Картинка разнежила Милочку. Не сняв толстого банного халата, она юркнула под одеяло и уже спустя десяток минут сладко посапывала.
Желание её материализовалось — на этот раз в сновидении. Она плыла на яхте вместе с отчимом. Матери почему-то с ними не было, но это совсем не огорчало девушку. Скорее, наоборот. Они загорали на корме. Солнце припекало. Чтобы освежиться, Милочка отправилась в душ, но услышав звук разбивающейся о кафель струи, замерла на пороге. Где-то под коленками предательски завибрировало. Там, в кабинке лежало неподвижное тело её матери — с разодранным в крике ртом…
Каким-то невероятным усилием девушка сбросила кошмарное видение.
У Милочки была здоровая психика, насколько это возможно у внучки блокадников и дочки фотокорреспондента, побывавшей на Чернобольской АЭС.
Однако сон свидетельствовал: всему есть предел.
Девушка поднялась и заглянула в интернет. Как оказалось, остальное человечество терзали страхи самого разного свойства. После их изучения она поставила себе диагноз — посттравматическая реакция, попутно назначив и лечение: сублимация посредством творчества.
А потом вернулась в «Запискам», где наткнулась на ступор аниматора перед «Правилами пользования бассейном». Следовало ли из этого, что Рита неровно дышала к некому вислоусому поляку? Оставив вопрос без ответа, исследовательница принялась за абзац, посвящённый хозяйке зайца Мартина.
«Женщина поведала о своём посещении мечети. В беседе с муллой она выразила твёрдое желание принять ислам, а также предъявила свидетельство о крещении в католической церкви города Минска. Бармен отныне зовёт её сестрой.
У девушки-аниматора — сплошной скепсис. Его происхождение ясно. Просто Рите известно: гражданка Беларуси совершила свой поступок не из идейных, а из матримониальных соображений».
«Но не убивать же за это!»
Тротуары запружены офисными служащими, знаменитыми киевскими красавицами с гигантскими пакетами в одной руке и смартфонами в другой, приезжими из глубинки с растерянно-настороженными взглядами и снующими в толпе подозрительными типами с наброшенными капюшонами.
Ольга снимает очки. Она отказывается видеть новый бизнес-центр, занявший место её родной школы и теперь возвышавшийся над окрестностями с возмутительно-наглым видом. Перекрёсток улиц Резницкой и Московской Ольга минует и вовсе не поднимая глаз. Здесь некогда стояла женская гимназия Ольги Плетнёвой, впоследствии советская школа № 84. Теперь здесь ничего не напоминало нарядное, украшенное лепниной здание, чью покатую крышу некогда венчал похожий на взбитые сливки снег. А непередаваемый запах старого паркета, массивные перила, отполированные детскими ладошками, укромные уголки, где таились тени прошлого, где чудился дивный голос примы МХАТа Аллы Тарасовой, откуда возникал острый блестящий взгляд Галины Кузнецовой — последней любви Ивана Бунина!
Всё сметено бульдозером!
Краснянские проживают в девятиэтажке, воткнутой рядом с церквушкой. Поднимаясь в лифте до их обиталища, Садовые успевают отдышаться.
Гостей с порога препроводили пить чай. Посуда была старая, повидавшая многое и многих на своём веку, но опытным глазом хозяйки Ольга отметила: ни одного шрама-трещинки, ни одного скола.
По случаю приёма гостей Иосиф Львович облачился в стального цвета костюм-тройку, белую рубашку, но от галстука отказался, сочтя его слишком казённым. На Иде Соломоновне было шерстяное платье горчичного цвета с пояском, а поверх его — фартук с алыми маками.
Несмотря на видимое радушие, в поведении стариков проглядывала нервозность. Каждую зиму Краснянские-младшие забирали родителей к себе, в Израиль. Таким образом сборы были в самом разгаре, а это означало: демонстрации домашнего музея не последует, что устраивало Ольгу: останки былого вызывали у неё щемящее чувство утраты. Бронзовая мемориальная доска Аллы Тарасовой, сценические платья великой актрисы, афиши спектаклей, знакомые Ольге по школьному музею, в обычной квартире казались выброшенными на берег пожитками с потерпевшего кораблекрушение судна. Свидетельства ушедшей эпохи, с которыми новое поколение киевлян не желают иметь ничего общего. Такое мнение составили Садовые. С ним не соглашаются старички Краснянские.
— Всё вернётся на круги своя! Ничего нет нового на земле! — повторяет Иосиф Львович, которому вторит Ида Соломоновна:
— Всё будет по-прежнему. Иначе и быть не может.
Садовые не спорят.
Некогда жгучая брюнетка, ко второму десятилетию 21 века хозяйка превратилась в натуральную блондинку с оттенком свеже-очищенного имбиря. Держалась Ида Соломоновна подчёркнуто прямо, но периодически, теряя бдительность, сутулилась, и тогда кофточка на спине приподнималась из-за старческого горбика.
Супруг был старше, но теперь это не бросалось в глаза. Для ветшающего тела голова Иосифа Львовича стала велика. Да и нос, без того солидный, занял теперь почётное, доминирующее место.
Они выпили чаю с покупными пирожными, что также было не в правилах этого дома, но соответствовало предотъездной лихорадке, которая охватывает человека перед дальней дорогой, когда телом ты ещё в родных стенах, а душа уже устремлена вдаль, к новым горизонтам.
