— Ну и держала бы его при себе! Ёксель-моксель! — повысил голос участковый.
Нет, старый служака не был злым человеком. Он был по-своему мудр. А потому действовал жестковато. Для блага как задержанной Садовой Софьи Михайловны, так и всех остальных Садовых с Каштанового переулка, который уже четверть века был его территорией.
Ольгу же держала на плаву учительская закалка.
— И благодарите Бога, что в нашей службе безопасности не дуболомы сидят! — на этот раз он понизил громкость, придавая словам особую значимость.
Повисла пауза. И Ольга Юрьевна длила и длила её. Из последних сил.
— У старушки мозги набекрень. Но вы-то куда смотрели? — снова возвысил голос милиционер.
— Я могу повидать бабушку?
Никогда прежде невестки Садовые не называли так Софью Михайловну. «Бабушка» было не из их лексикона.
— Не только повидать, но и забрать, — смягчился участковый.
— Насовсем?
Подопригора не удержался от ухмылки.
— Я с вами профилактическую беседу провёл, а дальше… всё зависит от вас.
— Простите, что именно?
— Не выпускай бабку на улицу! — свистящим шёпотом произнёс страж порядка, но Ольгины барабанные перепонки завибрировали, будто он рявкнул басом.
Затем он пошарил на столе, вытащил какую-то бумажку и нацарапал…
— По этому пропуску пройдёте в отделение временного содержания. Это с противоположной стороны здания. У двери имеется звонок. Но прежде поставьте печать в дежурной части.
— Спасибо.
Посетительницанаправилась к выходу и уже взялась за дверную ручку, но не нажала, а неожиданно для самой себя задала вопрос:
— Простите за любопытство. А как вам, то есть правоохранительным органам, удалось задержать Софью Михайловну с… поличным?
На румяном лице милиционера появилась гримаса — не то брезгливости, не то удовлетворённости, а скорее всего, и того, и другого.
— СТучкины дети!
— Чьи?
— Бдительные граждане.
— Понятно, пан Подопригора.
Дверь — опять же как в замедленной съёмке — закрылась.
И тут пан Подопригора увидел знаки, подаваемые с соседнего стола: коллега взывал о помощи.
Пал Палыч набрал воздуха и рявкнул:
— Бойко, к начальнику отделения!
После того, как в кабинете вновь зазвучало привычное щёлканье клавиатуры, участковый откинулся на спинку и какое-то время размышлял над превратностями украинской житухи: его прабабка батрачила на панов, прадед воевал с польскими панами в гражданскую, дед лежит в братской — под Варшавой. А вот он, Павло Подопригора, сам паном заделался. Или правильнее сказать, им прозывается.
Ёксель-моксель!
Глава 8Пан из «Парадаиза»
Павел Петрович стоял у двери мансарды и смотрел на гордость приусадебного участка — тёмно-зелёный еловый конус с коричневыми эллипсами. Много лет назад эта ёлочка встретила его первой. Юная, она стояла без единой шишечки, но с нежно-салатовыми побегами. Иришка позднее приохотится поедать эти отростки, что жена объяснит авитаминозом и примется с удвоенной энергией пичкать дочку фруктами и овощами. Что ж, её усилия не пропали даром: нынче Ирина Павловна вполне себе цветущая дама, давно обогнавшая родителей в росте и весе.
…Они пришли осматривать дом всей семьёй. Стоял апрель. Аномально-жаркий. В палисаднике распустилась сирень. Дания расчувствовалась и принялась декламировать из Томаса Элиота:
— «April is the cruellest month, breeding lilacs out of the dead land, mixing memory and desire, stirring dull roots with spring rain».
Жестокий месяц апрель! Гонит сирень из мёртвой земли, мешает воспоминания и страсть, бередит сонные корни весенним дождём!
— Сама перевела! — сообщила англоманка домочадцам… А отец семейства запрокинул голову и упёрся как раз в мансардную дверь. Её тогдашний тёмно-коричневый цвет показался исключительно благородным, и ему нестерпимо захотелось всю оставшуюся жизнь выходить через эту дверцу на балкончик и смотреть вдаль.
— А по вечерам у нас поёт соловей! — объявила пожилая хозяйка в клеенчатом цветастом фартуке, запросившая за дом цену по тем временам баснословную. По тому, как она твёрдо стояла на своём, Белозерцев ещё более уверился в достоинствах постройки. Понравился дом и его девочкам: Дане — по причине цокольного этажа для кухни и столовой, Ирине-из-за беседки, так густо обвитой плющом, что внутри было сумрачно и прохладно даже в полдень.
И они его купили. Решение оказалось провидческим, ибо грозовыми сполохами уже отсвечивал час сокрушительного удара по тому, что дотоле стояло неколебимо-по сберегательным книжкам СССР.
…Как бывший шахматный чемпион на покое продолжает разыгрывать партии с воображаемым противником, так Белозерцев продолжал анализировать информацию, что попадала в поле его зрения. Разумеется, количество каналов было ограничено, но для «пенса» хватало с лихвой. Признаться, в последнее время наблюдался даже избыток.
