«И чего я разнюнилась?»
После некоторых колебаний она решилась потянуть дверную ручку ванной. Скребущий по нервам звук усилился. Стараясь не дышать, отодвинула розовую ширму — подарок хозяйственного Карена. Из крана стекала вода и скрывалась в водостоке, оставляя ржавый подтёк.
Милочка крутанула ручку.
Тишина!
Выходит, кто-то принимал душ в её отсутствие и забыл плотно закрыть кран. Оставить воду включённой Милочка не могла даже в состоянии аффекта: тётушка Лу приучила крестницу проверять свет, газ и воду перед каждым выходом из дома.
Голоса в прихожей. Доминировал высокий женский.
«Объём лёгких значительный. Женщина работает физически. Много времени проводит на свежем воздухе. Но откуда она взялась?»
Профессор выходит в коридор.
— Здравствуйте!
— Здоровеньки булы!
Женщина в прихожей, несомненно, отличается хорошим цветом лица. Но вот насчёт физической работы на свежем воздухе…
— Володя, это Ганна… — смущённо произносит Ольга и добавляет: — Из Винницы.
Как будто это могло прояснить нежданный визит.
— Ганна — наша родственница, — уведомляет Ольга, а поймав вопросительный взгляд мужа, уточняет: — Дальняя.
— А что привело вас в Киев? — интересуется хозяин.
— Бизнес. Я салом торгую.
«Нет, не похожа эта милашка на работника прилавка. Да и винницкую родню напоминает смутно».
Как водится, с порога двинулись на кухню — подкрепиться с дороги.
Ганна извлекает из гигантской сумки разнообразную снедь и выкладывает на кухонный стол, после чего виртуозно нарезает шмат сала тонкими, розовато отсвечивающими пластинами. А в завершение открывает банку.
— Лечо. По-винницки.
Ох, уж это лечо! В студенческие годы его продавали на проспекте Вернадского в магазине «Балатон». Володя и Паша, соскучившись за долгую зиму по витаминам, вскладчину покупали сосуд чудной заграничной формы. Консервированные овощи отлично сочетались с варёной картошкой.
Вот и сейчас гостья полувопросительно-полуутвердительно говорит:
— А «картопля» у вас имеется…
— И «моркова», и «буряк»! — подхватывает хозяйка.
Коснувшись африканской свиной чумы, которая чудом обошла их фермерское хозяйство, и поняв, что хозяевам это малоинтересно, гостья улыбнулась, не показывая зубок, будто опасалась продемонстрировать их.
Воспользовавшись моментом, Садовой вышел в прихожую и набрал домашний номер родственника. Ответила его внучка Мирослава. Они поболтали по-русски, по-украински и под конец по-польски. Мира готовилась стать переводчицей с польского, и профессор воспользовался шансом попрактиковаться в языке, который самостоятельно изучал ещё в студенчестве. Оказалось, что дедушка Микола отбыл в Германию на научную конференцию. К счастью, Мирослава свою родню знала не хуже дедушки, и подтвердила: да, в Виннице у Садовых есть родственница.
А в заключение прочла стихотворение собственного сочинения. В защиту украинского языка:
— Бiльшiсть складаэться саме з таких, як ти!
Наберися см iливости роз iтни мости.
Я повториму знову, знову знову:
Переведи св iй смартфон на укра iнську мову!
Он пожелал Мирославе успехов на поприще украинизации украинцев и вернулся на кухню. Там уже вовсю шли разговоры — о своём, о девичьем.
— Что вы, Ганночка, стесняетесь? У певицы Мадонны тоже есть щербинка. Между передними зубами.
Ольга так рьяно поддерживала разговор, что профессор заподозрил: супруга, превратившись в домохозяйку, скучала по женскому общению, по той подружке, которой можно выложить всю подноготную.
«У неё появилась даже характерная для западэнцев певучесть и мелодиччость речи».
Профессор, почувствовав себя лишним, уже направлял стопы в своё убежище, когда жена прямо в спину, аккурат промеж лопаток, возьми да стрельни:
— А где мы Ганну положим?
В квартире — четыре комнаты.
Самая просторная — гостиная, но она выходит в Каштановый переулок, а потому не отвечает запросам человека, жаждущего тишины.
Супружеская спальня — зона, закрытой для посторонних глаз.
Детская, не отличаясь размерами, самая тихая, с единственным окном — во двор.
И самая малогабаритная — кабинет. Она напоминает келью: узкая, сумеречная, за оконным переплётом — лишь силуэты деревьев. Убежище интеллектуала. Здесь имеется и диванчик, на котором могут при желании уместиться двое. А Ганночка с её фигуркой тренера по фитнесу и подавно.
Но супруги, взвесив все «за» и «против», приходят к консенсусу — поселить родственницу в гостиной, наиболее изолированной от остальных помещений:
— Здесь вам будет спокойнее.
Хотя размеренный их быт не был нарушен, Владимир Николаевич ощущал беспокойство. Как будто волосина попала на кожу: пустяк, а неловко. И связано это было вовсе не с Ганной. Профессора беспокоила другая чаровница — Мирослава, вернее, её произношение. Тонким слухом лингвиста он расслышал: внучатая племянница говорила по-польски с отчётливым украинским акцентом. И всё бы ничего, но только точно так говорила польская семейка в «Парадизе».
