Впрочем, какое это имело значение, если на нём была запечатлена Рита — аниматор отеля «Парадиз»?
— Паша, а может, оно и к лучшему?
— Может быть…
Казалось, серое разочарование сочилось из всех Пашиных пор. Блестяще задуманная операция по розыску координат коллекционера и встреча с ним завершились пшиком.
Костик, возившийся с кубиком Рубика, оставил своё занятие, и, подавшись в сторону «Бабая», просунул руку — поближе в его груди. Так они и сидели, пока в продуваемом сквозняками здании возбуждённые люди вслушивались в сообщения громкоговорителей, и, похоже, вокзальная суета, плавно обтекая, не нарушала их покой.
Состав подали заранее, но проводники не спешили открывать вагон. Белозерцевы, поторопившиеся на перрон, продрогли ветру. Однако протопленное, заполненное мягким светом купе вознаградило за временные неудобства. Все трое с аппетитом закусили, чем Бог послал. А благословил Он щедро. Как и водится.
Убаюканный ритмичным движением вагона, Костик задремал, а дед погрузился в купленную на вокзале газету, что свидетельствовало о крайней степени удручённости, которую он пытался скрыть. По такому случаю Дания Рафаэлевна извлекла из своих запасов пакетики чая «Ахмад». Однако излюбленный напиток не смог утешить мужа. Тогда она пустила тяжёлую артиллерию, выставив на стол коробку шоколадных конфет.
Отдав должное и свежезаваренному напитку, и десерту, «Бабай» смягчился. Дания не преминула этим воспользоваться.
— Ты не станешь меня ругать? — она одарила мужа невинным взглядом, который не сулил ничего хорошего. — Я должна сделать признание.
— Валяй! — великодушно позволил супруг.
— Я совершила предосудительный поступок.
— Попалась в сети египетского ловеласа?
— У меня не было на это времени, — подавила смешок Дания Рафаэлевна.
— Спустила все деньги?
— Ты их реквизировал! Забыл?
Белозерцев не забыл.
— Не томи. Колись!
— Я совершила кражу!
— Похитила коллекцию несчастного старика?
Женские губы мгновенно подобрались:
— Как ты плохо обо мне думаешь!
Мужчина сделал вид, что принимает условия предлагаемой игры. Однако всем своим видом дал понять: затягивать с ней не стоит. Дания Рафаэловна не стала злоупотреблять мужниным терпением и движением фокусника извлекла на свет…зайца.
— Что это? — Павел Петрович воззрился на игрушку в немом остолбенении.
— Его зовут Мартин.
— Откуда ты знаешь?
— Имя вышито на отвороте галстука.
— Зачем он тебе?
— Хватательный инстинкт. — Дания скрючила ручку с чуткими пальцами машинистки.
— Вруша-груша! — Муж ухватил её пальчики и сжал. В ответ они послушно распрямились и обмякли.
— Про него Милочка рассказывала. Забыл?
Белозерцев не помнил, чтобы молодая сценаристка упоминала игрушку.
— Это Асин талисман.
— Но это не повод воровать!
— Когда я увидела его, никому не нужного, валяющегося в куче вещей…
Пробудившийся Костя протянул ладонь и погладил по заячьему уху. При этом Костин согнутый мизинец распрямился.
— Сирота, говоришь… — задумчиво произнёс дед. — Щеголь! Вон какая рубашонка модная. — Пальцы коснулись заячьего живота. — А ты отъелся, братец, на «всё включено!»
Дания перевела дух: «Пронесло!»
…Тьма прижалась к стеклу, превратив его в зеркало. В зазор между занавесками отразилось сонное Костино лицо. Затем оно медленно опустилось на подушку.
Белозерцев сложил газету, затем с трудом забрался на вторую полку. Он долго ворочался, прокручивая в голове питерские события.
— А знаешь, что странное? — прошептал он.
Ответом ему было молчание. Он свесил голову. Жена спала, натянув до подбородка влажноватую простыню РЖД.
Мимо пронёсся встречный. В освещённых вагонах летели сквозь тьму незнакомцы и уносили прочь тайны своих жизней.
— В Советском Союзе отсутствовали колбаса и туалетная бумага, но при этом сочинялись дивные песни. Давай, Ясочка, нашу любимую.
Ясочка устремилась к шкафу, где стояла зачехлённая гитара.
«Как он будет играть при таком треморе пальцев?» — Эта мысль посещала гостей всякий раз, когда доходило до музицирования. Но всякий раз, к их облегчению, старческая дрожь пропадала, как только иссушённые временем руки касались струн.
Садовой ещё не справился с собственной оторопью по поводу снимка в альбоме, а потому, когда хозяйка запела, походил на человека, которого неожиданно и грубо разбудили.
— Ах, пане панове, ах, пане-панове,
Ах, пане-панове, да тепла нет ни на грош!
Что было, то сплыло, что было, то сплыло,
Что было, то сплыло, того уж не вернёшь.
— Чуть надтреснутый, но приятный голос Иды Соломоновны доносился до профессора откуда-то издалека.
Глава 14«И дождь смывает все следы?»
У Русалочки — головка Марыси. Она, как и прежде, ми-ми-ми… Но вот глаза закрыты, как у спящей. Уголки рта опущены.