Когда вышли из-за стола, Ида Соломоновна провела с Ольгой экскурсию по так называемому «зимнему саду», где круглогодично справляли свой праздник цветы — предмет неустанных забот. Здесь были даны наставления по части поливки остающихся без хозяйского пригляда растений, после чего Садовым вручили ключ от квартиры. Всё шло к тому, чтобы продвигаться к прихожей (бочком, бочком!), когда Ольга одарила хозяев извиняющейся улыбкой:
— Ида Соломоновна! Иосиф Львович! Не откажите в просьбе…
Старички навострили ушки, и оба, как два попугайчика-неразлучника, склонили головушки, похожие на облетающие одуванчики. О чём же могла просить их девочка, которую они знали едва ли ни с рождения? А дружны были и с мамой, и с бабушкой, которые тоже заканчивали киевскую школу № 84, и даже преподавали в ней русский язык и литературу. Краснянские не приятельствовали только с прабабушкой, той самой, что читала стихи перед посетившим Киев Николаем Вторым, и по уважительной причине — из-за своего отсутствия как в Киеве, так и на этой земле.
И вот девочка, некогда постигавшая законы физики на уроках Иосифа Львовича и каждую переменку наведывавшаяся в библиотеку Иды Соломоновны, имеет какую-то нужду в их стариковском участии!
— Дело в том, — почти торжественно начала Ольга, — что я закончила свою статью!
— Ой! — всплеснула руками Ида Соломоновна, до которой первой дошёл смысл сообщения благодаря более острому слуху. — Олечка, как же она будет именоваться?
— «Улицы моего детства».
— Замечательно! — слышится голос Иосифа Львовича.
— Но это не только про детство, — поспешила уточнить автор. — Это про старый Киев.
Краснянские одобрительно и почти синхронно закивали.
— Но у меня ничего не выйдет без вашего участия!
Старички замерли, расшифровывая смысл фразы.
— Мне потребуются иллюстрации.
Недоумение, казалось, ещё более стягивает кожу на лицах.
— Короче, нужна пара-другая фотографий.
Хозяева вздыхают с облегчением. Олечкина просьба оказалась необременительной.
Захлопали дверцы серванта, где громоздились альбомы всех размеров и расцветок. Куда подевалась нервозность предъотъездных сбров? Выражение лиц Краснянских смягчилось, на щеках выступил робкий румянец.
Иосиф Краснянский усаживается на диван. В какую-то минуту Садовому показалось: перед ним не старик с худыми, плотно сжатыми коленками, а понятливый, послушный ребёнок.
Владимир Николаевич со стороны наблюдает за церемониалом рассматривания фотокарточек — так, на старый манер, старички именовали содержимое альбомов.
Начинают с чёрно-белых снимков. Трофейным аппаратом «Leica» запечатлены не только Краснянские и их родственники, но и достопримечательности украинской столицы. Правда, с наступлением эпохи капитализма последние стали убывать, как шагреневая кожа. Печальную их участь разделил Сенной рынок. Но благодаря всё тому же немецкому фотоаппарату, сохранилось изображение его здания с примечательным чугунным литьём. На Сенном отец Владимира Николаевича приобрёл жене подарок — швейную машинку, которая до сих пор стояла в родительской квартире. В детстве машинка казалась ему согбенной старушкой, облачённой в чёрно-коричневое одеяние, но именно она стала первым механизмом, который освоил маленький Вова.
Погружённый в воспоминания, профессор не заметил, как альбом в очередной раз перелистнули. Судя по новому развороту, немецкий трофей был отправлен в отставку. На смену пришёл советский «Зенит». Снова замелькали местные красоты. Ох, как прав был Михаил Афанасьевич! «Нет на свете прекраснее города, чем Киев!»
Вот Андреевский спуск. Музей под открытым небом. В битве за него принимала участие Ольга. Тогда застройщикам пришлось отступить.
Рука в старческой гречке осторожно переворачивает следующую страницу. Судя по ярким краскам, «Зенит» уступил место «Кодаку».
— Представьте, Олечка, наш старший сын опубликовал в Германии книгу! — доверительно прошептал Иосиф Львович.
— И как она называется?
— Ясочка, как название Лёничкиного романа?
«Ясочка» приподнимает остренький подбородок, словно ища ответа на потолке, а через считанные секунды бодро отчитывается:
— «Как навсегда уехать из СССР».
— Все навсегда уехали, — подал голос Садовой. — Никто там не остался. Только вот Советский Союз остался в нас. В ком-то щемящим чувством ностальгии, а в ком-то…
Крохотные иголки вонзились в профессорскую лодыжку. Садовой поднялся, чтобы размяться. Дойдя до окна — повернул к диванчику. Как раз в тот момент, когда Ольга делала свой последний выбор — судя по всему, на втором десятилетии 21 века. В пользу этого свидетельствовали импозантные, а временами откровенно вызывающие наряды выпускников бывшей школы № 84. Внезапно Садовой выхватил из общего ряда девчачье лицо. Девушка на снимке выглядела, что называется, без прикрас, без позы. Так бывает, когда человек захвачен объективом врасплох и не успел выбрать ни ракурса, ни выражения…