Появление винницкой родственницы не внесло коррективы в распорядок дня: вечером Владимир Николаевич по своему обыкновению отправился в Лесин сквер — излюбленное место прогулок жителей Каштанового переулка.
От дома цвета бедра испуганной нимфы туда можно попасть двумя путями: посредством калитки, затерявшейся в зарослях плюща и кустов жасмина, и более протяжённым— через двор с извилистым арочным перешейком и воронами Кларой и Карлом.
Садовой выбрал покороче.
Главная достопримечательность сквера — памятник Лесе Украинке. У него всегда живые цветы. Особым вниманием посетителей пользуется и бювет над скважиной артезианского источника, ныне не функционирующий, но сохраняющий помпезный вид сталинского ампира.
Движение на свежем воздухе сказывается благоприятно: застопорившийся было детективный сценарий получил новый импульс.
И хотя сюжет строится пока исключительно в воображении, новоявленный сценарист уверен: стоит сесть за компьютер — и страницы посыплются…
Не мудрствуя лукаво, он решает, что художественный вымысел должен варьироваться с документальной достоверностью, а потому берёт за основу реальные события.
«Происшествие в отеле „Парадиз“».
Неуверенно ступая по заледеневшей дорожке, он подбадривает себя видами «Парадиза» — цветущие аллеи, гладкий, без единой выбоины, асфальт и нежное дуновение бриза.
А что он сам поделывал накануне первого ЧП?
Это был заранее разрекламированный аниматорами Хэллоуин. После представления фаерщиков, он пошёл к себе, разочарованный отсутствием Риты и тем, что настоящих танцев— в его понимании — нынче не будет.
Что было дальше?
Он стоял у балконной двери, и в его груди, в тёмной пещере рёбер, распускался алый кристаллический цветок…
….Дорожка, припорошенная ледяной крупой, скрывает ловушку. Пытаясь удержать равновесие, профессор машет руками.
— Ой! — Его неуклюжая эквилибристика заставляет исторгнуться вскрику из женского горлышка, повязанного зелёным шарфом. Несмотря на все опасения впечатлительной особы, равновесие удаётся восстановить.
— Здравствуйте! — Рядом с женщиной топал карапуз в комбинезоне почти такого же ярко-зелёного цвета, как материнский шарф. Профессор узнал соседку-художницу («Цвет бедра испуганной нимфы».)
«Хорошая девочка» — вспомнил он отзывы жены. — «И не замужем».
Судя по зелёному комбинезону, положение кардинально поменялось. Она смотрит на своего малыша так, что хоть Мадонну с неё пиши. А вот ему Бог детей не дал.
Садовой непроизвольно прибавляет шагу, словно убегает от назойливых мыслей. А потом возвращается к своему сценарию.
Итак, поначалу он сидел в своём номере и отчаянно скучал. А потом вышел прогуляться. В это время… А какой был час? Нет, не вспомнить. Да и не столь это существенно. А что важно? Открылась дверь в соседнем корпусе.
Профессор едв вновь не теряет равновесие. На этот раз из-за ледяного нароста.
«Дворники работают отвратительно».
Итак, дверь отворилась в корпусе слева, там, где аллея бугенвиллий разворачивается к кафе под навесом. Появилась фигура в маске, изображающая знаменитый мунковский крик.
Её зачем-то окликнули. И она (это была женщина, если судить по походке) ответила:
— Мокр…боися дожж-а-а!
Нет сомнений, что отрицательная частица «не» была утрачена при артикуляции, как и то, что данная реплика — перевод арабской пословицы: «Тот, кто промок, не боится попасть под дождь». Одна из любимых его идиом.
…Сущая мука — ходить по льду. Рискуешь грохнуться навзничь. Чтобы не подвергать себя опасности, Садовой возвращается на расчищенные дорожки двора и силится представить тех, кто проживал в том корпусе.
На память пришли три грации — так он называл про себя трёх русскоязычных пенсионерок. Они запомнились тем, что как-то затянули старинную песню: «Вечерний звон». А ещё одна из них, очевидно, страдала бессонницей. «Мне всё время слышится… Где-то наверху плачет ребёнок».
Три грации жили на первом этаже, что позволяло выходить наружу через французское окно и сидеть на пятачке со столиком и двумя креслами. По его прикидкам, номер женщины, окликнувшей «мокрого», должен располагаться над маявшейся от бессонницы пенсионерки.
Итак, детский плач. Но в отеле жили двое малышей — итальянки и польской четы. Остальные детки старше того возраста, когда неудержимо плачут по ночам. Хотя самому Садовому Бог не дал шанса стать отцом, но у него имелось пять племянников…
С Ольгой он познакомился у Краснянских в ту пору, когда те жили одним домом: сыновья, невестки, внучата. Тем не менее умудрялись держать литературно-музыкальный салон. Садового пригласили на молодого поэта-метареалиста, как его рекомендовала Ида Соломоновна. Он был родом из Донецка.
«Представь, Вовочка, в 14 лет он сменил фамилию отца Ценципер на материнскую с окончание на „ов“. А теперь хочет обратно… Говорят, пишет гениальные стихи».