшую разработку египтянина, генерал не нашёл нужным уточнять, и майор Белозерцев взял на себя смелость — покопаться в ближайшем московском окружении Майко-Милковой. Прелюбопытные связи тогда выявились. С той же Людмилой Гудкиной, которая мало того что зарабатывала «фарцой» и имела деловые контакты с иностранцами, ещё и сотрудничала с зарубежной прессой. Так что побеседовать с московским фотокорреспондентом Гудкиной были все резоны. да и местные коллеги не препятствовали, дав своё благословение: а вдруг удастся девушку завербовать?
Но как оказалось, барышня оказалась крепким орешком — не в пример своей подружке.
Для майора начался период, который впоследствии он предпочёл не вспоминать. Как будто поработал в памяти ластиком. И дело тут было не в размытости поставленной задачи, означавшей по существу провал, а в самом майоре. В его навязчивом тяге к «ралпо» — так по латыни именуется мочка уха. Всякий раз при встрече с Майко-Милковой его посещало желание зажать это самое «ралпо» передними зубами, что он проделывал с другой своей страстью — трубкой фирмы «Ява». С этим синдромом навязчивых состояний Белозерцев боролся с целеустремлённостью сотрудника спецслужб. Чтобы уж совсем не оставаться с глаз на глаз с объектом, он задействовал служебное авто. Подобные конспиративные встречи не попадали в разряд «тэт-а-тэт». Но и эти рабочие контакты, из которых нещадно изгонялся «эрос», лишали душевного покоя и как следствие — сил. Хотя на службе он по-прежнему излучал уверенность и невозмутимость, дома личина бодрячка и циника ужималась до микроскопических размеров, а потом пропадала, оставляя на коже нездоровый восковой налёт.