— У вас и пригляд лучше. Всё-таки две пары глаз.
— Ну да, — обречённо вздохнул профессор.
— Сдюжишь, брат?
Профессорская голова медленно опустилась на грудь.
А Микола Миколаевич засобирался домой.
«Боится, что передумаю?»
Садовые проводили гостя, и Ольга заперла дверь на металлический засовчик. И дверь, и запор сохранились со времени её детства. Лишь за ними она чувствовала себя в безопасности. В особенности в последнее время, а если абсолютно точно, после поездки деверя в Донецк.
Пройдя в детскую, супруги присоединились к Софье Михайловне, стоявшей у окна и наблюдавшей, как старший сын, чуть ссутулившись, пересекает двор. Вот он миновал обтянутую снежно-ледяным корсетом скамью, развернулся и, отыскав взглядом их окно, поднял правую ладонь.
С течением времени она всё более напоминает жест благословения, подумал профессор.
А Софья Михайловна разжала пальцы, и тюлевое полотнище плавно вернулось в исходную позицию.
Предоставив свекрови и мужу потолковать с глазу на глаз, Ольга отправилась на кухню. Забраться бы сейчас в кресло, подтянув ноги к груди и открыть любимую книжку. Как в детстве.
Но сегодня не до чтения… Да и единственное удобное кресло теперь в кабинете супруга.
Ольгу снедала тревога. И начало ей было положено поездкойна родину Садовых. Нет, деверь был немногословен, но даже в том скупом отчёте, она с чуткостью гуманитария ощутила тяжёлые эманации боли, ужаса и отчаяния. Тогда она впервые увидела добродушного «Миколу Селяниновича» под другим углом зрения.
Миколай Миколаевич следовал заповеди «плодитесь и размножайтесь», произведя в промежутках между научными экспериментами, защитой диссертации и организации целого отдела пятерых детишек. Чуб младшего брата трансформировался у него в ёжик, напоминающий припорошенный снегом чернозём. Низко свисающие, будто вытянутые руки, сохраняли загар даже зимой.
Он раньше других просёк послемайданную ситуацию и принял превентивные меры, вывезя Софью Михайловну с Донбасса. Видимо, сработала генетическая память предков, не единожды спасавшихся от войны.
Для срочной эвакуации он выкатил из гаража ботанического сада стоявший без надобности, но всё ещё ходкий «Запорожец». Видимо, вид двух «пенсов» на ушастой колымаге с багажником, забитым жалкими пожитками, вышел убедительным: на блок-постах обеих противостоящих сторон дополнительных вопросов не возникло. Впрочем, время «дани» за проезд наступит позже. В результате эвакуация стоила Садовым, что называется, малой крови. Что касается самой Ольгиной свекрови, то обошлось лишь сетованиями на необходимость поручить заботам соседки кота Рыжика, ровесника первого майдана.
Усилиями «министерства правды» киевского образца их отсекли от сколько — нибудь достоверной информации. Правда была строго дозирована и процежена ситом цензуры. Но мало-помалу пришло убеждение: тебя дурят, а ты делашь вид, что это… Короче, ты принимаешь правила игры. Потому что иначе… О, это они уже проходили в идеологически стерилизованном СССР. Оставался один выход. Или вход. Абсолютная воинственная аполитичность.
Поначалу супругам Садовым она оказалась не по нутру, и некоторое время они в тайне друг от друга лазили по Интернету в поисках альтернативной точки зрения. Это не прибавляло оптимизма, и тогда, чтобы не сойти с ума, они сомкнули створки своей раковины.
Так и жили последние месяцы — не участвуя, не состоя, не думая. И вдруг эта Ольгина встреча в книжном магазине.
Андрей Малафеев, что называется, парень с нашего двора. Казалось, его жизненная программа не подлежит корректировке. Но советская империя рухнула — неожиданно как для населявших её народов, так и для соседей, и простой киевский инженер-конструктор с окладом в 120 рублей и женой-учительницей, прихватив котомку челнока, двинулся нехоженными тропами первоначального накопления капитала. Но едва удавалось обрасти мало-мальским жирком, наскакивали «братки» и бесцеремонно «ошкуривали». Находить с ними общий язык бывший технарь не научился, самому пойти по кривой дорожке — воспитание не позволило. И он подался в революционеры.
Шёл 2004 год.
Итак, он ушёл в первый майдан. Ушёл и не вернулся. Потому что в его потёртой кожаной куртке, приобретённой у друга-кооператора, в связанной женой шапке, в башмаках, которые Ольга привезла из Польши, а они оказались велики, с его лицом и его походкой, стал приходить, открывая дверь своим ключом, другой человек. От него и пахло иначе. Дымом революционных костров и… деньгами. Про источник дыма ей было известно. Про финансы имела смутное представление.
Когда-то её учили: общественные преобразования совершаются на волне пассионарности. А при чём тут деньги? Да ещё в долларах! Их приземлённость не монтировалась с высотойидеалов!
Ольга относилась к тому поколению, у кого слово «валюта» ассоциировалось с крупными неприятностями: при Советах её кузен получил срок по этой статье.