— Ты плакала? — отважился спросить Костя.
На её лбе обозначилась бороздка, рот вытянулся в линию, а глаза задвигались, точно силясь освободиться из-под век-пластырей.
Этот жест сопровождался звуком, схожим с металлическим скрежетом скамьи-качелей в «Парадизе». Костя вгляделся в девичью шейку. Это она скрипит? Как бы отвечая на немой вопрос, Марысина головка продолжала двигаться из стороны в сторону. Отвинчивалась! Тёмная линия на шейке с каждым поворотом ширилась.
— Ты кукла?
Головка запрокинулась. Но не упала. А начала подниматься и зависла рядом с дедушкиной полкой.
Костя хотел позвать на помощь. Но язык превратился в большой сухой лист. При каждой попытке что-то сказать, он трескался и ломался.
— Пора сделать пи-пи!
Мальчик догадался: голос принадлежит русалочке Марысе. Он медленно разлепил веки. Затем с натугой спустил ноги. Грянули трубные рулады, выводимые носами Бабая и Аби. Стиснутые маленьким помещением, звуки бились о стены. От этой какофонии мальчик пробудился окончательно. Он поднялся со своего ложа и огляделся. Окружающие предметы плавали в голубоватых сумерках. Дребезжащая дверь в купе потеряла точку опоры и поползла, открывая щель — хлынул мягкий, приятный свет. Мальчик двинулся на него и пути он задел книгу на столе — она шлёпнулась на пол.
Его шаги утонули в ковровой дорожке. Но в одном месте его резко повело в сторону — пришлось зацепиться за поручень. Одновременно что-то щёлкнуло. Поначалу мальчик не понял, что это. Но когда перевёл дух на откидном стуле и вернулся на серединку вагона, то осознал, что не знает, куда идти. Щель, источавшая свет, исчезла! Все купейные двери выглядели одинаково! Он остался один. И тишина тяжело опустилась на его плечи.
Он почувствовал страх, который прежде был неведом его душе. Если, конечно, не брать в расчёт тот вечер у бассейна, когда он услышал шлепки по кафелю мокрых ножек. Это последнее, что она оставила ему на память. И он снял их на плёнку. Жаль, что фото не получилось. Так объяснил дедушка, когда утром просмотрел снимки.
Не было там Марысиных следов! И Марыси не было! Она исчезла. А он уже готов был простить её обман. Согласиться на её ножки. И забыть про хвостик, которым она хвасталась.
Открылась раздвижная дверь. В коридор вышла девушка в халатике. Она пошла по мягкой дорожке. А её рыжие волосы мягко колыхались на лопатках. И он снова вспомнил бассейн. Его ярко-голубую воду…
— Костик, что ты тут делаешь? — раздался над головой бабушкин голос. — Ты забыл наш уговор? Без взрослых — ни шагу.
Он дал себя увести в купе и уложить в постель. Ему снился «Парадиз». И бассейн. И женская головка. Но тогда в своих скитаниях по лабиринту сна он нашёл выход.
За стеклом автобуса хозяйничала оттепель. Тротуары подтаяли, и в бликах огней напоминали леденцы.
В профессорской голове продолжала звучать песенка Булата Окуджавы:
— Будет долгая ночь на холодной земле,
И холодное утро займётся,
И сюда уж никто не вернётся.
Ах, пане-панове! Ах пане-панове!
Ах, пане-панове, да тепла нет ни на грош!
Ольга, следуя каким-то своим настроениям, дала волю язвительности: дескать, хорошо устроились, на солнышко поедут, греться. На что Садовой возразил: в Израиле сейчас дожди.
Он был раздосадован собственной нерешительностью. Не хватило духу задержать внимание на том альбомном развороте: «Какие интересные лица! А кто снимал? А кем вам доводится эта барышня?»
А может, Ритино лицо ему привиделось? Неужели и его посетило «дежавю», которым страдал друг юности?
«Прошляпил, Садовник! — он как будто слышал Пашкин голос. — Такой шанс упустил. Стушевался?»
— Эх, Садовник, каким мозгляком ты был, таким ты и остался! — подвёл черту профессор и сокрушённо вздохнул.
— Тебе нездоровится? — вопрошающие глаза так близко, что Садовой едва преодолел соблазн выложить всё.
— Смена погоды. Вот и потряхивает.
— Климат меняется, — ворчливо заметил пассажир у соседнего окна. — На дню семь погод на дворе — то льёт, то метёт, то тает, то задувает.
— Да, а кости ноют, суставы ломит, и вся я сплошь в узлы завязана, — откликнулась спутница мужчины.
— Вернёмся домой — приляжешь! — повелела Ольга.
Он не возражал. В голове прокручивались варианты ответа на вопрос: каким образом Рита могла оказаться в ближайшем окружении киевских пенсионеров?
То, что все родственники Краснянских перебрались за границу — кто в Израиль, кто в Германию, а кто и в Америку — Садовой знал достоверно.
Дружба? — Вряд ли. Вероятность приятельства? — Ничтожна. Слишком велика разница в возрасте. Профессиональная деятельность Риты. Но Краснянские не быв