Дело осложнялось тем, что отставник не знал, что, собственно, он ищет между текстовых строчек. Давным давно ему продемонстрировали карту конспиративных квартир Штази в Берлине — типа той, что когда-то посещали Майко-Милкова с майором Белозерцевым. Вышедшая из употребления схема была сплошь усеяна точками. Он тогда подумал: как же аналитики разгребали все поступающие сведения, если каждый четвёртый в ГДР был тайным осведомителем секретных служб? Скорее всего в аналитических отделах наблюдалось что-то вроде информационного тромба. Нечто схожее испытывал сейчас и подполковник в отставке.
В его личном «украинском досье» накопилась разнообразная фактура. Следовало систематизировать её. Мысль об этом несколько взбодрила. «Незалежная» осталась источником боли и исследовательского азарта.
Он просматривал на мониторе сделанные накануне отъезда в Египет закладки, когда взгляд выхватил фамилию — «Титочка». У заместителя командира батальона «Азов» — округлое, мягкое, с плохо запоминающимися чертами лицо. Впрочем, имеется примета. Чуть повыше переносицы — припухлость, в народе именуемая «жировик». Напоминает третий глаз мифического чудища. Не то цербера, не то циклопа. Вспомнить Павлу Петровичу не дали: в дверь просунулась голова Костика:
— Ба-бай! Те-а-ле!
Звонил издатель и редактор местного журнала «Голос улицы» и предложил сделать материал на украинскую тематику: работа посольства в бытность Виктора Черномырдина.
Два добрых часа он посвятил плану будущей публикации, с досадой отмечая, что его мозг всё время стремится переключиться на «третий глаз» Титочки. И он сдался. Его ладонь плотнее обхватила «мышку». В глубинах мозга завертелся свой «кубик Рубика».
У кого имелся третий глаз? У циклопа или цербера? Теперь он уверен, что у циклопа.
Белозерцев оторвался от монитора и спустился на цокольный этаж. Жена гладила бельё.
Он набрал воды. Дания Рафаэлевна глянула на мужа с одобрением. Она тоже придерживалась того мнения, что жидкости надо пить много.
— Дана, скажи, пожалуйста, а эти новообразования… Их называют «жировиками»… Они опасны?
— Не думаю. По крайней мере, при своевременном обращении к медикам это ничем не грозит.
«Опять она про это своевременное обращение… Нет, не пойдёт он на обследование! Во всяком случае, пока…»
— А ты помнишь эту девочку… Из Польши?
— Как можно её забыть, если она на всех Костиных снимках красуется?
— А у её отца, кажется, было что-то подобное. На лице.
— Честно говоря, не обратила внимание.
— По-моему, супружница у него милашка.
— Да, привлекательная. Только мне показалось, что она… — Здесь Дания Рафаэлевна поставила утюг на подставку и принялась складывать готовый пододеяльник.
— Что же тебе показалось?
— Что эта пани избегала нас. Ну понимаешь…
Белозерцев понял. Из-за Костика. «Пани Валенса» испытывала неловкость из-за того, что их внук проявляет интерес к их дочке.
Он залпом выпил второй стакан воды, а поднимаясь к себе на мансарду, ощутил бульканье в желудке. Пожалуй, с питьём он погорячился.
Павел Петрович снова сел к монитору и вышел на украинские информационные ресурсы. Никаких новостей за минувший отрезок времени не появилось. Тогда, чтобы избавиться от осадка, связанного с Костей, он принялся размышлять над очередным «дежавю».
Итак, заместитель командира батальона «Азов» имеет сходство с поляком из «Парадиза». Если бы не знаменитые усы Леха Валенсы, в остальном…
Нестерпимо захотелось в туалет. Едва успел опорожнить переполненный мочевой пузырь, как приехала логопед-дефектолог. Её распахнутые глаза и тоненький голосок напоминали актрису Янину Жеймо из старой советской ленты «Золушка». По забавившему супругов совпадению педагога звали Яной. Она приезжала на Светлополянскую в автомобиле с собственным шофёром — угрюмым молчаливым увальнем, дожидавшемся её на цокольном этаже за чашкой чая. Ходили слухи, что малый являлся когда-то обитателем местного невролого-психиатрического интерната, но благодаря таланту и квалификации Яны Викторовны, его дебильность, якобы, чудесным образом была преодолена — настолько, что удалось скорректировать диагноз, и в итоге он смог жить вне стен специализированного учреждения. Если это и была легенда, то красивая. Не исключалось, что запущенная самой Яной Викторовной. Костиных бабушку и дедушку это не смущает. Им достаточно и того, что специалист оказывала на внука самое благоприятное воздействие. И это она удостоилась звания самой первой Русалочки.
Логопед-дефектолог настаивала на том, чтобы во время индивидуальных занятий кто-то из близких Костика находился в помещении.
— В вашем присутствии мальчик чувствует себя увереннее.
Теперь настал черёд деда.
Он еле досидел до конца — его мочевой пузырь снова был полон. Нет, водопитие — не для него.
Яна Викторовна отказалась от предложенной чашки чая («У меня ещё одно занятие!») и уже тянулась к вешалке в гардеробной, когда Павел Петрович совершил галантный манёвр, перехватив её шубку. Он ловко помог даме одеться, так что ей не пришлось тыкаться в поисках рукавов («Здесь главное, соблюсти уровень подачи!»), а затем вышел проводить специалиста до машины и даже донёс её сумку с методическим материалом и всякого рода инструментарием, перехватив инициативу у шофёра-бирюка, на что тот никак не отреагировал.