Не по душе было и то, что семейное гнездышко превратилось вштаб-квартиру партии «Свобода». В головах её членов, заседавших в самой большой комнате, как в блёндере, крутились самые невероятные идеи. На кухне беспрерывно кипятился чай и резались бутерброды. Впрочем, испытание коммуной она, пожалуй, выдержала бы. Доконало другое: революция, подобно молодой дерзкой любовнице, заполучила лучшее, что было в Андрее Малофееве — его надёжность, его привязанность к жене и сыну. Ольге пришлось довольствоваться жалкими остатками, что он доносил до дома.
В один из дней «гроздья гнева» созрели и пали на голову супруга. Она собрала носильные вещи — ребёнка и свои, стопку книг и…вернулась к родителям. А оказавшись в родных стенах, почувствовала себя счастливой: здесь не работал телевизор. Андрей и его соратники беспрестанно смотрели в «ящик», даже спали под его бормотанье.
Парадоксы жизни: «вечный троечник» вознёсся на вершину властной пирамиды.
И судьба вновь свела их.
Для чего?
Глава 6Лекарство от фобии
Это неприятное ощущение в горле. Створки, пропускающие кусочек в пищевод, застопориваются. Так бывает при нуждающихся в мастере-настройщике дверях в торговом центре. Покупатель уткнулся в них носом, а они и не думают раздвигаться. Впервые дискомфорт возник в самолёте, когда стюардесса подала традиционный набор еды, и соседка по правую руку принялась уплетать содержимое контейнера. Милочка погоняла консервированный горошек по тарелке, но отправить его по назначению так и не решилась. Вдруг какая-нибудь горошинка застрянет у неё в горле.
Сейчас она ела, тщательно жуя, а потом глотая с такой концентрацией внимания, словно это был акт, от которого зависела жизнь. А что? Кусочек мог застрять у неё в дыхательных путях. При этом человек мучительно умирает от удушья. В результате ужин занял в два раза больше времени, чем обычно. Девушка собрала накопившуюся грязную посуду и свалила в мойку. Оценив на глазок размеры бедствия, включила воду. Её шум тут же выдал непрошенную картинку: Ася — на полу в ванной. Струи устремляются в ротовое отверстие. Вызванный видением рвотный рефлекс превратил Милочкин желудок в узел. А затем вернул съеденный ужин. Вместе с потоками желчи.
К счастью, верный долгу джентльмена, Карен явился так скоро, как позволили семейные дела. Милочка, наконец, смогла совершить полноценное омовение. Дабы избавиться от страха окончательно и бесповоротно — вместе с мужчиной.
«Как он со своими распущенными волосами похож на маленького Тарзанчика!» — подумалось Милочке. Она даже глаза прикрыла. Томно прикрытые Милочкины глаза Карен отнёс на свой счёт, после чего они некоторое время предавались тех утехам, которыми и завершаются совместные помывки. Довольная таким поворотом событий, девушка выкинула из головы незакрытый загадочным визитёром (или визитёршей) кран. Более того, створки в гортани стали работать в прежнем режиме.
Они завтракали вместе, что случалось нечасто. А положа руку на сердце — никогда прежде. А всё потому, что матушка Карена боялась ночевать одна. Их квартира была слишком велика для одиноких ночей. Но когда в Москву прилетела родня, «мальчик» получил разрешение немного погулять. «Это необходимо для здоровья». Единственному ребёнку Сусанны Бабкеновны Мелик-Адамян, известному в музыкальных кругах педагогу, стукнуло тридцать, но в глазах окружения, в первую очередь мамы, он выглядел юнцом, едва знакомым с бритвой. Милочку он покорил длинными, чёрными, как смоль, кудрями. Именно такими обладал смуглый мальчик из книжки про Маугли. Самое первое её сердечное томление.
Любовники пили кофе со знаменитой кавказской «пахлавой». Тётушка Карена испекла его самолично и доставила из Еревана. Оба пребывали в сонно-сладостной неге, а потому тема египетского вояжа долго дожидалась своей очереди.
«В конце концов Мила-джан должна была выполнить последнюю волю женщины, заменившей ей мать!»
«Он связан по рукам и ногам родственными обязательствами. Естественно, не мог лететь со мной в Египет».
По правде говоря, её заботило лишь одно — уйдёт ли Карен сразу после завтрака или последует постельная сцена «дубль два». Окончательное решение, так уж повелось, принимал мужчина, при чём основательно подкрепив силы.
«Может, пожарить яичницу?»
Но по мере того как кофе в чашке убывал, вектор мыслей смещался в сторону неоконченного сценария.
— Ты занят сегодня на работе? — вопрос призван был навести бойфренда на нужную тему.
— У меня выходной.
«Сутки в обществе мужчины — это перебор. Плюс дополнительные хлопоты. Самое трудоёмкое — накормить обедом. А то и ужином. Она, конечно, способна простоять с часик у плиты…Но это время можно было бы потратить на более полезные дела, а прежде всего на сценарий. Приближается дэд-лайн. А она до сей поры не определилась с убийцей».
«Она больше не расположена…»
Он научился распознавать оттенки её желаний. И, пожалуй, самое время подняться из-за стола, чмокнуть в щёчку и сослаться на необходимость сопровождать гостью по Москве.